Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс
Уф, утром ее охватила такая неуверенность! Она ничего не могла с собой поделать. А ведь вчера совсем было решилась…
Она прекрасно знала, что раз ее приглашают шить в хорошие дома, не следует рисковать и появляться в театре со студентами. Но, с другой стороны, что здесь плохого? Один-то разок…
Ведь она никогда никуда не ходит… Только и знает, что шить да кроить, кроить да шить.
Будь что будет, не станет она больше ломать себе голову, пойдет, и все!
В воскресенье Майса немного запоздала, Хьельсберг уже ждал ее возле театра и замахал рукой, чтобы она поторопилась.
Те, кто спешил занять дешевые ненумерованные места, тесной толпой дожидались у входа; пришедшие раньше стояли на верхней ступеньке, стараясь зацепиться за ручку двери, чтобы сразу прорваться на лестницу, как только пустят наверх. Толпа все росла, многие покупали билеты в последнюю минуту и нажимали сзади.
Хьельсберг относился к этому спокойно, но все же потихоньку пробирался вперед.
— Послушайте! Куда вы? — раздавались рассерженные или укоризненные выкрики; кое-кто выставлял спину или плечо, загораживая ему дорогу. Он только смеялся, шутил и двигался дальше, увлекая ее за собой.
А какая давка началась, когда открыли дверь!
— Теперь не отставайте, йомфру Юнс…
Каждую ступеньку приходилось брать с боя. Хьельсберг повернулся боком. Он действовал мягко и вежливо, никого не расталкивая, не пуская в ход силу, но на каждой ступеньке люди расступались перед ним, пропуская его все выше и выше.
Как спокойно он все это проделывает! Майса от души веселилась, наблюдая за ним.
— Послушайте, будет лучше, если вы меня отпустите, — с приветливой улыбкой обернулся он к какому-то человеку на нижней ступеньке, который схватил его за пальто, — видно, понял, что так ему легче будет пробраться вперед. — Не то я вас пну ногой, — тем же любезным тоном добавил он, и хорошо, что тот повиновался: взглянув в серые глаза Хьельсберга, Майса заметила, каким жестким стал его взгляд.
Добравшись до верхнего яруса, Хьельсберг бегом потащил ее за собой. Надо было скорей захватить хорошие места, откуда хоть что-то видно, и через мгновение они оказались в первых рядах; правда, шляпка у Майсы сбилась набок, но не беда, этого никто не заметит — в театре еще совсем темно.
По лестницам и коридорам с шумом и топаньем мчалась публика, громко хлопали двери лож.
Хьельсберг сел позади нее, и она сразу отметила, какой он предусмотрительный: теперь снизу никто не догадается, что они пришли вдвоем, а место у нее было очень хорошее, возле колонны.
Она огляделась и с облегчением увидела, что поблизости нет ни студенческих шапочек, ни дорогих шляп; правда, поодаль сидела целая ватага студентов, а за ними она разглядела молодых девушек и приказчиков из магазинов. В первом ряду на некотором расстоянии друг от друга уселись несколько разряженных модниц, они принялись охорашиваться, а рядом шумели и возились уличные мальчишки.
Наконец зажегся свет и стали настраивать скрипки. В партере застучали сиденьями стульев.
Зазвучала музыка. Майса оглянулась на Хьельсберга.
— Красивая музыка, — наклонился он к ней. — Она, знаете, настраивает на нужный лад.
И вот поднялся занавес.
Пьеса называлась «Сватовство». Действие происходило перед крестьянской избой; сначала протяжными криками и пением сзывали скот, потом появился молодцеватый парень с гор, который поджидал хозяйскую дочку; он все время расхаживал по сцене, дрыгая ногами, будто собрался танцевать халлинг. Он нисколько не был похож на тех крестьян, что торгуют картошкой, бараниной, маслом и сыром на рынке Юнгсторве.
Крадучись вышла хозяйская дочка, делая какие-то знаки, — ему, мол, нельзя здесь оставаться, ему грозит какая-то опасность.
Ах, вот что, оказывается, ограбили почтовую карету, и его, ее возлюбленного, подозревают, так как в ту ночь он как раз был на охоте…
Но он хочет поговорить с девушкой.
Одним прыжком он вскакивает на крышу и начинает подслушивать, что говорят в доме; он страшно разъярен… И вот тебе на, крыша вдруг проваливается, и он попадает прямо в комнату, где собрались отец, мать, его возлюбленная, ленсман и прочие, а весь театр хохочет и аплодирует.
Майса не в первый раз была в театре, да и в домах у своих заказчиц наслушалась всяких разговоров, поэтому она сразу поняла, что это настоящий балаган. И, повернувшись к Хьельсбергу — она знала, что он наблюдает за тем, как она воспринимает происходящее, — она понимающе улыбнулась:
— Довольно глупо, что он полез на эту крышу!
— С его стороны — да, но для того, кто написал пьесу, йомфру Юнс, сарай этот, как видите, сослужил службу.
Майса снова перегнулась через барьер, чтобы посмотреть, как парень теперь выпутается… А он ловко издевался и насмехался над этим ленсманом! И откуда у него берутся такие шуточки? Публика хлопала как безумная.
Майса тоже не могла удержаться от смеха, а вокруг них топали и стонали от восторга.
— Я же говорил вам, что это смешная пьеса.
— Ну и чушь!
— Все дело в том, что у этого героя, Эндре, умная голова на плечах.
— Ну, только не похоже, чтоб я стала тут плакать, — улыбнулась она, — вряд ли мне понадобится та дверь, о которой вы говорили.
— Подождите, йомфру Юнс, пьеса еще не кончилась.
И вправду, парню связали руки и повели его в тюрьму.
Майса стала смотреть вниз — не видно ли кого из знакомых. В креслах и в нижнем ярусе, где располагались ложи, сегодня, в воскресенье, народу было не много. Зато в верхних ярусах зрителей было полным-полно. Внизу Майса заметила Турхилля Хейберга, а в другом конце зала — веселого студента Скэу, знакомого Арны; он стоял, засунув руку в карман, и рассматривал в бинокль зрителей. Майса поспешно спряталась за колонну.
— Не хотите ли апельсин, йомфру? — предложил Хьельсберг, успевший побывать в буфете. А публика уже с шумом рассаживалась по местам.
Началось следующее действие, и Хьельсберг уселся повыше, на скамейке сзади, — ему было тесно и неудобно сидеть на подложенном внизу пальто — все время приходилось остерегаться, чтобы не упереться коленями в спину Майсы.
Теперь показывали героиню; она была уверена в невиновности Эндре и решила освободить его, чего бы это ей ни стоило…
Отец ласково убеждал ее выйти за богатого Трунсена из Стуренга; его поддерживал и дядюшка-звонарь; мать беседовала с ней с глазу на глаз; ничего не помогало — девушка думала только об одном: как бы разыскать настоящего преступника и вызволить Эндре…
— Положимся на судьбу, йомфру Юнс.
И что вы думаете? Гунлэуг, героиня, нашла обрывок почтового извещения возле того дома, где жил помощник ленсмана. Как же она обрадовалась!
— Ну, это малоубедительно, — заметил Хьельсберг. — Я уже писал в своей статье, что этот обрывок — слабое доказательство: мало ли какие бумажки ветер разносит по дороге.
Но Майса явно поверила в эту улику. Гунлэуг же укрепилась в своих подозрениях: помощник ленсмана вдруг ни с того ни с сего стал собираться весной в Америку.
— Это он ограбил! — решительно заявила Майса Хьельсбергу. — Он, он, этот длинный негодяй с вкрадчивыми манерами. Только бы ей удалось поймать его!
Дальше дело пошло совсем плохо… Помощник ленсмана потребовал снова произвести обыск, и у Эндре в овине нашли вторую половину письма с двумя печатями из четырех; там же был спрятан и почтовый мешок!..
— Это все помощник подстроил. — Теперь Майса была совершенно убита, ей казалось, что весь мир обрушился на влюбленных.
А когда им подошло время в последний раз проститься в тюрьме — Эндре отправляли на каторгу, — Майса так плакала, что слезы ручьями текли у нее по щекам. Она всхлипывала, вытирала глаза и почти не видела сцены. Она уже не думала, о том, что скажет Хьельсберг. Но вдруг двери тюрьмы распахнулись.
— Ну, слава богу! — быстро обернулась она к Хьельсбергу со вздохом облегчения.
На сцену высыпали родители Гунлэуг, уездный судья и другой народ, а помощник ленсмана стоял связанный и озирался. Мальчик-пастушок заиграл на своем рожке — это он увидел, как помощник ночью крался к дому Эндре, чтобы подбросить мешок!
— А сейчас они уже давным-давно поженились, — пошутил Хьельсберг, — и страшно счастливы.
Майса вздернула подбородок, — ей вовсе не хотелось, чтобы над ней подтрунивали.
— Вот видите, йомфру Юнс, напрасно вы зарекались насчет той двери.
Она ведь тоже не в первый раз в театре, напомнила ему Майса холодно.
— А я, знаете, дорого бы дал, если б мог приблизиться к одной из этих дверей.
На лице у Майсы появилось несколько обиженное выражение. Он, видно, думает, что пьесы вроде этой годятся только для таких, как она.
— Но вы все же получили удовольствие? — допытывался Хьельсберг.
