Айн Рэнд - Мы - живые
От уличного света на стене лежал белый квадрат с черным перекрестьем. На их фоне Кира видела лицо Андрея на подушке. Его тело было неподвижным, лишь вздрагивала грудь от биения сердца.
Она сбросила одеяло и села, закрыв руками грудь и плечи.
— Андрей, я ухожу.
— Кира! Не сейчас, не этой ночью.
— Но мне нужно идти.
— Ты нужна мне здесь. До утра.
— Я должна идти. Там… моя семья. Андрей… мы должны держать все в строгой тайне.
— Кира, ты выйдешь за меня замуж?
Она не ответила. Почувствовав, что она дрожит, он укутал ее одеялом.
— Кира, почему ты боишься?
— Андрей… я… не могу.
— Но я люблю тебя.
— Андрей… ты — коммунист, а ты знаешь, какие взгляды у моей семьи. Ты должен понять. Они и так столько пережили, а если я выйду за тебя, это добьет их. Если мы скажем им… но… мы ведь можем и не говорить. Ведь для нас нет никакой разницы?
— Нет. Если ты так хочешь.
— Андрей!
— Да, Кира?
— Ты выполнишь все, что я скажу?
— Все.
— Я хочу лишь одного. Никто, никто не должен об этом знать, обещай мне.
— Обещаю.
— Видишь ли, твоя партия, наверное, не одобрит такую… такую любовницу, как я… Так что лучше… Мы играем с огнем, понимаешь? А это — опасно. Давай не будем разрушать свою жизнь.
— Разрушать свою жизнь? Кира! — Он счастливо рассмеялся,прижимая ее руки к губам.
— Об этом не должна знать ни одна живая душа, кроме нас с тобой.
— Никто не узнает, я обещаю, Кира.
— А сейчас я пойду.
— Нет, Кира, пожалуйста, не уходи. Ну, объясни своим как-нибудь придумай причину, но останься со мной. Я не могу позволить тебе уйти. Пожалуйста, Кира. Позволь хотя бы посмотреть на тебя еще. Кира…
* * *Кира дождалась, когда он уснул, и бесшумно выскользнула из кровати . Чувствая под ногами холодный пол, она торопливо оделась. Он не дышал, как она открыла дверь и ушла.
По пустым длинным улицам свистел ветер. Небо казалось свинцово-серым. Она шла торопливыми шагами, словно чувствуя, что должна была от чего-то бежать.
Темные, пустые глазницы окон, словно стражи, смотрели на нее, выстроившись длинными рядами вдоль ее пути. Она пошла быстрее. Шаги ее раздавались слишком громко, их отзвуки напоминали чей-то крик. Ветер трепал юбку задирая ее выше колен. Кира пошла еще быстрее. Она увидела плакат с изображением рабочего с красным флагом; рабочий смеялся.
Подобно вспыхнувшей молнии, она вдруг бросилась бежать мимо темных витрин и фонарных столбов; ее пальто развевалось на ветру, а ноги мелькали, словно спицы в колесе, сливаясь в едином круге, который нес ее вперед. Она то ли бежала, то ли летела, движимая какой-то посторонней силой, и ей казалось, что все хорошо и будет хорошо, если бежать все быстрее и быстрее.
Задыхаясь ,взлетела по лестнице и остановилась у двери. Она стояла, тяжело дышала, и смотрела на дверную ручку. Вдруг она почувствовала, что не может войти внутрь, в комнату Лео, не может лечь в его постель, рядом с ним. Она протянула руку к двери и лишь немного погладила ее, потому что теперь вход туда ей был закрыт.
Она уселась на ступеньках. Ей казалось, что она слышит, как где-то там, за дверью, тяжело дыша, спал Лео. Она еще долго так сидела.
Повернув голову, она увидела, что квадрат окна подъезда был уже ярко-голубым. Уже наступило утро. Она встала, вытащила из кармана ключ и открыла дверь. Лео спал. Она села на подоконник, сжавшись в комок. Он так и не узнает, во сколько она вернулась.
* * *Лео уезжал на юг. Чемодан уже был собран, и билет лежал и кармане. Для него было зарезервировано место в частном санатории, которое было оплачено за месяц вперед.
Про деньги она объяснила:
— Видишь ли, когда я писала твоей тетке в Берлин, я заодно написала своему дяде в Будапешт; разве ты не знал, что у меня есть и Будапеште дядя? Или я никогда о нем не говорила… У нас была семейная ссора, и он уехал еще до революции. Отец запретил даже вспоминать о нем. Но он совсем неплохой и всегда любил меня. Так нот, я ему написала, и он прислал мне деньги, сказав, что могу обращаться к нему в любое время. Но, пожалуйста, никогда не говори о нем в присутствии моей семьи, потому что отец… ну, в общем, ты понимаешь…
Она вдруг подумала, как легко оказалось лгать.
Андрею она сказала, что ее семья голодает. Ей даже не пришлось просить: он отдал ей всю свою месячную зарплату и сказал, чтобы она тратила деньги не стесняясь. Она не сомневалась, что так и получится, хотя брать деньги оказалось нелегко. Но, неожиданно вспомнив товарища комиссара, который спрашивал, почему бы у нас в СССР не умереть одному аристократу, она широко и счастливо улыбнулась и взяла деньги.
Убедить Лео поехать на юг было непросто. Он сказал, что не может допустить, чтобы его содержала она — или ее дядя. Он говорил это с нежностью и яростью. Чтобы убедить его, понадобилось много долгих часов. «Послушай, Лео, ну какая разница, чьи это деньги — мои, твои, еще чьи-то? Ты хочешь жить. Я хочу, чтобы ты жил. Сейчас хотя бы это все еще возможно для нас. Разве ты недостаточно меня любишь, чтобы жить для меня? Я знаю, будет нелегко. Шесть месяцев. Вся зима. Я буду скучать по тебе, но мы преодолеем разлуку… Лео, я люблю тебя, люблю, люблю… У нас все еще впереди!»
Она добилась своего.
Его поезд отходил в восемь вечера, а в девять она должна была встретиться с Андреем; она попросила его повести ее на открытие нового кабаре.
Лео молчал, когда они выходили из дома. Он ни слова не проронил по дороге на вокзал. Она вместе с ним вошла в вагон и увидела деревянную полку, на которой ему предстояло провести несколько ночей; она захватила из дома подушку и теплое одеяло. Затем они вышли на платформу. Говорить было не о чем.
Когда прозвенел первый звонок, Лео сказал:
— Пожалуйста, Кира, давай не будем делать глупостей, когда поезд тронется. Я не выгляну из окна, а ты не маши мне рукой, не беги за поездом, ну и все такое.
— Хорошо, Лео.
Кира посмотрела на афишу на чугунном столбе. На открытии нового кабаре, которое должно было начаться в 9 часов, обещали большой оркестр, фокстроты и удивительные закуски. Как-то растерянно и несколько испуганно она спросила:
— Лео… ведь в девять часов ты будешь уже далеко?..
— Да, далеко.
Вокзальный колокол ударил в третий раз.
Он крепко обнял ее и поцеловал. Его поцелуй был таким долгим, что Кира чуть было не задохнулась. Лишь только когда прозвучал паровозный гудок, он оторвался от ее губ и прошептал:
— Кира… единственная моя… Я люблю тебя… люблю так сильно…
Он прыгнул на подножку вагона, когда поезд уже тронулся, и тут же исчез внутри. Он не выглянул из окна.
Она стояла, вслушиваясь в скрип рельсов, перестук колес, в пыхтение паровоза где-то впереди, и смотрела, как клубы пара расползаются под железными сводами ангара. Мимо нее проносилась вереница освещенных окон. Вокзал вонял карболкой. Окна проносились все быстрее и быстрее, сливаясь в одну желтую линию. Больше ничего не было видно, кроме пара, дыма да куска черного вечернего неба.
И тут она поняла, что этот поезд уносит от нее Лео. Ее охватило невыразимо страшное, жуткое чувство. Кира побежала вслед за поездом, ей хотелось остановить его. Она ухватилась за медный поручень и почувствовала, что на не ненеумолимо надвигается что-то огромное и грозное, что нужно остановить, но одной ей это было не под силу. Споткнувшись, она упала, и ее поволокло по деревянному настилу перрона, но тут ее подхватил какой-то красноармеец в буденовке и, толкнув локтем в грудь, отбросил от поезда.
— Соображаешь, что делаешь? — прорычал он.
Часть вторая
I
Раньше это был Санкт-Петербург; война сделала его Петроградом; революция сделала его Ленинградом.
Это город из камня. Жители города не воспринимают этот камень как завезенный откуда-то на их землю в виде отесанных глыб, которые затем положили одна на другую и таким образом возвели город. Нет, им представляется одна сплошная гигантская скала, из которой вырублено все — дома, улицы, мосты, — а земля, принесенная в пригорошнях, развеянная вокруг, втоптанная в камень, служит лишь напоминанием, что не из одного камня состоит земля.
На фоне сплошного гранита редкие деревья кажутся болезненными чужестранцами, жалкими и ненужными, а парки — неохотной уступкой камня живой природе. Весной сквозь гранитную облицовку набережных иногда пробивается одинокий одуванчик, и прохожие, умиляясь, снисходительно улыбаются его яркой желтой шапочке, словно напроказившему малышу. Весна в город приходит не из земли; первые фиалки, красные тюльпаны и белые гиацинты появляются здесь из рук цветочниц, торгующих ими на улицах.
Петроград не был рожден, он был создан. Человеческие руки и ноля воздвигли его там, где люди не селились испокон веков. Честолюбивый царь указал, что здесь, на этом месте быть городу. Люди принесли землю, чтобы засыпать болота, в которых ни одной живой твари, кроме комаров, не водилось. И, словно комары, умирали люди и валились в хлюпающее бездонное чрево болота. Никто по своей воле не шел строить новую столицу. Город поднимался трудом крепостных, тысяч солдат, целых полков, которые, беспрекословно подчиняясь приказу, не могли отказаться иступить в смертный бой — с болотом ли, с вражеской ли ратью. Они гибли без числа, и на их костях вырос город. Коренные его горожане так и говорят: «Петроград стоит на скелетах».
