Эрнст Юнгер - Годы оккупации

Это может служить указанием на то, что мир животных, очевидно, имеет некий более высокий аспект, чем филогенетический. Как и в истории человечества, здесь есть признаки такого развития, которое, несмотря на несовпадение во времени, направлено к одной и той же цели, и тем самым говорит о духовном и морфологическом родстве, которое стоит выше естественного кровного родства. Подобно тому, как богиня может быть выполнена скульптором из бронзы, глины или мрамора, идея рыбы может с большим или меньшим приближением воплощаться в ихтиозавре, нарвале или акуле. Сама идея существует незримо. Материя и род — это воск в руке творца. Цель всегда присутствует; развитие же плетет вокруг нее свои арабески. Правда, эта мысль возможна лишь при условии освобождения от линейного времени. Там, где кончается время, поднимается из своей бездны первозмея.

«Гелиополис». Закончил «Возвращение с Гесперид» и начал вторую часть «Во дворце». «Геспериды» — это для меня страны, лежащие по ту сторону рационального, а в «Пагосе» будет описана горная страна, на вершинах которой человек трудится над тем, чтобы обрести высшее понимание бытия, проходя при этом три ступени — магии, морали и философии. Дворец же представляет собой ту политическую реальность, в которой он стремится решить задачи практической жизни, причем органическим путем, в борьбе с механическими действиями управленческого центра: в борьбе с властью и насилием. Все это по-александрийски; после того как и прогресс, и реакция потерпели крушение, люди выходят из положения при помощи ряда испытанных домашних средств. Мировое государство тоже оказалось утопией. Некоторая часть космоса стала доступна для путешествий, и тем самым сияние звезд оказалось под угрозой. Рабочий стремится освоить потусторонний мир своими наивными средствами, подобно тому как готические художники одевали персонажей Святой Земли в средневековые костюмы. Он ищет спасения в фаустовском пространстве. От него сокрыто, что его средства — это символы смерти, но именно это выводит его за поставленные ему пределы.

Он пускается в плавание по водам Стикса, который стал прозрачен. И все же он обретает спасение; он догрезил до конца одну великую грезу. В этом состояла его задача.

Я услышал шаги, которые медленно, тяжело поднимались по лестнице. Дверь распахнулась, и комната наполнилась смертельным холодом. Слово холод здесь может служить только иносказанием; это был вырвавшийся изнутри озноб.

Утром заглянул д-р Гёпель. Среди хороших замечаний, которые он высказал, было и такое, что все откровения пифий и сивилл нужно воспринимать с осторожностью. Всегда необходимо участие светлого мира, представляемого священнослужителями-мужчинами, которые дают им истолкование. Такого истолкователя так и не нашла Дросте.

Из отрывков о Ледовитом океане. По краю арктического континента пролегла дорога, по которой катили бронированные машины, нагруженные комбайнами и оружием. Временами со стороны Ледовитого океана наползали клочья тумана, и под их прикрытием двигались воинские части, чтобы нанести удар по транспортам. В том, что происходило, было какое-то мрачное величие; я участвовал в этом, находясь на одном из полярных холмов. Видны были снежные поля и лента, по которой двигались тяжелые грузовики, за ними простиралось море с архипелагами из голубеющих вечных льдов. В этом пейзаже царили металл и холод, железные сердца, исполненные мрачной решимости.

В зарослях запруды мне попалась парочка жуков-оленей. Самочка пила сок раненого дуба; самец ее обнимал.

Когда самцы крупнее самок и отличаются от них, как в этом случае, украшениями и оружием, это, по-видимому, никогда не имеет под собой в качестве первичной причины половые различия. У самца украшения направлены на волю и движение, у самки на статическое созерцание. Знак Марса — щит и копье, знак Венеры — зеркало. Даже семенная клетка вооружена плетью. Яйцо встречает ее статически, принимает в состоянии покоя.

У некоторых видов, как, например, у мадагаскарского паука nephila, различие в размерах доходит до гротеска. У одного из щетинконосных червей, зеленой бонеллии, которую я наблюдал в Неаполе, это соотношение еще поразительнее: самец, как паразит, живет внутри самки. Он проникает в нее через ротовое отверстие и по пищеварительному тракту добирается до половых органов. У других видов самец поедается после полового акта. К этому ряду относится также убийство трутней по завершении брачного полета.

Роль самца, очевидно, заключается в том, что он дает упорядочивающие элементы, элементы излучения. Можно представить себе такое положение, при котором он вообще отсутствовал бы физически, а воздействовал путем чистого созерцания, существовал бы, как на кораблестроительных верфях, в виде крошечной модели, по которой незримые силы строили бы любое количество кораблей.

Этой пространственной экономии соответствует и временная, поскольку у некоторых животных самец вступает в действие очень редко, как это имеет место, например, у кузнечиков, где партеногенез является правилом. Однако же иногда оно нарушается и появляется поколение, зачатое половым путем, словно бы материальный мир время от времени проверяет его своей меркой.

У общественных насекомых рабочие не имеют пола; они ущемляются в пользу производства. Да и в нашем рабочем мире тоже намечаются уже неожиданные перспективы.

Можно представить себе существование таких звезд, на которых жизнь существует только в виде одной генерации, возникшей путем полового размножения, словно бы она, как это имеет место в коралловых колониях, не желает допустить раздельно существующих особей. Если бы такие колонии обладали разумом, то в них почти полностью отсутствовала бы воля, уступив место созерцанию, постижению мировой идеи. Тут мы имели бы рифы, лужайки, соты, в которых космос отражался бы в медитации, в сновидениях. Иногда мне приходило это в голову при взгляде на клумбу с красными цветущими целозиями, принимающими вид мозга.

У древнейших животных жизненные возможности уже разделены, причем даже неосуществленные. Что такое, в сущности, флагеллаты, радиолярии, амебы? Со времени изобретения микроскопа мы хотя и открыли, но никак не истолковали эти миры. Они еще ждут своего Шампольона.

Вернулся из Гёттингена, где я неделю пролежал с повязкой в глазной клинике, так как при рубке дров поранился отскочившим ореховым сучком. Темнота оказалась не настолько скучной, как я опасался, так как перед моим внутренним взором скоро начали возникать целые гроздья зрительных образов. Что касается работы над «Гелиополисом», то я дошел до «рассказа Ортнера» и закончил его за одну ночь. Его фабула и детали придумались в клинике.

Утром объявился посетитель, не пожелавший назвать внизу свое имя; это был доктор фон Леере.[161] Сейчас он по поддельным документам работает у англичан переводчиком и рассказал, что отправил жену и дочь в Испанию, чтобы спасти их от «красных бестий». Он собирается и сам последовать туда за ними. Мне вспомнилось, что нечто подобное он описывал мне еще в 1933 году в Штеглице, правда, тогда он говорил об этом как о маловероятной возможности. В настоящее время существует особая ветвь эмиграции, в которой происходит постоянная текучка персонала, однако она есть и сохраняется: это эмиграция через Испанию в Аргентину.

Я нашел его непоколебимым в своих воззрениях и потому отвлек от политической темы. Мы разговаривали о соотношении языка и логики, он отметил как особенно точный инструмент турецкий язык. Например, в нем есть целые классы глагольных форм для различения достоверных и недостоверных слухов.

Леере — лингвистический гений. У людей этого склада, как у певцов и пианистов, обширное поле деятельности. Он особенно увлекается японцами, чей язык и историю основательно изучил. Среди прочего он рассказал мне, что в день, когда был уничтожен американский флот в Пирл Харборе, его посетил японский посол в Риме, чтобы сообщить ему как пруссаку радостную весть, причем такими словами:

«C'est la vengeance pour 1789».(Это возмездие за 1789 год (фр.)

Мысленно перебирая беженцев всех оттенков, которые посещали меня на протяжении прошедших лет, я иной раз думаю, что они как бы взаимно уничтожаются. А может быть, и суммируются.

С завязанными глазами я острее ощущал запахи, некоторые как более приятные, но в основном как более противные.

Даже в розовом масле чуть-чуть ощущается примесь скатола. В некоторых запахах, как, например, в айвовом, приятное и противное уравновешивают друг друга. Ни один запах не должен быть слишком сильным. Когда мы ослаблены, отчетливее проступает основа. А основа — это тление; оно обнаруживается во всех запахах, зачастую с сублимированной утонченностью; превращение субстанции, аура тленности.