Френсис Фицджеральд - Прекрасные и обреченные
— Глория!
Словно испуганный ребенок, она устремилась вприпрыжку по настилу, воодушевленная ощущением собственной легкости. Теперь пусть приходит — она больше не испытывает страха. Только сначала надо добраться до станции, так как это является частью игры. Глория была счастлива. Сорванную с головы шляпку она крепко сжимала в руках, короткие завитки волос за ушами подпрыгивали вверх-вниз, и казалось, что никогда снова она уже не почувствует себя такой юной. Но сегодня ее ночь, и весь мир принадлежит ей. Сойдя с настила, Глория торжествующе рассмеялась, а потом добралась до деревянной платформы и радостно уселась рядом со столбом, подпирающим крышу навеса.
— Я здесь! — крикнула она, веселая и беззаботная, как ликующая утренняя заря. — Я здесь! Энтони, милый, бедный мой старичок! Ты так за меня переживал!..
— Глория! — Добежав до платформы, он бросился к жене. — С тобой ничего не случилось?
Подойдя ближе, он опустился на колени и обнял Глорию.
— Все хорошо.
— А что произошло? Почему ты убежала? — с тревогой в голосе расспрашивал он.
— Пришлось спасаться бегством. Там что-то было. — Она замолчала, и вновь зарождающаяся тревога хлыстом стегнула по сознанию. — Что-то на мне сидело… вот здесь. — Она приложила руку к груди. — И я была вынуждена от него бежать.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «это»?
— Не знаю… тот тип, Халл…
— Он тебя побеспокоил?
— Он приходил в мою комнату, пьяный. Думаю, в тот момент у меня помутился рассудок.
— Глория, любимая…
Она устало положила голову на плечо мужу.
— Давай вернемся, — предложил Энтони.
Глория вздрогнула.
— Ах нет! Не могу. Оно снова явится и усядется на грудь. — Ее голос сорвался на крик, горестно повисший в тишине. — Ну, то самое!..
— Ну-ну, успокойся, — утешал ее Энтони, крепче прижимая к себе. — Поступим как пожелаешь. А чего тебе хочется? Просто посидеть здесь?
— Хочу… хочу уехать.
— Куда?
— Куда глаза глядят.
— Ей-богу, Глория! — воскликнул он. — Да ты все еще пьяна!
— Нет, и весь вечер была трезвой. Я поднялась наверх… не знаю, наверное, через полчаса после ужина… Ой!
Энтони нечаянно задел ее правое плечо.
— Больно. Я где-то ушиблась. Не помню… кто-то меня схватил, а потом уронил.
— Глория, пойдем домой. Уже поздно, и на улице такая сырость…
— Не могу, — жалобно всхлипнула она. — Ох, Энтони, даже не проси! Завтра приду. Ты иди домой, а я подожду поезда. Поеду в отель…
— И я с тобой.
— Нет, не надо. Мне надо побыть одной. Хочется спать… ох, как хочется спать. А завтра, когда ты выветришь из дома запах виски и сигарет, наведешь порядок и уберется этот Халл, тогда я вернусь. А если пойду с тобой сейчас, то оно… ох! — Глория закрыла глаза рукой. И Энтони понял всю тщетность попыток убедить жену вернуться.
— Когда ты ушла, я был абсолютно трезв, — оправдывался он. — Дик уснул в шезлонге, а мы с Мори что-то обсуждали. А этот тип, Халл, где-то бродил. Потом я вдруг понял, что уже несколько часов тебя не видел, и поднялся наверх…
Он замолчал, так как из темноты раздалось громогласное приветствие:
— Эй вы там, привет!
Глория вскочила на ноги, и Энтони вслед за ней.
— Голос Мори! — взволнованно воскликнула она. — Если с ними Халл, пусть убираются, не подпускай их!
— Кто там? — выкрикнул в темноту Энтони.
— Всего лишь Дик и Мори, — дружно успокоили два голоса.
— А где Халл?
— Спит. Вырубился.
На платформе показались два неясных силуэта.
— Какой черт занес вас с Глорией сюда? — поинтересовался Ричард Кэрамел, плохо соображая спросонья.
— А вас чего ради принесло?
Мори рассмеялся в ответ:
— Будь я проклят, если знаю! Мы пошли за тобой и здорово натерпелись, пока догнали. Я слышал, как ты вышел на веранду и стал звать Глорию. Вот и пришлось будить Кэрамела. Стоило большого труда вдолбить ему в голову: уж коли здесь организуется поисковая экспедиция, непременно следует принять участие. Но Дик только был помехой в пути, то и дело усаживался прямо на дорогу и спрашивал, что, собственно, происходит. Мы напали на твой след по восхитительному аромату «Канадского клуба».
Под навесом платформы послышались нервные смешки.
— Как же вы все-таки нас отыскали?
— Ну, шли за тобой по шоссе, а потом вдруг потеряли. Похоже, ты свернул на гужевую дорогу. Через некоторое время кто-то нас окликнул и поинтересовался, не ищем ли мы молодую девушку. Мы подошли ближе и увидели маленького, дрожащего всем телом старичка, который сидел на поваленном дереве, как сказочный персонаж. «Она свернула вон туда, — объяснил старичок. — Чуть на меня не наступила, так торопилась. А потом мимо пробежал какой-то тип в коротких штанах для гольфа. Так за ней и припустился. А еще швырнул мне вот это», — старик помахал долларовой купюрой.
— Ах, бедный старичок! — воскликнула, растрогавшись, Глория.
— Я бросил ему еще доллар и пошел дальше, хотя старикашка уговаривал остаться и рассказать, в чем дело.
— Бедный старичок, — горестно повторила Глория.
Дик с сонным видом уселся на кстати подвернувшийся ящик.
— Ну и что теперь? — осведомился он со стоическим смирением.
— Глория сильно расстроена, — пояснил Энтони, — и мы с ней отправимся в город следующим поездом.
Мори извлек из кармана расписание поездов.
— Зажги спичку.
В темноте вспыхнул слабый огонек, освещая четыре лица, таких нелепых и совсем не похожих на себя в безмолвии ночи.
— Так, давай посмотрим. Два, два тридцать… нет, это вечером. Ей-богу, вам не сесть на поезд до половины шестого.
Энтони замялся.
— Ну, — неуверенно пробормотал он, — мы решили остаться здесь и ждать поезда, а вы можете вернуться и лечь спать.
— И ты иди с ними, Энтони, — принялась упрашивать Глория. — Хочу, чтобы ты поспал, любимый. Ты сегодня весь день такой бледный, точно привидение.
— С чего ты взяла, маленькая дурочка?..
Дик зевнул:
— Прекрасно. Раз вы остаетесь, то и мы тоже.
Выйдя из-под навеса, он устремил взгляд в небеса.
— Довольно славная ночка, в конце концов. Звезды сияют и все такое прочее. И с каким тонким вкусом подобран их ассортимент.
— Давайте посмотрим. — Глория двинулась за Диком, и остальные последовали ее примеру. — Посидим здесь, — предложила она. — Мне так больше нравится.
Энтони с Диком превратили длинный ящик в подобие спинки, а потом отыскали достаточно сухую доску, чтобы Глория могла сесть. Энтони пристроился рядом, а Дик не без труда взгромоздился на бочку из-под яблок.
— Тана уснул в гамаке на веранде, — сообщил он. — Мы отнесли его на кухню и положили рядом с плитой, чтоб просох. Он насквозь промок.
— Ах, этот ужасный маленький японец! — вздохнула Глория.
— Как поживаете? — раздался сверху зычный замогильный голос.
Все подняли головы и с изумлением обнаружили, что Мори неведомым образом забрался на крышу навеса и сидит, свесив ноги через край, вырисовываясь на фоне звездного неба, как тень фантастической химеры.
— Должно быть, именно для таких случаев, — неторопливо начал он, и его слова, казалось, струились вниз с невероятной высоты, мягко утверждаясь на головах слушателей, — обитающие на этой земле праведники украшают железную дорогу рекламными щитами с написанными красными и желтыми буквами утверждениями, что «Иисус Христос есть Бог». И помещают их рядом с весьма уместными заявлениями типа «Виски „Гантерс“ — здорово».
Послышался тихий смех, и три головы внизу остались поднятыми вверх.
— Полагаю, следует поведать вам историю моего развития, — продолжал Мори, — под этими язвительно усмехающимися созвездиями.
— Давай! Просим!
— Думаете, действительно стоит?
Слушатели застыли в предвкушении, а рассказчик послал задумчивый зевок улыбающейся белой луне.
— Итак, во времена детства я предавался молитвам. Запоминал молитвы на случай будущих грехов. За один год скопил про запас тысячу девятьсот молитв. «Сон безмятежен и мирен мне даруй».
— Брось сигаретку, — пробормотал кто-то.
Небольшая пачка коснулась платформы одновременно с громогласной командой:
— Тихо! Я намереваюсь избавиться от бремени незабываемых наблюдений, хранимых для темноты, царящей на этой земле, и сияния, озаряющего эти небеса.
Внизу зажженная спичка переходила от сигареты к сигарете, а голос сверху продолжал:
— Я поднаторел в искусстве дурачить Господа. Молился после каждого прегрешения, пока в конце концов для меня перестало существовать различие между молитвой и проступком. Искренне верил, что если человек восклицает «О Господи!», когда на него падает несгораемый шкаф, это служит доказательством глубоко укоренившейся в его сердце веры. Потом я пошел в школу. В течение четырнадцати лет полсотни серьезных честных людей, показывая на кремниевое ружье, заявляли: «Вот стоящая вещь. А эти новые винтовки — всего лишь не очень умная поверхностная имитация». Они ругали книги, которые я читал, и мои мысли, называя их безнравственными; потом мода изменилась, и они ругали те же предметы и понятия, называя их «замысловатыми».
