Ганс Фаллада - Железный Густав
— Всего хорошего, отец!
— …хорошего, — равнодушно буркнул Хакендаль. Отто снова подождал, но старик только отхлебнул из стакана.
С тем Отто и ушел.
13Деревце, выросшее в питомнике, пересадили, и в новой почве оно стало лучше расти и развиваться. Слабый саженец дал новые побеги и окреп, пересадка пошла ему на пользу. Пусть кое-какие корни и оборвались — Отто все еще больно вспоминать о злобном бессмысленном самодурстве отца. Или о матери, которая в густонаселенном гомонящем доме тоскует о просторном и опрятном извозчичьем дворе.
Да, иные корни оборваны, иные воспоминания причиняют боль. И все же в новой среде дерево благоденствует, под сенью старой отцовской кроны ему не хватало света. Оно раздалось вширь. Тутти зачастую дивится, с какой уверенностью этот когда-то слабовольный человек идет по жизни, принимает решения, говорит с другими людьми. «Его словно подменили», — думает она. И эти мысли делают ее почти счастливой.
Да, она счастлива — почти. И только иногда просыпаются в ней сомнения, шевелится тайный страх. Однажды, собравшись с духом, она сказала ему уже на пороге сна:
— Когда-то я была тебе поддержкой и утешением. Но чем я могу быть для тебя теперь?..
Он долго молчал. Он догадывался: она думает о своем уродстве, о своем личике с резкими чертами. Но спустя немного он взял ее руку в свои и сказал:
— Когда мы в окопах говорили «родина», я всегда думал о тебе.
Тутти промолчала, но ее сердце, ее бедное больное сердце забилось часто-часто. Оно выбивало ликующую дробь.
И еще он сказал:
— Родину не спрашивают, какая она и что она дает. Родина — есть родина.
Тутти могла бы взмолиться: замолчи, столько счастья мне не вынести. Она могла бы взмолиться: говори еще! Что же ты замолчал? Говори, без конца — никогда еще не знала я такого счастья!
Но она молчала, как и он молчал. Этот час отгремел быстро, но с ним не отгремело то, что они чувствовали.
Однажды их обоих, вернее, их втроем, так как Густэвинг был с отцом неразлучен, пришел навестить и брат Гейнц, по прозвищу Малыш. Впрочем, прозвище это уже не совсем ему подходило. Гейнц невероятно вытянулся с тех пор, как Отто его не видел, у него были несоразмерно длинные, нескладные руки и ноги. Шишковатый нос торчал на бледном, бескровном лице, и говорил он до смешного низким басом.
Этим-то густым басом, как из бочки, он и поздравил брата и новоявленную невестку. Мать ему все рассказала.
— Ну, как, защитник отечества? — прогудел он. — Унтер-офицер и кавалер Железного креста второй степени? А когда получим первой степени?
— Может, и совсем не получим, — рассмеялся Отто.
— Позор, позор! На меня уже никто и не смотрит в нашей богадельне. Два брата, и ни одного Железного первой степени! Ну, не обижайся, Отто! Это неудачная попытка сострить. А ты, стало быть, мой племянник Густав?
Чтобы скрыть смущение, он торжественно возложил руку на голову ребенка и стал разглядывать его с высоты своего роста, словно трудно различимую букашку.
— Бледноват и тщедушен, — вынес он заключение. — Да, да, возлюбленный брат мой! Война убивает здоровых и сильных и щадит неполноценных. Я разумею это в самом общем смысле, не касаясь личностей, как ты понимаешь.
Отто улыбнулся, весьма довольный.
— Потому-то мы с ребятами и осудили войну. Мы предали ее поношению и поруганию, так как она способствует неправильному отбору. Что ты на это скажешь?..
— Ах ты, дурашка! — нежно ругнул его брат.
— То есть, как это? Почему дурашка? Решение это, разумеется, вступит в силу не раньше, чем вы выиграете эту войну. Само собой. Мы за то, чтобы выдержать! — И снова перейдя на покровительственный тон: — Ну как там ваша лавочка на Западном? Горите, как слышно? Могу себе представить!
— Скрипим помаленьку, — ухмыльнулся Отто. — Ждем, чтоб тебя прислали навести порядок.
— Глупости ты говоришь! Война уже этой зимой кончится. Факт, Отто, можешь мне верить! Я слышал из надежного источника, у этого человека негласные связи с штабом Гинденбурга. Вот уж он-то с головой парень, верно?
— Послушай, Гейнц, — сказал Отто, подтвердив сначала брату, что Гинденбург — парень с головой и дело свое, в общем, знает. — Послушай, Гейнц! Видели вы за последнее время Эву или, может, что о ней слышали?
— Эву? — Гейнц насупился и стал неразговорчив. — Нет. Ничего.
— Расскажи мне все, что о ней знаешь. Да не кривляйся, Малыш! У нас есть причины беспокоиться об Эве. Ты нам очень поможешь, если расскажешь все, что тебе известно.
— Я знаю только, что отец с ней страшным образом разругался. Мать рассказывала. А больше ничего не знаю. Да встретил я ее как-то на улице, ну, знаешь, с этаким жутким типом. Я, разумеется, не поклонился…
— А давно ли это было?
Выяснилось, что уже много месяцев назад. Эва еще жила у родителей. С тех пор Гейнц ее не встречал.
— Я о ней больше слышать не хочу. Эрих — ангел по сравнению с Эвой. Недавно, при переезде, мать наткнулась на целую кипу квитанций из ломбарда. Эвка тайком закладывала домашние вещи — скатерти, постельное белье, — мать, как вспомнит, и сейчас слезами обливается. По-моему, это подлость, Отто!
— И по-моему, Малыш! И все же Эву нельзя бросать в беде, ей надо помочь. Тут больше виноват тот тип, с которым ты ее видел. Он, верно, ее обесчестил.
— Ну, да, обесчестил… — Малыш вспыхнул и искоса глянул на невестку. — Но обесчестил тоже… такое слово… Мы с ребятами недавно прочли одну книжку — «Мы, молодые», автора зовут Вегенер. Книжка колоссальная — толкует обо всем совершенно свободно, и при этом никакой грязи. Абсолютная порядочность. Вот мы и решили — никакой грязи! Понимаешь, Отто? До свадьбы — ни-ни! Только это и есть абсолютная порядочность.
Взгляд Гейнца упал на Густэвинга, и Малыш залился краской.
— Пойми меня правильно! Я ведь говорю в принципе, — разумеется, бывают исключения. С таким человеком, как отец… — Он снова запнулся. — Тебе я могу сказать, Отто, иногда меня прямо страх берет: а вдруг мы — вырождающаяся семья…
— Какая мы семья? — спросил Отто, став в тупик перед незнакомым словом.
— Ну, вырождающаяся… Ты что, не понимаешь? Ну, это когда… когда семья — да, это трудно объяснить… Возьми хотя бы Эриха. Или ту же Эву. Зофи тоже не такая, как бы надо. Иногда я прямо уснуть не могу, как подумаю, сколько во мне всего этого напихано. — И переходя на шепот, басистый шепот: — Поверишь, ли, Отто, порой я прямо ненавижу отца.
— И это называется вырождением, Малыш?
— Ну да, но это я только так, к примеру. Когда вообще семья распадается, а ведь семья — основа государства. Когда никто не делает ничего стоящего и все словно поражены болезнью… Ну, что ты на это скажешь?
— Не знаю, поражены ли мы болезнью. Может, наше время было нездоровым, отсюда и зараза. Ведь и здоровый человек может заболеть, если кругом зараза! Я, по крайней мере, выздоровел на фронте…
— Оно и видно. Ты потрясающе выправился, Отто! Во всяком случае, не будем терять надежды. Ну, разговор с тобой мне колоссально помог. А теперь мне пора. Представляешь, какая нам предстоит работка? Нечто грандиозное, прямо сказать, небывалое. До свидания, невестка! Всего тебе хорошего, Отто! Не знаю, увидимся ли еще до твоего отъезда…
— Сверток не забудьте, — напомнила ему Гертруд.
— Что еще за сверток? — И хлопнув себя по лбу: — Какой же я осел! Ну прямо феноменальный! Ведь ради свертка я и притопал. Это вам мать присылает, раз уж ей не пришлось погулять на вашей свадьбе. Кстати, примите и мои сердечные поздравления. Мне тоже не пришлось, вы же знаете — богадельня!
— Спасибо! — поблагодарил Отто, пока Тутти занялась свертком. — Никакой свадьбы и не было. Мы просто расписались. Это же минутное дело.
— Понимаю. Скажи, Отто, а как ты вообще относишься к церкви? Наши ребята…
Но продолжения так и не последовало. Тутти развернула сверток. В нем оказалось шесть серебряных ложек, шесть ножей и вилок и столько же чайных ложечек. Две-три скатерти, немного постельного белья…
— Никуда это не годится! — воскликнула Тутти. — Твоя мать лишает себя самого необходимого!
— Это вы из-за такой-то ерунды? — презрительно фыркнул Малыш. — Нам это совершенно не нужно. Ведь нас теперь всего трое, и отец почти никогда о нами не ест. Вторую половину дюжины мать оставила себе.
— Но не можем же мы принять… — настаивала Тутти, хотя глаза ее сияли. — Скажи ему, Отто…
— Да что говорить? — рассердился Малыш. — Скажи спасибо, Отто, и дело с концом! Матери ты доставишь огромную радость. Она хоть свадебный подарок вам сделала. Она бы давно к вам выбралась, но, вы же знаете… ее ноги… для нее это далеко… Да и отец!..
Он испытующе посмотрел на обоих.
— Я не собираюсь хаять моего родителя. Но я на его месте так бы не поступил. А ты, Отто?
