Виктор Конецкий - Среди мифов и рифов
Пока я философствовал, решая для себя старый вопрос о том, стоит ли плыть вокруг света, чтобы сосчитать кошек на Занзибаре или унылых кур в Порт-Луи, из надстройки на крыше вышел молодой мужчина, индиец, и заговорил с нами на некотором подобии русского языка. Кажется, он хотел поделиться древней индийской мудростью, объяснить, что в воде мира встречаются и лотосы и крокодилы.
Он был кем-то вроде морского агента, но без всякого официального статуса. Довольно подозрительный тип и сквалыга по имени Ромул.
– Почему так грязно? – спросил я.
– Свадьба была.
– А где все люди?
– Рано.
Сверили часы. Наше время было больше местного. Пошли будить артистов. Так уж устроены люди, что если встречаешь артистов, то начинаешь искать среди них прелестную незнакомку. Вместо прелестной незнакомки на втором этаже встретили двух соотечественников, голых по пояс, с полотенцами через плечо, с не по-мужски жирными грудями, с кулонами-медальончиками из поддельного золота.
– Привет! Где ваши больные?
Больные – то ли акробаты, то ли плясуны – спали в пятиместном номере. Московский рафинад в синих пакетах, родная сгущенка и колбаса твердого копчения валялись на столе среди рубашек. Милый артистический богемный беспорядок. Экономия валюты на самоснабжении. Когда я встречаю за границей соотечественников со своим сахаром и колбасой твердого копчения, мне хочется раскровенить им физиономии.
Артисты Госконцерта протирали глаза и почесывали сыпь, подхваченную в Уганде или Конго.
– Как дела, как план, ребята?
Дела и план были плохими, горели голубым огнем, во всем была виновата реклама, то есть отсутствие рекламы. Днем им предстояло выступление в курортном местечке Курепипе, а билеты никто не покупал. Мы должны были поддержать соотечественников своими аплодисментами. Они не в состоянии были понять, что в здешних местах яд змеи от молока делается только сильнее.
Наш проводник взялся устроить автобус за шестьсот рупий. Безобразно большая цена. Чтобы давить на советскую психику, агент без официального статуса нацепил на пиджак значок с силуэтом Ленина. Как я потом обнаружил, обслуживая американцев, он заменял этот значок портретиком Никсона. Такие хамелеоны обнаруживаются во всех портах. Бизнес не имеет морали. Пятидесятилетний стивидор в Дакаре выдавал себя за комсомольца. Так он думал сделать нам приятное, а себе полезное…
Мы оставили артистов готовиться к концерту, а сами вернулись в порт, чтобы успеть позавтракать на судне. Пока ждали вельбот, наблюдали две сценки. На пристани в кружке любопытных пожилой китаец совал клешню здоровенного краба в рот рыбе-шару. Рыба была еще жива. Это уродливое создание раздулось, ощеренная пасть хватала воздух здоровенными зубами. Краб пытался бежать, его ловили и опять засовывали клешню в рыбу. Развлекались так сампанщики, то есть лодочники. Они ждали на пристани моряков с судов, стоящих в гавани. И дождались. Подъехало такси, из него вылез образцово-показательный американец. Рост – два метра, в плечах метр, подбородок – как носок модного тупого ботинка, веснушки на красноватом загаре. И сильно, застойно пьян. Он, вероятно, возвращался от местной красотки, где провел ночку. Сунул шоферу деньгу и пошел к джонкам противолодочным зигзагом. Щуплый таксер-маврикиец пересчитал деньги и посеменил за ним. Видно, американец ему недодал. Маврикиец заорал на всю гавань, и два полицейских вышли из здания таможни. Сампанщики прекратили стравливать краба с рыбой и побежали, как я думал, на помощь шоферу. Американец остановился, прикурил от зажигалки сигарету, спрятал зажигалку, взял левой рукой маврикийца за шею, а правой шесть раз хлестнул его по физиономии – ладонью и тыльной стороной кисти, слева направо и справа налево, кулаком он не бил. От одного удара от маврикийца осталось бы мокрое место. Полицейские повернулись на каблуках и скрылись в таможне. Сампанщики попрыгали в свои сампаны, или джонки, или по-французски «шалюп», или беспалубные лодки, или черт знает что, и каждый зазывал к себе американца.
Тот выбрал самую большую, развалился на корме и пыхнул сигаретой.
Шофер спустился к воде и сполоснул лицо.
Джонка с американцем удалялась к огромному сухогрузу, обвешанному гроздьями бывших черных рабов, шкрябающих с его бортов ржавчину. Лодочник в джонке махал веслами изо всех сил. Остальные с завистью глядели вслед.
Ромул объяснил, что после удачного полета на Луну американцы опять очень распустились. Одно время они вели себя скромнее. Но вообще-то шофер даже доволен. Видишь, он сел и сидит. Он ждет. Янки даст шаландо много мани. Шаландо даст такси.
Обидно было, что два десятка маврикийцев не разбили морду одному американцу.
– Баркас, шаландо, – повторил агент с презрением. Он обзывал лодочников «плашкоутными матросами».
Вероятно, им было трудно сговориться между собой потому, что на Маврикии официальный язык – английский, французским пользуются в семейном кругу, на улице обычно употребляется креольский, кроме того, здесь говорят на хинди, урду, телугу, маратхи, гуджарати и на китайском. Нынче главная задача всех этих ребят найти общий язык – маврикийский… И они его найдут!
Курепипе – местечко в самом центре острова. Ведет туда хорошее шоссе среди плантаций сахарного тростника, маниоки и кукурузы.
Редкие машины. Куцые пальмы. Жухлые газоны посередине шоссе. И развлекательные туристские названия: «Прекрасный бассейн», «Ферма роз», «Феникс», «Триано», «Семь каскадов»…
Вдруг Вова хлопнул себя по лбу: цветы! Артистам положено преподносить цветы! Переговоры с шофером автобуса повел я. Главной помощницей в переговорах выступала героиня «Саги о Форсайтах». Я склонял Флер на все лады. Выяснилось, что цветы можно купить только на кладбище, ибо был самый некурортный месяц некурортного сезона.
– Пускай едет на кладбище, – решил Вова. Он уже видел себя на сцене с букетом в руках, среди артистов и вспышек блицев.
– Вова, – спросил я старого друга. – Изучал ты в университете французскую литературу?
– Конечно.
– Слышал ты имя Шарля Бодлера?
– Ты сказал, чтобы он остановился на кладбище?
– Да, Вова. Но дарить артистам цветы тьмы – это слишком мрачная шутка. Как бы они здесь все потом не передохли от какой-нибудь заразы.
– Они же не будут знать, где мы купили цветы.
– Я не удержусь, Вова. Я им скажу.
– Попробуй! – пригрозил он мне гнусаво-плачущим голосом.
Автобус свернул с шоссе на проселок. Экзотические деревья зашуршали по крыше. Двадцать суровых морских волков и членов космической экспедиции заколыхались на ухабах и завертели головами. Кресты и надгробия обступили автобус. Мы остановились.
Черт знает, но я потерял юмор. Тени голодных собак, запах гниющего мяса возле рынка, унылые куры на крыше гостиницы, сыпь на артистах, сдыхающая с клешней краба в пасти рыба, американский моряк, отхлеставший хилого таксера, и – кладбищенские цветы.
Мы вышли из автобуса. И пока Вова торговал у индийцев погребальный венок, а потом распускал венок и собирал из него букетики, я прогулялся по кладбищу, потому что меня всегда тянет к именам и датам на плитах, к могильному отчуждению и тишине.
История острова была записана здесь.
Под метровым слоем чернозема и крепкой красной глины спали обюрократившиеся пираты, католические монахи, авантюристы и колонизаторы типа Шарля Гранде, незаконные детишки младшего брата Бальзака, чинные школьные учителя, любовницы Бодлера с кудельками былых причесок на черепах…
Возможно, среди этих крестов, чинной латыни надписей и дорогого мрамора родились издевательские слова поэта: «Акуле на волнах знаком спокойный сон, который наконец и я теперь увижу!»
Мне не удалось погрузиться в тишину кладбищенских теней острова Маврикий. Смерть – старый капитан – не беседует о прошлом накоротке. А мое время ограничивалось минутами, необходимыми на расплетение погребального венка и составление букетиков-бутоньерок.
В огромном гулком зале кинотеатра, где состоялся концерт, половина мест пустовала.
Акустика никуда не годилась. Трюки велосипедиста не получались, акробатка на канате трижды не смогла сделать кульбит…
Разноцветные люди в зале все-таки хлопали. Это были деликатные люди.
После антракта я не вернулся в зал.
Пейзаж вокруг был обыкновенный. Изгороди из шиповника, узкие делянки кукурузы, пахло нашей деревней.
Пока я раздумывал, пойти ли мне прогуляться или найти местечко и посидеть на маврикийском солнышке, из артистического подъезда, отряхивая пыль Мельпомены или Терпсихоры, выбрался отработавший свое артист, мужчина не первой молодости.
– Послушайте, – сказал он мне. – Надо выпить. Как вам наш концертик?
Больше всего мне хотелось узнать, кто их сюда послал. Я, как и все обыкновенные люди, думал, что за рубеж отправляются лишь самые сливки нашего искусства, звезды типа Бетельгейзе. А увидел в некотором роде кучку Плеяд.
