Пэлем Вудхауз - Том 11. Монти Бодкин и другие
Поначалу ему показалось, что любоваться тут особо не на что. Вот если бы он встретил Альберта Пизмарча десятью годами раньше, когда время еще не сделало свое черное дело!.. А сейчас стюарду было уже за сорок. Время избавило его практически от всех волос, оставив взамен розовое пятнышко на носу. Его стройная некогда фигура тоже претерпела с годами частичные изменения. Кто видел Айвора Лльюэлина, ни за что не назвал бы Пизмарча толстым, но все же для своего роста он был полноват. У него было круглое лунообразное лицо, на котором, как изюминки в тесте, сидели маленькие карие глазки. И при виде этих глаз дух беспечной радости, с которым Монти ворвался в комнату, стал понемногу улетучиваться.
Дело не в том, что у Альберта Пизмарча были такие маленькие глаза. У многих знакомых Монти были маленькие глаза. Смутило другое: во взгляде этих глаз Монти почудилось некое осуждение, словно стюарду не нравится его внешность. А мысль о том, что кому-то может не нравиться его внешность, особенно после того как он только что помирился с Гертрудой Баттервик, была для Монти как нож острый.
И он решил постепенно завоевать расположение Пизмарча, расточая улыбки и всячески показывая, что даже если почему-либо он, Монти, не соответствует его представлениям о физической красоте, то внутренний мир Бодкина отвечает самым высоким требованиям.
«Он, конечно, не Аполлон, — рассказывал бы потом Альберт в своей компании, хотя, конечно, не ему бы критиковать, — но очень приятный молодой человек. Тихий такой, вежливый. Выражается обходительно», — или как там обычно говорят слуги, когда хотят сказать, что кто-то умеет поддержать разговор.
Под прицелом карих глаз Монти выпалил задорно и звонко:
— Добрый день!
— Добрый день, сэр, — сухо отвечал Альберт Пизмарч.
Монти Лишний раз убедился, что стюард его недооценивает. Очень уж неприветливо тот себя вел. Для Монти это было первое морское путешествие, у него еще не было опыта, исходя из которого он мог бы вывести среднюю степень доброжелательности стюардов, но в данном случае он явно имел право рассчитывать на более теплый прием.
Тогда он мысленно провел параллель со слугами. Если бы он приехал погостить в загородное имение и слуга оказался бы столь же непочтительным, у него были бы серьезные опасения, что тот подслушал, как хозяин за обедом нелестно отзывается о госте. Значит, у Альберта Пизмарча сложилось о нем предвзятое мнение.
Несмотря ни на что, он постарался поддержать приятную беседу.
— Добрый день, — еще раз сказал он. — Вы, как я понимаю, обслуживаете эту каюту?
— Эту и соседние с ней, сэр.
— Вижу, вы вовсю трудитесь. Честно исполняете свой долг.
— Я наводил тут порядок, сэр.
— Отлично.
— Я только что разместил в ванной ваши бритвы, зубные щетки, зубную пасту, флаконы, губку, мешочек для губки и помазок, сэр.
— Мощно поработали, — сказал Монти и сам понял, что в данных обстоятельствах эта фраза звучит бестактно и может быть неправильно истолкована, — спасибо.
— Не за что, сэр.
Помолчали. Солнечный луч так и не заблистал в глазах стюарда. Да, подумал Монти, с непринужденностью он переборщил. И тем не менее продолжил беседу:
— Так много пассажиров!..
— Да, сэр.
— Думаю, нас ждет приятное путешествие.
— Да, сэр.
— Конечно, если не будет шторма.
— Да, сэр.
— Прекрасный корабль.
— Да, сэр.
— Совсем не то, что в прежние времена, правда? То есть, я хочу сказать, что, если бы Колумб увидел такой корабль, он бы глазам своим не поверил.
— Да, сэр, — подтвердил Альберт Пизмарч все так же сдержанно.
Монти сдался. Он сделал все, что мог. И чего ради он торчит здесь, пытаясь задобрить этого твердокаменного стюарда, который никак не желает задабриваться, вместо того чтобы гулять с Гертрудой по палубе и дышать свежим воздухом? В конце концов, решил он (хотя на первый взгляд Бодкины дружелюбны, у них есть собственная гордость), в конце концов, какого черта! Если этот тип не сумел его по достоинству оценить, то есть другие, которые сумели! Надувшись, о» направился к двери, но едва взялся за ручку, как услышал сдержанное покашливание:
— Извините, сэр.
— Да?
— Вам не следовало этого делать, право, не следовало. Монти вдруг заметил, что Пизмарч смотрит на него с укором. Это еще почему?
— Да? — повторил он. Бывают ситуации, в которых «да?» — единственный возможный ответ.
— Не могу понять, как вы позволили себе это сделать, сэр.
— Что именно?
Стюард ответил жестом, полным достоинства, но в самый последний момент он подпортил его, почесав левое ухо.
— Вы можете подумать, что за вольности я себе позволяю, подобным образом разговаривая с вами…
— Нет-нет…
— Да, сэр, — настаивал Альберт Пизмарч, почему-то снова теребя себя за ухо. — С технической точки зрения это вольность. До тех пор, пока корабль не пристанет в нью-йоркской гавани, наши отношения приравнены к отношениям «хозяин — слуга». В общении с моими подопечными, с любым из джентльменов, занимающих вверенные мне каюты, я всегда говорю себе, что на время путешествия я вассал, а они — временно — мои сюзерены.
— Ого! — воскликнул Монти. — Здорово сказано.
— Благодарю вас, сэр.
— Лучше не скажешь.
— У меня хорошая школа, сэр.
— Случайно, не Итон?
— Нет, сэр.
— Ну, все равно здорово сказано. Но я, кажется, перебил вас.
— Ничего страшного, сэр. Я только хотел сказать, что, поскольку наши отношения строятся по принципу «вассал — сюзерен», я не имею права говорить с вами подобным образом. Я вправе пойти к Джимми Первому…
— К кому?
— К старшему стюарду, сэр. По правилам, я должен был бы пойти к старшему стюарду, доложить и оставить дело на его усмотрение. Но мне не хочется огорчать такого человека, как вы, причиняя ему неприятности…
— То есть?
— …потому что я очень хорошо представляю, что всему виной беспечность, и ничего более. Поэтому, надеюсь, вы не обидитесь, если я, не называя имен, просто скажу, что вам не следовало этого делать. Я по возрасту гожусь вам в отцы…
— По возрасту? — удивился Монти. — Сколько же вам лет?
— Сорок шесть, сэр.
— Ну, нет, тогда не годитесь. Мне двадцать восемь.
— А выглядите моложе, сэр.
— Не важно, как я выгляжу, главное — сколько мне лет. Мне двадцать восемь. Вы должны тогда жениться в… — он напрягся и пощелкал пальцами, — …семнадцать. — Монти улыбнулся.
— Мужчины женятся и в семнадцать, сэр.
— Назовите хоть одного.
— Рыжий Перкинс, грузчик во Фрэттоне, — на удивление быстро нашелся Альберт Пизмарч. — Так что, видите, я был прав, когда говорил, что гожусь вам в отцы.
— Но вы мне не отец.
— Нет, сэр.
— Мы с вами даже не родственники, насколько мне известно.
— Нет, сэр.
— Ну, тогда, — сказал Монти, — честно скажу вам, что вы меня совсем запутали. Вы что-то сказали насчет того, что мне не следовало чего-то делать.
— Да, сэр. И готов еще раз это повторить. Вам не следовало этого делать.
— Чего делать?
— Молодость, молодость…
— Ну конечно, что же еще?..
— На мой взгляд, это не оправдание. Молодость! — воскликнул Альберт Пизмарч. — Молодо-зелено…
— Что вы все говорите загадками?
— Какие уж тут загадки: я имею в виду ванную, сэр.
— Ванную?
— То, что в ванной, сэр.
— Мыло?
— Нет, сэр. То, что на стене.
— Полотенце?
— Вы отлично знаете, что я имею в виду, сэр. Эта красная надпись. Много сил и времени придется потратить на то, чтобы ее оттереть. Но вы, конечно, об этом не подумали. Юность беспечна, не думает о завтрашнем дне.
Монти абсолютно ничего не понимал. Если бы не четкая артикуляция и не логичный подбор слов, можно было бы подумать, что стюард пьян и несет околесицу.
— Какая красная надпись? — растерянно переспросил Монти.
Потом пошел, заглянул в ванную; и застыл как вкопанный.
Все было именно так, как говорил Альберт Пизмарч. На стене была надпись.
Глава IX
Надпись была сделана лихо и размашисто, и человеку, который видел ее впервые, как сейчас Монти, поначалу казалось, что она гораздо больше, чем на самом деле. Создавалось впечатление, что это не стена с надписью, а, наоборот, гигантская надпись с крохотным кусочком стены.
На самом деле все произведение, если позволено будет так его назвать, состояло из двух высказываний: одно над зеркалом, другое — слева от него.
Первое высказывание гласило:
«Привет, малыш!»
Второе:
«Приветик, кися!»
Эксперт по каллиграфии, вероятно, сделал бы вывод, что автор был человеком добрым и впечатлительным.
В другом известном случае с надписью на стене, той, что появилась во время Валтасарова пира и, по словам Валтасара, испортила ему весь праздник, неприятными были сами слова «Мене, мене, текел, упарсин», почему-то огорчившие вавилонского царя. Странное дело: если бы кто-то написал эти слова в ванной Бодкина, он бы и не думал расстраиваться; хотя, конечно, зная нрав вавилонских царей, вполне можно допустить, что Валтасар, увидев нынешнюю надпись, только порадовался бы. О вкусах не спорят.
