Вулф Том - Мужчина в полный рост (A Man in Full)
От всего этого кружилась голова. По лестнице быстро распространился острый запах пота вперемешку с тяжелыми волнами дорогах духов. Марта отчаянно хватала воздух ртом. После третьего пролета она оказалась в самом конце. На четвертом пролете ей уже повстречались скакавшие вниз предводительницы стада — сущие мальчики с грудями. Копуше вроде нее ничего не оставалось, как вжаться в перила и уступить дорогу Юности.
К тому времени как Марта одолела-таки пять пролетов, она вся взмокла от пота. Уже стоя на своем месте, она все еще часто и громко дышала. Ей показалось, что на нее смотрят, и она подняла голову. Две девицы, спереди и справа, косились на нее и переглядывались друг с другом. Обе блестели от пота, но дышали ровно, не задыхаясь, и чувствовали себя превосходно. Да, именно так — превосходно. (Марте опять вспомнилась та оскорбительная фотография из журнала — так и стоит перед глазами! Однако ей удалось избавиться от навязчивой картинки.) У «совершенства» справа сквозь белую ткань трико четко проглядывали соски вздымавшихся и опадавших грудей — «совершенство» ничуть не запыхалось. Девица посмотрела на Марту и голоском капризной южанки, который Марта терпеть не могла, протянула:
— Вам пло-о-охо?
В голосе девицы не было злорадства, наоборот, в нем слышалось участие. Справляясь о самочувствии Марты, она даже мило улыбнулась. Однако у этой милой, сахарной улыбки оказался металлический привкус: «Что за блажь — притащиться сюда такой калоше, как вы, и пугать нас своими предсмертными хрипами?»
Марта кивнула, тем самым показывая, что умирать не собирается. Она готова была сквозь землю провалиться. Будь в ее прямоугольнике сточное отверстие, она бы с радостью просочилась в него. Но отверстия не было. Позвать бы Джойс, чтобы та подтвердила — она, Марта, совсем не старая и у нее есть друзья. Но и это невозможно. Пришлось Марте отвести взгляд. Она стояла, уставившись прямо перед собой и стараясь отдышаться, чтобы не хлопнуться прямо на пол. Что было бы окончательным позором.
А Мустафа уже выкрикивал следующее упражнение, «ласточку», которое он произносил как «ласчка».
Из стереосистемы раздавался голос Доктора Рэммера Док-Дока, певшего (если только издаваемые им звуки можно было назвать пением) очередную песню (если только это можно было назвать песней). «И какая тут, скажите, любовь, — пел, вернее, проговаривал речитативом Доктор Рэммер Док-Док, — если она с братками путается вновь?»
Этот идиот все-таки произнес слово «любовь». Видно, для него оно связано только с неверностью женщины, наверняка той самой, с которой он совокуплялся, над которой пыхтел. Однако для рэппера это прямо-таки сентиментальность. Неуклюжая рифма «любовь — вновь», типичная для неграмотных трубадуров, воспевающих низменный секс, ужасно раздражала Марту. Что она, Марта Крокер, урожденная Марта Старлинг, из Ричмонда, лучшего города во всей Вирджинии, дочь бывшего президента «Клуба содружества», делает здесь, в этом муравейнике? Зачем слушает пустую, непристойную, пошлейшую «музыку негритосов», как выражался отец? Почему позволяет пихать себя, толкать, унижать кучке тщеславных, безмозглых, самовлюбленных девчонок, только и думающих что о собственном теле, покорно подчиняющихся бритоголовому турецкому солдафону Мустафе Ганту? Которому нравится отправлять ее на пожарную лестницу. С ее-то сердцем. Она ведь не молоденькая, у нее уже и менопауза наступила. Так и до инфаркта недалеко.
Почему она добровольно поставила себя в такое нелепое положение?
Чарли.
Чарли — вот ответ.
И тех громоздких психологических хитросплетений, которыми забивает себе голову женщина во время развода, как не бывало. Ей же пятьдесят три! Она была замужем за Чарли Крокером двадцать девять лет, родила ему трех детей, помогла в его головокружительной карьере, которой он горд до неприличия! У нее есть полное право быть той, кем была в пятьдесят три ее собственная мать, — матроной… Да-да, матроной… царственной особой… с высочайшим положением в семье и обществе… И если матрона решит позволить себе такую прихоть, как уютный жирок, ей не о чем беспокоиться, совершенно не о чем. Матери это придавало лишь… степенность.
Какая же чепуха все эти рассуждения о взаимоотношениях, ролевом равновесии, эмоциональном ограничении, которыми она терзала себя во время бессмысленных походов к психоаналитикам. Ты, только ты, Чарли, в ответе за то, что сделал со мной! Ты, Чарли, опустошил мою жизнь, которая была прекрасна! И вот я, женщина пятидесяти трех лет, пытаюсь начать все сначала на этой нелепой фабрике по производству мальчиков с грудями!
Ненависть вызвала приток адреналина — Марта воспрянула духом, в голове прояснилось.
Мустафа Гант тем временем укоризненно качал головой:
— Ай, ай… Кто-то не хотеть быть ласчка? Кто-то не хотеть летать? Ай, ай… я расстроить.
Турок вел себя достаточно дипломатично, не обращаясь ни к кому конкретно. В конце концов, они ведь платят деньги. Он обращался ко всей группе сразу. И все же Марта понимала — упрек в ее адрес. Она подняла голову. Так и есть — турок смотрит на нее. Все остальные, все эти мальчики с грудями, уже присели — низко, на полусогнутых коленях — и вытянутыми в стороны руками взмахивали вверх-вниз, «как ласточки». Марта послушно присела и принялась делать махи руками.
Мустафа все повторял:
— Не сдавай! Махай! Махай! Махай! Махай! Сильно! Еще! Двацать рас! Верх… низ! Верх… низ! Верх… низ!
Марта взмахивала руками. Плечи ныли, бедра горели от долгого пребывания в полусогнутом положении. Но Марта держалась. Почему? Почему такая покорность? Может, такова ее натура, вынуждающая подчиняться воле сильных, властных мужчин? Может, подсознательно она получает удовольствие, когда над ней главенствуют все эти «Алле опы» с лужеными глотками? Может, она страдает неврозом навязчивых состояний?
Да ладно тебе, Марта… Папочка был прав, когда еще тридцать лет назад по секрету признался дочери, что психоанализ — чушь собачья, от начала и до конца… Ничем ты не больна, и нет у тебя никакого невроза. Тебе не дает покоя предательство мужчины по имени Чарли Крокер. Марта стиснула челюсти, сжала ноги и принялась усердно изображать ласточку. Она взмахивала руками и представляла, как на бедрах тают бесчисленные унции жира.
— Верх… низ! Верх… низ! Верх… низ!
Марта как одержимая слепо повиновалась командам огромного турка, самого модного в Атланте творца мальчиков с грудями. «Мне пятьдесят три, — думала про себя Марта, взмахивая руками как крыльями, — и мне нужен мужчина».
После занятий Марта и Джойс частенько заезжали в закусочную на Пидмонт-роуд под названием «Хлебная корзинка». Заведение было достаточно демократичным, чтобы прийти туда вот так, запросто, в спортивном трико с накинутым поверх блейзером, и при этом не мучиться от неловкости. И в то же время достаточно модным для девяностых местечком, с продуктами здорового питания. Стену напротив входа занимал свежеиспеченный хлеб всевозможных форм — круглой, овальной, прямоугольной, — расставленный на полках стоймя, как фарфоровые тарелки в витрине магазина. Перед хлебом была разложена выпечка; над ней вращался огромный шар в позолоченных металлических полосках. Чуть в стороне стояли несколько десятков блестящих черных столиков наподобие тех, что можно встретить в кофейнях. Пол в закусочной выложили плиткой, а потолок сделали из разрисованного стекла, с мягким неоновым освещением. Весь зал был заставлен растениями в подвесных кашпо или кадках; особенно много было горшков со щучьим хвостом — кожистые листья торчали как мечи. Зелень вилась по верху невысоких, чуть ниже человеческого роста, перегородок, разделявших зал на отдельные зоны.
Марта и Джойс всегда садились за небольшой столик у зеркальной перегородки, рядом с разросшимся щучьим хвостом. И всегда обсуждали одно и то же, хотя спроси их кто о теме, на которую не жаль столько слов, они бы смутились. Марта и Джойс принадлежали к тому безымянному женскому клубу, члены которого ежедневно встречаются друг с другом по всей Атланте, всей Америке, чтобы поведать друг другу о своей общей беде — о разводе.
Джойс уставилась в зеркало на свое отражение:
— Ну что за волосы! Нет, ты только посмотри!
Марта посмотрела. После тренировки длинные пряди темно-каштановых волос подруги прилипли к голове.
— Каждый день возвращаюсь домой в таком виде, — жаловалась Джойс, все еще внимательно рассматривая себя. — Моя уборщица и та выглядит лучше.
— Может, надевать шляпку? — предложила Марта.
— Не могу. Какие только фасоны не перепробовала — все равно лицо маленькое. Знаешь, как в шутку называл меня папа? «Центик».
Марта вдруг попыталась представить ее отца — чем тот занимался. Джойс мало рассказывала о себе. У Марты сложилось впечатление, что подруга родилась в самом заурядном семействе где-нибудь в Массилоне, в штате Огайо, ходила в простую школу — те, кто ходил в частную, умудрялись упомянуть об этом в первые же пятнадцать минут разговора, — переехала в Атланту и пленила какого-нибудь башковитого парня из маркетингового отдела по программному обеспечению (мистера Дональда Ньюмана из «Лодестар Системз»). А потом жила себе безбедно на Марн-драйв в Бакхеде, пока муж не развелся с ней.
