Эрих Ремарк - Время жить и время умирать

— У меня уже небезопасно, — сказал Польман, садясь. — И все-таки Йозефу придется сегодня остаться здесь. Того дома, где он скрывался вчера, уже больше не существует. Днем надо будет подыскать что-нибудь, ведь у меня опасно, Йозеф, только поэтому.

— Я знаю, — ответил Йозеф. У него неожиданно оказался низкий голос.

— А вы, Эрнст? — спросил Польман. — Я на подозрении, теперь вам это известно, и вам известно также, что это значит, если вас захватят ночью у такого человека, да еще вместе с другим человеком, которого ищут.

— Известно.

— Возможно, этой ночью ничего и не случится. В городе такой кавардак! И все-таки нельзя быть уверенным. Значит, готовы рискнуть?

Гребер молчал. Польман и Йозеф переглянулись.

— Мне лично рисковать нечем, — сказал Гребер. — Через несколько дней я возвращаюсь на фронт. Но моя жена — другое дело. Ведь она остается здесь. Об этом я не подумал.

— Я сказал вам это не для того, чтобы избавиться от вас.

— Знаю.

— Вы можете кое-как переночевать на улице? — спросил Йозеф.

— Да, от дождя мы укрыты.

— Тогда лучше оставайтесь там. Вы не будете иметь к нам никакого отношения. А рано утром внесете сюда ваши вещи. Ведь вам главным образом это нужно? Но вернее будет оставить их в церкви святой Катарины. Причетник позволяет. Он честный человек. Правда, церковь частично разрушена, но подвалы еще уцелели. Туда и снесите ваши вещи. Тогда вы будете днем свободны и сможете поискать жилье.

— Я думаю, он прав, Эрнст, — сказал Польман. — Йозеф разбирается в этом лучше нас.

Гребер вдруг ощутил, как в нем поднялась волна нежности к этому усталому пожилому человеку, который теперь, как и много лет назад, снова называл его по имени.

— И я так думаю, — ответил он. — Мне жаль, что я напугал вас.

— Приходите завтра утром пораньше, если вам что понадобится. Стукните четыре раза — два слитно и два отрывисто. Только негромко, я и так услышу.

— Хорошо. Спасибо.

Гребер вернулся к Элизабет. Она продолжала спать. Когда он улегся, она лишь приоткрыла глаза и тут же опять уснула.

Элизабет проснулась в шесть часов утра от того, что по улице протарахтел автомобиль, и сладко потянулась.

— Чудесно выспалась, — сказала она. — Где мы?

— На Янплац.

— Хорошо. А где мы будем спать сегодня?

— Это мы решим днем.

Она снова легла. Между плащ-палаткой и шинелью пробивался свет холодного утра. Щебетали птицы. Элизабет откинула полу шинели.

Небо было залито золотистым сиянием восхода.

— Прямо цыганская жизнь… Если смотреть на нее так… Полная приключений…

— Да, — оказал Гребер. — Мы и будем смотреть на нее так… С Польманом я виделся ночью. Он просил разбудить его, если нам что понадобится.

— Нам ничего не понадобится. Кофе у нас еще есть? Ведь мы можем сварить его и здесь, правда?

— Это наверняка запрещено, как и все разумное. Но это пустяки. Ведь мы — цыгане.

Элизабет принялась расчесывать волосы.

— За домом я видел в лоханке чистую дождевую воду, — сказал Гребер. — Как раз хватит умыться.

Элизабет надела жакет.

— Пойду туда. Прямо как в деревне. Вода из колодца. Раньше это называли романтикой, да?

Гребер рассмеялся.

— Для меня это и теперь романтика — в сравнении со свинской жизнью на восточном фронте. Важно — с чем сравнивать.

Он связал постель. Потом зажег спиртовку и поставил на нее котелок с водой. Вдруг он вспомнил, что не захватил в комнате Элизабет продовольственные карточки. В эту минуту вернулась Элизабет. Лицо ее было свежим и юным.

— Карточки с тобой? — спросил он.

— Нет, они лежали в письменном столе у окна. В маленьком ящичке.

— Черт, я забыл их захватить. Как же я об этом не подумал? Ведь времени у меня было достаточно.

— Зато ты вспомнил о вещах поважнее. Например, о моем золотом платье. Мы подадим сегодня заявление насчет новых карточек. Теперь часто случается, что они сгорают.

— Но это же продлится целую вечность. Немецкого чиновника с его педантизмом даже светопреставление не прошибет.

Элизабет засмеялась.

— Я отпрошусь на час, чтобы получить их. Привратник даст мне справку, что дом, где я жила, разбомбили.

— А разве ты пойдешь сегодня на фабрику? — спросил Гребер.

— Обязана. Дом разбомбили — так это самое обычное дело.

— Я бы сжег эту проклятую фабрику.

— Я тоже. Но тогда бы нас послали куда-нибудь, где еще хуже. А мне не хотелось бы изготовлять боеприпасы.

— Почему бы тебе просто не прогулять? Откуда они могут знать, что с тобой вчера случилось? Ведь тебя могло ранить, когда ты спасала свои вещи.

— Это нужно доказать. У нас есть фабричные врачи и фабричная полиция. Если они обнаружат, что кто-то из нас отлынивает, его наказывают сверхурочной работой, лишением отпуска, ну, а когда и это не помогает, прописывают пройти в концлагере полный курс воспитания в национальном духе. Кто оттуда возвращается, тому уж больше не захочется прогуливать.

Элизабет сняла кипяток и вылила в крышку котелка на молотый эрзац-кофе.

— Не забудь, у меня только что был трехдневный отпуск, — сказала она. — Нельзя требовать слишком многого.

Гребер понял, что причиной был ее отец — она надеется хоть таким способом ему помочь. Это петля, которая накинута на шею каждого.

— Проклятая банда! — сказал он. — Что они с нами сделали!

— Вот тебе кофе. И не сердись. У нас уже нет на это времени.

— В том-то и дело, Элизабет.

Она кивнула.

— Знаю. У нас остается ужасно мало времени, и все же мы почти не бываем вместе. Твой отпуск кончается, и чуть не весь он ушел на ожидание. Мне следовало быть похрабрее и не ходить на фабрику, пока ты здесь.

— Ты и так достаточно храбрая. И все-таки лучше ждать, чем уж ничего не ждать.

Она поцеловала его.

— Ты быстро выучился находить верные слова, — сказала она. — А теперь мне пора идти. Где мы встретимся вечером?

— Да, в самом деле, где? Там уже ничего не осталось. Надо все начинать заново. Я зайду за тобой на фабрику.

— А если что-нибудь помешает? Налет или оцепление?

Гребер задумался.

— Я сейчас уложу вещи и отнесу их в церковь святой Катарины. Пусть это будет вторым местом встречи.

— Она открыта ночью?

— Почему ночью? Ведь ты же вернешься не ночью?

— Как знать! Однажды пришлось просидеть в убежище шесть часов. Если бы на худой конец можно было кому-нибудь сообщить, в чем дело! А условиться о месте встречи — это теперь недостаточно.

— Ты хочешь сказать — если с одним из нас что-нибудь случится?

— Да.

Гребер кивнул. Он понял, как легко им потерять друг друга.

— На сегодня мы можем воспользоваться Польманом. Или нет, это ненадежно. — Он задумался. — Биндинг! — сказал он, наконец, с облегчением.

— Вот этот вполне надежен. Я показывал тебе его дом. Правда, он еще не знает, что мы поженились. Впрочем, это неважно. Я пойду предупрежу его.

— Пойдешь, чтобы опять его пограбить?

Гребер рассмеялся.

— Я, собственно, больше не хотел этого делать. Но надо же нам есть. Вот так и разлагаемся понемногу.

— А эту ночь мы будем спать здесь?

— Надеюсь, нет. У меня целый день впереди, постараюсь что-нибудь подыскать.

Лицо ее на мгновение омрачилось.

— Да, целый день. А мне надо уходить.

— Я быстро соберусь, заброшу барахло к Польману и провожу тебя на фабрику.

— Но я не могу ждать. Мне пора. До вечера! Значит, фабрика, церковь святой Катарины или Биндинг. Какая интересная жизнь!

— К черту эту интересную жизнь! — воскликнул Гребер.

Он смотрел ей вслед. Вот она переходит площадь. Утро было ясное, и небо стало ярко-голубым. Роса блестела на развалинах, словно серебристая сеть. Элизабет обернулась и помахала ему. Потом торопливо пошла дальше. Гребер любил ее походку. Она ставила ступни, будто шла по колее: одну впереди другой. Такую походку он видел у туземных женщин в Африке. Она еще раз кивнула и скрылась между домами в конце площади. «Совсем как на фронте, — подумал он. — Расставаясь, никогда не знаешь, увидишься ли снова. Нет, к черту эту интересную жизнь!»

В восемь часов из дому вышел Польман.

— Я хотел узнать, есть ли у вас что поесть. Немного хлеба у меня найдется.

— Спасибо. Нам хватило. Можно оставить здесь узел и чемоданы, пока я схожу в церковь святой Катарины?

— Конечно.

Гребер внес вещи. Йозеф не показывался.

— Может быть, вы не застанете меня дома, когда вернетесь, — сказал Польман. — Тогда постучите два раза слитно и два раза отрывисто. Йозеф услышит.

Гребер открыл чемодан.

— Прямо цыганская жизнь. Вот уж не ожидал.

Польман устало улыбнулся.

— Йозеф живет так уже три года. Несколько месяцев он ночевал в поездах. Непрерывно ездил. Он спал только сидя, да и то вскакивал каждые четверть часа. Так было еще до налетов. Теперь и это уже невозможно.

Гребер вынул из чемодана банку мясных консервов и протянул ее Польману.