Виктор Гюго - Ган Исландец
Кто знаетъ, можетъ быть тотъ ящикъ, изъ-за котораго Орденеръ едва не поплатился жизнью, заключалъ въ себѣ какія нибудь гнусныя тайны этого низкаго замысла? Не насмѣхался ли надъ нимъ мстительный узникъ Мункгольмской крѣпости? Быть можетъ, онъ узналъ въ немъ сына вице-короля; быть можетъ — какъ мучительна была эта мысль великодушному молодому человѣку! — склонивъ его предпринять это роковое путешествіе, онъ разсчитывалъ только на гибель сына своего врага!..
Увы! Когда къ какому нибудь несчастливцу долгое время питаемъ мы уваженіе и любовь, когда мысленно въ глубинѣ души поклялись въ неизмѣнной преданности гонимому судьбой, — какъ ужасна бываетъ горечь той минуты, въ которую онъ окажется неблагодарнымъ и когда намъ приходится разочаровываться въ своемъ великодушіи и проститься съ чистымъ, прекраснымъ наслажденіемъ самопожертвованія. Въ одно мгновеніе старѣемъ мы самой печальной старостью, старѣемъ опытностью, теряемъ самыя чудныя иллюзіи жизни, которая и привлекательна-то только своими иллюзіями.
Эти горькія мысли безпорядочно толпились въ умѣ Орденера, который хотѣлъ бы умереть въ эту роковую минуту. Ему казалось, что все счастіе его жизни теперь рушилось навсегда. Многое въ увѣреніяхъ того, который выдавалъ себя довѣреннымъ агентомъ Гриффенфельда, казалось ему ложнымъ и сомнительнымъ, но такъ какъ все это клонилось къ тому, чтобы обмануть несчастныхъ поселянъ, Шумахеръ еще болѣе являлся виновнымъ въ его глазахъ: и этотъ Щумахеръ былъ отцомъ его Этели!..
Эти размышленія мучительно волновали его душу. Онъ дрожалъ, держась за ступени лѣстницы, и продолжалъ слушать. Иной разъ съ невыразимымъ нетерпѣніемъ, съ страшной жадностью ждемъ мы несчастій, которыхъ наиболѣе страшимся.
— Да, — продолжалъ голосъ посланца, — теперь вами предводительствуетъ страшный Ганъ Исландецъ. Кто теперь осмѣлится съ вами сражаться? Вы боретесь за своихъ женъ, за дѣтей, у которыхъ столь низко отнимаютъ наслѣдство, за благороднаго несчастливца, который вотъ ужъ двадцать лѣтъ несправедливо томится въ позорной тюрьмѣ. Идемъ, васъ ждетъ Шумахеръ и свобода! Смерть притѣснителямъ!
— Смерть притѣснителямъ! — подхватила тысяча голосовъ.
Стукъ оружія и хриплые звуки горныхъ рожковъ огласили своды подземелья.
— Стой! — закричалъ Орденеръ, поспѣшно соскочивъ съ лѣстницы.
Мысль избавить Шумахера отъ преступленія, а отечество отъ столькихъ бѣдствій совершенно овладѣла его душой. Но лишь только переступилъ онъ порогъ подземной пещеры, страхъ необдуманнымъ вмѣшательствомъ погубить отца его Этели, а быть можетъ и ее самое, заглушилъ въ немъ всякое другое чувство. Поблѣднѣвъ, остановился онъ у порога, съ изумленіемъ смотря на странное зрѣлище, открывшееся его взорамъ.
Пещера похожа была на обширную площадь подземнаго города, границы которой терялись въ массѣ столбовъ, поддерживавшихъ своды. Столбы эти сверкали какъ хрусталь при свѣтѣ тысячи факеловъ, которыми размахивала толпа странно вооруженныхъ людей, въ безпорядкѣ расхаживавшихъ въ глубинѣ площади. При видѣ этихъ огней и страшныхъ призраковъ, блуждавшихъ во мракѣ, можно было вообразить себя въ одномъ изъ тѣхъ сказочныхъ сборищъ, куда, по древнимъ сказаніямъ, стекаются колдуны и нечистая сила съ звѣздами въ рукахъ вмѣсто свѣтильниковъ, освѣщая по ночамъ древніе лѣса и разрушенные замки.
Поднялись оглушительные крики:
— Незнакомецъ! смерть! смерть ему!
Сто рукъ поднялось надъ Орденеромъ, который схватился за свою саблю… Благородный юноша! Въ своемъ великодушномъ порывѣ онъ забылъ, что онъ одинокъ и безоруженъ.
— Стой! стой! — вскричалъ голосъ, по которому Орденеръ узналъ посланца Шумахера.
Низенькій толстякъ, въ черной одеждѣ, съ проницательными коварными глазами, приблизился къ Орденеру.
— Кто ты такой? — спросилъ онъ.
Орденеръ не отвѣчалъ. Его такъ стиснули со всѣхъ сторонъ, что на груди его не осталось мѣста, въ которое бы не опиралось оружіе сабли или дуло пистолета.
— Что, струсилъ? — спросилъ усмѣхаясь толстякъ.
— Если бы вмѣсто этихъ шпагъ рука твоя лежала на моемъ сердцѣ, - хладнокровно отвѣтилъ Орденеръ, ты убѣдился бы, что оно бьется не скорѣе твоего, если только у тебя есть сердце.
— О! о! Да ты еще храбришься! Ну, такъ спровадьте его! — сказалъ толстякъ, повернувшись къ нему спиною.
— Убей меня, — замѣтилъ Орденеръ, — это все, чѣмъ я буду тебѣ обязанъ.
— Позвольте, господинъ Гаккетъ, — сказалъ старикъ съ густой бородой, опиравшійся на свой длинный мушкетъ, — вы здѣсь у меня, и одинъ я имѣю право отправить этого христіанина къ мертвецамъ разсказать имъ, что онъ у насъ высмотрѣлъ.
Господинъ Гаккетъ расхохотался.
— Какъ угодно, милѣйшій Джонасъ! Мнѣ все равно, кто станетъ судить этого шпіона, лишь бы засудить его.
Старикъ обернулся къ Орденеру:
— Ну, скажи-ка намъ кто ты такой, зачѣмъ это понадобилось тебѣ узнать, что мы за люди?
Орденеръ хранилъ молчаніе. Окруженный странными защитниками Шумахера, ради котораго онъ готовъ былъ пролить свою кровь, Орденеръ въ эту минуту желалъ одной лишь смерти.
— Ваша милость не хочетъ удостоить насъ отвѣтомъ, — сказалъ старикъ. — Лиса тоже молчитъ, когда попадетъ въ капканъ. Прикончите съ нимъ!
— Послушай, Джонасъ, — замѣтилъ Гаккетъ, — пусть Ганъ Исландецъ покажетъ намъ свою силу надъ этимъ шпіономъ.
— Да, да! — съ живостью подхватило нѣсколько головъ.
Изумленный, но не терявшій мужества Орденеръ сталъ искать глазами Гана Исландца, противъ котораго такъ храбро защищалъ свою жизнь въ это утро и еще съ большимъ удивленіемъ увидалъ, что къ нему приближался человѣкъ колоссальнаго тѣлосложенія, одѣтый въ костюмъ горцевъ.
Гигантъ устремилъ на Орденера безсмысленный звѣрскій взоръ и спросилъ топоръ.
— Ты не Ганъ Исландецъ, — твердо сказалъ Орденеръ.
— Убей его! Убей его! — яростно вскричалъ Гаккетъ.
Орденеръ зналъ, что всякое сопротивленіе будетъ безполезно. Желая въ послѣдній разъ поцѣловать локонъ волосъ Этели, онъ поднесъ руку къ груди и при этомъ движеніи изъ за пояса его выпала бумага.
— Что это за бумага? — спросилъ Гаккетъ: — Норбитъ, подними-ка ее.
Норбитъ, молодой человѣкъ, загорѣлыя грубыя черты лица котораго дышали благородствомъ, поднялъ и развернулъ бумагу.
— Боже мой! — вскричалъ онъ:- это охранительная грамота бѣднаго Христофора Недлама, злополучнаго товарища, котораго недѣлю тому назадъ казнили на Сконгенской площади за поддѣлку монеты.
— Ну, возьми себѣ этотъ клочекъ бумаги, — сказалъ Гаккетъ тономъ обманутаго ожиданія: — я думалъ, что это какой нибудь важный документъ. А ты, Ганъ, расправься-ка поскорѣй съ этимъ молодчикомъ.
Молодой Норбитъ сталъ передъ Орденеромъ.
— Этотъ человѣкъ подъ моей защитой, — вскричалъ онъ: — пока голова моя на плечахъ, ни одинъ волосъ не упадетъ съ его головы. Я не допущу, чтобы издѣвались надъ охранительной грамотой моего друга Христофора Недлама.
При видѣ столь неожиданнаго защитника Орденеръ съ умиленіемъ потупилъ голову; онъ вспомнилъ какъ надмѣнно принято было имъ трогательное пожеланіе священника Афанасія Мюндера, чтобы даръ умирающаго оказалъ благодѣяніе путнику!
— Ба! Что за вздоръ, Норбитъ! — возразилъ Гаккетъ: — Этотъ человѣкъ шпіонъ и долженъ умереть.
— Дайте сюда топоръ, — повторилъ гигантъ.
— Онъ не умретъ! — вскричалъ Норбитъ: — Это возмутитъ духъ бѣднаго Недлама, котораго подло вздернули на висѣлицу. Говорю вамъ, онъ не умретъ, таково было предсмертное желаніе Недлама.
— Дѣйствительно, Норбитъ правъ, — вмѣшался старый Джонасъ. — Какъ можете вы требовать смерти этого незнакомца, господинъ Гаккетъ, когда у него охранная грамота Христофора Недлама.
— Но вѣдь это шпіонъ, соглядатай, — возразилъ Гаккетъ.
Старикъ сталъ возлѣ Норбита передъ Орденеромъ и оба твердили упрямо:
— У него охранная грамота Христофора Недлама, повѣшеннаго въ Сконгенѣ.
Гаккетъ понялъ, что придется уступить, когда вся толпа заволновалась, крича, что незнакомца нельзя убивать, когда при немъ охранная грамота фальшиваго монетчика Недлама.
— Ну, какъ знаете, — пробормоталъ онъ сквозь зубы съ затаенной яростью: — будете пенять на себя.
— Будь онъ самъ дьяволъ, я и то не убилъ бы его, — замѣтилъ Норбитъ съ торжествующимъ видомъ.
Затѣмъ онъ обратился къ Орденеру.
— Послушай, — продолжалъ онъ: — ты должно быть добрый товарищъ, если злополучный Недламъ передалъ тебѣ свою охранную грамоту. Мы королевскіе рудокопы и бунтуемъ теперь, чтобы освободиться отъ опеки. Господинъ Гаккетъ, котораго ты видишь предъ собой, говоритъ, будто мы бунтуемъ за какого то графа Шумахера, но я и въ глаза его не видалъ. Послушай, дѣло наше правое; отвѣчай мнѣ, какъ отвѣтилъ бы своему святому покровителю. Хочешь идти съ нами за одно?
