Эрнест Хемингуэй - Проблеск истины

— Нельзя.

— Я буду переводчиком.

— Переводчик найдется на горе.

Сын Вдовы подбежал ко мне и боднул головой в живот. Я поцеловал его в макушку; он дал мне руку и стал рядом по стойке «смирно».

— Стукач, — сказал я, — не хочу просить пива у собственного тестя. Сходи, пожалуйста, принеси нам пива.

— Пойду посмотрю, что у них есть.

Пиво оказалось нормальным: обычное легкое пиво африканских шамб, по вкусу похожее на самодельный продукт времен «сухого закона». Я знал одного ветерана Первой мировой, славного парня — он варил такое же пиво и угощал нас у себя на веранде. Моя невеста вышла в сопровождении Вдовы и уселась на переднее сиденье рядом с Мтукой, почти не поднимая глаз, если не считать пары быстрых победоносных взглядов на других женщин; на ней было стираное-перестираное платье и вокруг головы красивый рукодельный шарф. Вдова поместилась между Нгуи и оруженосцем Отца. Мы велели Стукачу принести еще шесть бутылок пива, но в деревне осталось только четыре. Я отдал их тестю. Дебба сидела прямо, никого вокруг не замечая; груди смотрели вперед под тем же углом, что и подбородок.

Мтука завел мотор, и мы оставили деревню со всеми ее ревнивцами и ревнивицами, со множеством детей, с козами, кормящими матерями, курами, собаками и моим тестем.

— Кве тал, ту? — спросил я Деббу.

— En la puta gloria,[8] — ответила она по-испански.

Это была ее вторая излюбленная фраза. Смысл ее туманен, каждый переводит по-своему.

— Чуй тебя не поранил?

— Нет. Вообще ничего не было.

— Большой был?

— Не очень.

— Рычал?

— Неоднократно.

— И никого не поранил?

— Никого. Даже тебя.

Бедром она прижималась к моей кобуре, а левую руку держала там, где ей хотелось.

— Мими били чуй, — сказала Дебба.

Ни один из нас не был теоретиком суахили, но я помнил двух леопардов на древних английских гербах. Видимо, люди уже тогда знали о леопардах.

— Бвана! — позвал Нгуи с грубой хрипотцой, что рождается от любви, гнева или нежности.

— Вакамба, ту! — ответил я в тон.

Он рассмеялся и сообщил нормальным голосом:

— Есть три бутылки пива. Мсемби утащил.

— Отлично. Сейчас заедем на склон и сделаем привал, закусим копченой рыбкой.

— Холодное мясо тоже хорошо.

— Мзури.

Гомосексуализм среди вакамба не распространен. Практиковавших его людей в старые времена предавали суду короля Койля — это когда племя собирается, чтобы приговорить кого-то к смерти, объяснил Мвинди — и сажали на несколько дней в реку или в яму с водой, чтобы мясо сделалось нежнее, после чего съедали. Многих наших драматургов, живи они тогда, постигла бы такая участь. В то же время считалось, что человек, отведавший гомосятины, пусть даже вымоченной в ключевой воде, рисковал навлечь на себя серьезные неудачи, а некоторые из моих старых друзей утверждали, что гомосексуалист на вкус хуже водяного козла и что от него бывают язвы в паху и под мышками. Сношения с животными тоже карались смертью, однако не вызывали столь сильного отторжения, и тот самый Мкола, которого все считали отцом Нгуи, поскольку свою непричастность я доказал математически, рассказывал, что паренек, трахнувший его овцу, на вкус был не хуже антилопы гну. Ни Кейти, ни Мвинди, кстати, не употребляли мяса антилопы гну, но моих антропологических познаний не хватало, чтобы разобраться в этом феномене.

Я размышлял о вопросах пола, диеты и доверия, параллельно любуясь Деббой — простой, традиционно ориентированной девушкой камба, наделенной аутентичной смесью скромности и высокомерия. Мтука тем временем остановил машину на плоском пятачке под деревом, и перед нами распахнулся грандиозный провал: далекий Лойтокиток сверкал жестяными крышами на фоне голубого склона, уходящего ввысь к белоснежной вершине, опоре нашей веры, матери наших надежд, а вокруг простиралась до горизонта любимая земля, и мы парили над ней, как на самолете, только без движения, стресса и затрат.

— Джамбо, ту, — сказал я Деббе.

— La puta gloria, — ответила она.

Банки с копченой рыбкой и голландским садковым лососем поручили открыть Деббе и Вдове; последняя чувствовала себя замечательно между красной рубахой Нгуи и желтой рубахой оруженосца Отца. С заданием женщины не справились, сломали на одной из банок язычок. На помощь пришел Мтука с плоскогубцами, и садковый лосось, гордость Голландии, увидел свет африканского дня. Мы ели, передавая друг другу ножи и бутылки пива. Прежде чем отпить из бутылки, Дебба отерла горлышко шарфом, но я заявил, что шанкрами тоже надо делиться, и после этого пили без церемоний. Пиво было скорее теплым, чем холодным, однако никто не жаловался, чему способствовали высота в восемь тысяч футов и великолепный пейзаж, над которым мы парили подобно орлам. Трапезу закончили холодным мясом. Бутылки взяли с собой, чтобы обменять на полные, а пустые жестянки сплющили, предварительно оторвав язычки, и положили под куст возле дерева. С нами не было егерей, променявших свои корни на сомнительное удовольствие помыкать собратьями; не было мисс Мэри, которую требовалось опекать и лелеять; не было щенков-полицейских — мы были абсолютно свободны и спокойно оглядывали места, куда не ступала нога белой женщины, включая даже мисс Мэри, если, конечно, не считать того случая, когда мы затащили ее с собой, как заигравшиеся дети, в совершенно чуждый ей уголок, где мелкие житейские радости шли в особую цену, о которой она понятия не имела.

Холмы Чулу царили над горизонтом, по обыкновению синеватые и причудливые, и мы радовались, что мисс Мэри никогда там не бывала, а когда вернулись к машине, у меня хватило глупости сказать Деббе, что ей предназначена роль умной жены, а у нее хватило ума ответить, прижавшись к любимой кобуре и водрузив руку на законное место:

— Уж какая есть, лучше не стану.

Я поцеловал ее в наморщенный лоб, и мы поехали по красивой дороге, прихотливо петляющей по склону. Жестяные крыши города сверкали все ближе; уже показались эвкалипты, и тенистая центральная улица, с британской внушительностью ведущая к крепости, и здание тюрьмы, и дома отдыха, где чиновные люди, шуршавшие бумагами во имя Империи, отдыхали от бюрократических трудов, если у них не хватало средств для поездки на родину. Мы не собирались тревожить их досуг шумом мотора и проехали стороной, упустив возможность лишний раз полюбоваться живописным садом камней и веселым источником, что много ниже по течению превращался в полноводную реку.

Львиный эпос мисс Мэри тянулся чертовски долго и успел здорово надоесть всем, за исключением ее единоверцев, поклонников и сочувствующих элементов. Чаро, не будучи ни первым, ни вторым, ни третьим, однажды сказал мне:

— Убей уже проклятого льва, выстрели вместе с ней, и делу конец.

Я в ответ покачал головой, поскольку был если не единоверцем, то уж точно сочувствующим, и в свое время даже совершил паломничество в Компостеллу, о чем впоследствии не жалел. Чаро тоже покачал головой — с отвращением, как истинный мусульманин. Сегодня, слава Богу, с нами не было мусульман. Не требовалось заботиться о том, чтобы правильно перерезать кому — нибудь горло. Мы просто искали новую веру, и первым стоянием крестного пути была галантерейная лавка Бенджи при бензоколонке. Именно здесь Дебба и Вдова планировали выбрать материю на платье ко дню рождения малютки Иисуса.

Следуя этикету, я не пошел с ними в магазин, хотя любил пестрые ткани, странные запахи и масайских женщин-ванаваки, зашедших поглазеть на товар, пока их рогатые мужья сидели рядом в распивочной с копьем в одной руке и стаканом шерри «Голден джип» в другой. Я точно знал, где искать этих рогоносцев, и прошел правой стороной тенистой улочки, чрезвычайно узкой, но все же достаточно широкой, чтобы проехать, не задевая крыльями стен, в чем мы не раз имели случай убедиться; я вошел в масайскую пивную, слегка прихрамывая, стараясь держаться без лишнего высокомерия, и сказал, не слишком выпячивая кобуру: «Сопа!», после чего пожал несколько холодных рук и вышел, ничего не выпив. Через восемь шагов я свернул в лавочку мистера Сингха. Мы с хозяином обнялись. Миссис Сингх протянула мне руку, которую я поцеловал — ей, туркане, это всегда нравилось, а руки я умел целовать весьма эффектно, и для нее это было как поездка в Париж, о существовании которого она не знала, хотя могла бы украсить его своим присутствием даже в солнечный день. Затем я послал за выпускником миссионерской школы.

— Как дела, мистер Сингх? — спросил я через переводчика.

— Неплохо. Бизнес идет.

— Как поживает очаровательная миссис Сингх?

— Должна родить через четыре месяца.

— Felicidades![9] — Я снова поцеловал ей руку, сперва в стиле Алварито Каро, затем в стиле Маркеса из Вилламайора, испанского городка, который мы однажды взяли, но не смогли удержать. — Все Сингхи здоровы, я надеюсь?