Владислав Реймонт - Комедиантка
Янка все еще слушала Топольского, но она уже не понимала, что он говорит. Он приводил ей примеры, просил, говорил о том, что театру все они посвятили жизнь, что женская ласка — не такая уж большая жертва, что своим отказом она нанесет смертельный удар труппе, что на нее все рассчитывали, что все будут по гроб ей благодарны, ибо своим самопожертвованием она спасет десятки людей, что сам театр будет связан с ее именем. Он хотел во что бы то ни стало сломить ее упорство, которое было для него непонятно. Но Янка осталась непреклонной.
— Если бы даже моя жизнь зависела от этого, я и то не пошла бы… скорее решилась бы умереть!
— Тогда… прощайте! — со злостью сказал Топольский.
Янка пыталась найти какие-то оправдания, что-то объяснить, но Майковская набросила ей на плечи плащ, нахлобучила на голову шляпу и, осыпав градом оскорблений, настежь распахнула перед Янкой дверь.
Янка не сопротивлялась. Машинально спустилась она с лестницы, также машинально направилась к дому.
Порывая с Топольским, Янка не могла уже, конечно, рассчитывать на его труппу, но обиднее всего было то, что ее считают беспутной девкой, смеют делать такие предложения, ожидая, что она согласится… Янка долго не могла успокоиться.
Ночью ей снились то Котлицкий, то Владек, то театр. Все ее ругали и проклинали, за ней гналась банда оборванцев, они пытались ее схватить, избить… В толпе она различила лица Мели, Топольского, Мими, Вавжецкого.
А то вдруг ей снилось, будто она идет по улице, и все смотрят на нее так странно и недоброжелательно, что хочется провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть эти лица, но нет уже сил тронуться с места: толпа колышется возле нее, а Топольский стоит и громко издевается: «Смотрите! Жила с Глоговским, теперь любовница Владека!». И все отворачиваются от нее.
И вдруг новое видение. Янка даже вскрикнула во сне, увидев, как отец идет под руку с Кренской и говорит, указывая на дочь: «Жила с Глоговским, теперь любовница Владека!».
— О боже! — мучительно шепчет Янка сквозь сон. — О боже!
А толпа знакомых все растет: ксендз из Буковца, пансионные наставницы, школьные подруги, Гжесикевич — все спешат пройти мимо и смотрят на нее с той жуткой улыбкой, от которой становится больно, как от удара кнутом.
Проснулась Янка заплаканная и смертельно уставшая.
Еще перед репетицией за ней зашел Владек. Янка сама бросилась ему навстречу. Такого с ней еще не случалось.
— Все знают! — прошептала она, скрывая лицо на его груди.
Он догадался, в чем дело.
— Ну так что ж? Разве это преступление? — заметил он невозмутимо, но все же помрачнел; сидя на стуле, он то начинал ерзать, то нервно потирал колено.
Янка заметила его состояние и, тут же позабыв о своих горестях, участливо спросила:
— Ты болен? Что с тобой?
— Со мной? Ничего. Должен вот несколько рублей и не могу отдать. Матери говорить не хочется, это ее совсем добьет… опять больна! Цабинский не дает ни гроша, хоть лопни!
Владек попросту врал: он играл целую ночь и проигрался.
Янка вспомнила, как выручил ее когда-то Глоговский, и сейчас же, не задумываясь, отстегнула золотые часики с цепочкой и положила перед ним.
— Денег у меня нет. Заложи и заплати долг, — не колеблясь, предложила она, — а что останется, принеси мне, у меня тоже ничего не осталось.
— Нет, ни за что! Как можно! Деточка моя, я не могу этого взять! — воскликнул Владек в первом благородном порыве.
— Возьми, прошу тебя… Если любишь меня, возьмешь…
Владек еще с минуту поломался, но затем сообразил, что, если у него будут деньги, он сможет отыграться.
— Нет! Это никуда не годится! — сопротивлялся Владек, но уже не так настойчиво, как раньше.
— Ступай уж, а на обратном пути зайдешь, вместе позавтракаем.
Владек поцеловал ее, прикинулся сконфуженным, пробормотал что-то в благодарность, но часы все же взял и отправился в ломбард.
Вернулся он очень скоро и принес тридцать рублей. Двадцать тут же взял в долг и хотел даже оставить расписку. Но Янка так рассердилась, что ему пришлось просить прощения; потом они вдвоем пошли завтракать.
Они жили как муж и жена. В театре знали об их отношениях, но на столь обычное дело никто не обращал внимания.
Зато Совинская донимала Янку намеками и щедро награждала презрением. Прежде она расхваливала Владека, а теперь говорила о нем только гадости. Старуха, казалось, испытывала огромное удовольствие, издеваясь над Янкой.
Это было местью за сына.
Наконец были назначены репетиции «Робина». Об этом Янке сообщил Владек — сама она уже несколько дней не выходила из дома, чувствуя себя очень слабой. То на нее нападала какая-то изнуряющая сонливость, то нестерпимо болела поясница, а иногда девушкой овладевала такая беспомощность и растерянность, что она готова была плакать, ей не хотелось подниматься с кровати, и Янка целыми днями лежала, уставившись неподвижным взглядом в одну точку. Постоянно донимал шум в голове и мучила такая жажда, что ничем невозможно было ее утолить. Но как только Янка узнала, что будет играть, она сразу же почувствовала себя здоровой и сильной.
На репетицию Янка пошла с тревогой, но стоило ей увидеть любителя — будущего Гаррика, как она тут же успокоилась. Это был маленького роста, щуплый и очень медлительный юнец, он не выговаривал «л» и ходил вразвалку. Он был кузеном одного из влиятельных журналистов, который ему протежировал, и поэтому смотрел на провинциальный театр свысока и относился ко всем снисходительно. Над ним деликатно подшучивали, а за глаза смеялись без стеснения.
На репетицию труппа, будто сговорившись, явилась в полном составе.
Как только Янка вышла на сцену, Майковская демонстративно удалилась за кулисы, а Топольский с ней даже не поздоровался.
Янка поняла: с этими кончено навсегда. Но мысли заняты были уже другим; началась репетиция. И хотя Янка собиралась репетировать вполголоса, она не могла удержаться от того, чтоб не играть по-настоящему.
Янку раздражало, что все вокруг на нее смотрят. Куда она ни поворачивалась, она обязательно встречалась с кем-нибудь взглядом. Ей казалось, что в глазах — насмешка, с губ готово сорваться ироническое замечание. И Янка, разволновавшись, то вдруг давала волю своему темпераменту, то невнятно бормотала слова роли.
Майковская перешептывалась с Зажецкой и смеялась без стеснения, выражая свое мнение о Янкиной игре. Янка нервничала, выход ей не удавался, и Топольский несколько раз заставлял ее повторять все сначала. Она знала, что все это значит, и не принимала близко к сердцу ни насмешки Мели, ни придирки режиссера. Она продолжала играть, и, несмотря на волнение, играла так, что постепенно вокруг воцарилась тишина, никто уже не смеялся и не паясничал.
Помощник режиссера ходил из кулисы в кулису, потирал руки и бормотал:
— Хорошо, но мало еще пафосу, слишком мало!
— Но ведь она уже кричит, а не говорит! — съязвила Майковская.
— Моя дорогая! У вас бывают конвульсии на сцене, но вас из вежливости никто в этом не упрекает, — ответил ей Станиславский.
— Не так! Вы что, ветряную мельницу изображаете? Кто же так руками размахивает? — придирался режиссер.
— Не конфузьте ее, это же первая репетиция! — заметила из кресел Цабинская.
— Ходите по сцене как гусыня! — раздраженно бросил Топольский.
— Очень подошла бы для прачечной! — прошипела Меля.
Несмотря на то, что Янка готова была расплакаться от обиды, она не позволила себе выйти из роли и ни на минуту не потеряла самообладания.
Когда Янка закончила, Цабинская торжественно поцеловала ее и громко, так, чтобы могла слышать Майковская, стала хвалить:
— Поздравляю, милая, вы отлично сыграете эту роль!
— Отработайте только детали, — советовал Станиславский.
— Это же репетиция! А у меня в голове уже готовый образ.
— Теперь у нас есть настоящая героиня и по красоте и по таланту! — нарочито громко сказала Росинская.
Майковская бросила на нее уничтожающий взгляд, но промолчала.
Янка чувствовала себя такой счастливой и доброй, что готова была обнять весь мир.
Через два дня должно было состояться представление. Это время было самой светлой полосой ее жизни. Она радовалась как ребенок.
— Наконец-то! Наконец-то! — шептала она в упоении. Кончится нужда, кончатся унижения!
Янка думала, что ей тут же предложат несколько ролей. Дав волю воображению, она видела себя уже на вершине, она была в земле обетованной — краю великих страстей, о котором она не переставала мечтать, в том мире, который являлся перед ней плеядой героических личностей ослепительной красоты, где царила гармония между мечтами и действительностью.
С улыбкой вспоминала теперь Янка о днях нужды, с которыми отныне прощалась навеки. Перед загипнотизированным взглядом поблекло все, даже Владек. Тысячу раз повторяла она роль Марии. Часами просиживала перед зеркалом, работая над мимикой, с нетерпением ожидая желанного дня.
