Михаил Загоскин - Брынский лес
Оставшись один, боярин начал ходить взад и вперед по комнате. Несмотря на свою природную отвагу, он очень был встревожен. Да и было отчего: в первый раз еще в жизни познакомился он с чувством, вовсе ему неизвестным. Что грех таить: у боярина Юрия Максимовича Куродавлева сердце замирало от страха; и тот, кто не дрогнул бы стать один против целой толпы врагов, не мог подумать без ужаса, что он должен остаться с глазу на глаз с каким то Андреем Поморянином, ничтожным раскольником, безоружным. Но этот раскольник был обиженный отец — этот старик пришел требовать от него своей дочери. Как ни старался убедить себя Куродавлев, что он делает доброе дело, помогая православному жениться на раскольнице, что он возвращает духовной пастве одну из ее заблудших овец и что лучше было для невесты Левшина покинуть отца, чем остаться навсегда отлученной от истинной церкви — но все это было напрасно. Неумолимая совесть говорила свое; она шепнула ему: «не ради доброго дела ты отнимаешь дочь у отца — нет! а ради того, чтоб отомстить мещовскому воеводе. До сей поры ты не краснел ни перед кем, Куродавлев; кому ты не смел глядеть прямо в глаза? А теперь… Ну-ка, Юрий Максимович, не моргни, любезный, когда глаза раскольника встретятся с твоими; не покрасней, когда этот старик начнет с тобой говорить о своей дочери»…
— Да что ж это такое? — прошептал боярин, стараясь ободрить себя. — Ведь девку-то не я сманил, да и Левшин увез ее не насильно… А коли дочка сбежала с молодцом, так еще батюшка должен мне спасибо сказать, что я поторопился этот грех венцом прикрыть… Чу! Да вот никак он идет! — промолвил Куродавлев, садясь в кресла.
Двери распахнулись настежь, и Андрей Поморянин, войдя в комнату, низко поклонился хозяину.
— Милости просим, сосед любезный! — сказал Куродавлев, привставая. — Ведь мы, чай, с тобой соседи?
— Да, боярин, я живу недалеко отсюда.
— Очень рад с тобой познакомиться.
Не о знакомстве речь, Юрий Максимович, — сказал почтительным голосом Андрей. — Где нам, простым людям, вести знакомство с таким знаменитым сановником.
— Ну, полно, любезный! — прервал Куродавлев.—
— Что тут разбирать чины, дело соседское.
Желая чем-нибудь задобрить Андрея Поморянина, Куродавлев решился отступить от своих правил, и несмотря на то, что гость его был в простом сером балахоне, он пригласил его садиться.
— Нет, Юрий Максимович, — сказал Андрей, — я и постою. Непригоже мне сидеть перед тобой: я не гость твой, а челобитчик.
— Все равно! — возразил Куродавлев. — Может быть, тебе не в привычку сидеть перед нашей братией, боярами?.. Да ведь у нас не Москва, любезный, мы здесь живем попросту… Вон скамеечка, придвинь-ка ее сюда да садись, голубчик!
В продолжение этих речей, которые, казалось, сильно потревожили Андрея, угрюмое лицо его покрывалось ярким румянцем. Он не тронулся с места, не вымолвил ни слова; но что-то похожее на исполненную неприязни и презрения улыбку изобразилось на бледных устах его.
— Да полно, не чинись! — продолжал боярин. — Уж коли я тебя прошу, так садись, братец!
Та же самая улыбка была ответом боярину, но на этот раз Андрей его послушался: он молча взял, только не скамью, а точно такое же кресло, на каком сидел хозяин, поставил против него и опустился в него так небрежно, с такой свободой, как будто бы весь свой век сиживал в боярских креслах.
«Ах, он балахонник! — подумал Куродавлев. — Вишь, как плюхнул!., так и развалился — словно перед своим братом!.. Мог бы и на кончике посидеть, охреян этакой!»
— Юрий Максимович! — сказал Андрей, не обращая никакого внимания на весьма заметное неудовольствие хозяина, — я приехал просить твоей защиты.
— Говори, любезный, говори!
— Кто не знает в нашей стороне, боярин, что ты не даешь потачки ни ворам, ни разбойникам, стоишь горой за правду и не покривишь душой не токмо ради знакомства и приязни, но и ради собственного живота своего.
«Ну! — подумал Куродавлев, — с ним держи ухо востро!.. Вишь, какой лисой подъезжает!»
— Я и подумать-то не смею, — продолжал Андрей, — чтоб ты захотел помогать в деле воровском какому-нибудь разбойнику… Ведь лучше всякого знаешь, боярин, что тот, кто мирволит недобрым людям, и сам недобрый человек, а кто помогает и дает приют отъявленным ворам и разбойникам, тот сам такой же точно вор и разбойник, как они.
Вся кровь бросилась в лицо Куродавлева.
— Да о каких ты это говоришь разбойниках? — промолвил он едва внятным голосом. — Я, брат, обиняков не люблю!.. Говори прямо!
— Изволь, боярин!.. Прямо, так прямо. Меня ограбил стрелецкий сотник Левшин, который живет в твоем доме.
— Ограбил!.. Что, ты, братец, в уме ли?
— Да! — продолжал Андрей, вставая, — ограбил!.. Ты спросишь, может быть, боярин: «А что он у тебя украл? Серебро, что ль, из сундука вытащил, коней свел, кладовую подломал, деньги отнял?..» Деньги! Да если б он обобрал меня до последней копейки, поджег дом, разорил вконец, пустил бы по миру в одной рубашке — так я махнул бы рукой и сказал: «Бог с ним! И деньги, и добро, и дом — все дело наживное!.. А не наживу, так что ж?.. Земное достояние-
— Но этот злодей — прах!.. украл у меня единственную дочь, сделал меня на старости сиротою, погубил душу христианскую!..
— Погубил душу! — вскричал Куродавлев, обрадовавшись, что может на что-нибудь опереться. — Уж не душу ли твоей дочери, которая с ним убежала?.. Нет, голубчик, погоди!.. Она будет законной супругою Левшина и православной христианкою. Слышишь ли, господин Поморянин — православной!
— Я пришел к тебе не о вере состязаться, — прервал Андрей. — Кто б я ни был по-вашему: раскольник, татарин, жид, а я все-таки отец и говорю тебе, боярин Куродавлев: отдай мне мою дочь!
— Да небойсь, Андрей, дочь твоя не пропадет!.. Послушай, любезный, — продолжал Куродавлев ласковым голосом, — ведь ты знаешь пословицу: «снявши голову о волосах не плачут». Уж коли дочь твоя бежала с молодым парнем, так на что она тебе?.. Да я бы на твоем месте перекрестился, что она замуж выходит за Лев-шина. Ведь после такого дела кто на ней женится?
— Это моя забота, боярин; захочу, так выдам ее замуж.
Чай, за мещовского воеводу?.. Чего доброго этот срамец на все пойдет!.. Да какая жизнь-то ее будет? Вечный попрек!.. Эй, любезный, не упрямся!.. Ну, сам скажи: чем Левшин ей не жених?
— Нет! — вскричал Андрей. — Я никогда не соглашусь…
— Экий ты какой! — прервал Куродавлев. — Сам не умел сберечь дочери, так чего тут — не соглашусь!.. Уж если прежде тебя не спрашивались, так теперь и подавно спрашиваться не станут. Да и что ты этак упираешься?.. а Ради того, что Левшин не ваш брат старообрядец…
— Нет, Юрий Максимович, это — другая речь.
— А коли другая, так о чем же и говорить?.. Левшин отличный молодец, человек родословный, поместный!.. Не будь он стрелецким сотником, так и я бы не задумался с ним породниться…
— Да если тебе, Юрий Максимович, бесчестно породниться со стрелецким сотником, так почему же ты думаешь, что я захочу выдать за него мою дочь?
— Что, что? — промолвил Куродавлев. — Эк, куда хватил!.. Ты, голубчик, говори, да не заговаривайся!.. Разве я то, что ты?
— А почему ты знаешь, боярин, кто я?
— Кто ты?.. Да, не прогневайся, любезный, я, чаю, ты или беглый дьячок, или поп-расстрига; ну, а может статься, и гость московский. Там вашей братии много развелось.
— Нечего делать! — прошептал Андрей. — Да не вменит мне Господь, что я нарушаю обет мой!.. Нет, Юрий Максимович, я не поп-расстрига, не беглец, а такой же родовой человек, как и ты. Отец мой был окольничий, Яков Яковлевич Денисов, а я старший сын его, Андрей.
— Андрей Яковлевич Денисов, племянник князя Мышецкого?
— Да, боярин.
— В этом сером балахоне?
— А на что ваши парча и бархат тому, кто гнушается всей земной роскошью. Это рубище, этот серый балахон, — моя труженическая ряска, боярин, и я не променяю ее на все ваши золотые ферязи.
— Денисовы! — повторил Куродавлев, стараясь что-то припомнить. — Постой-ка, Андрей Яковлевич!.. Да тебе все-таки нечего браковать Левшина: ведь, помнится, твоя родная сестра вышла не за боярина!
— Нет. Она была замужем за стрелецким головою, Афанасьем Левшиным?
— Как!.. Так дочь твоя…
— Двоюродная сестра стрелецкому сотнику, Дмитрию Афанасьевичу Левшину.
— Двоюродная сестра! — повторил с ужасом боярин. — Ах, батюшки!.. Эй, кто там? Все сюда!
В комнату вошли: дворецкий, Савельич и двое слуг.
— Бегите скорей в церковь! — закричал Куродавлев. — Скажите отцу Егору, чтоб остановил венчание!.. Да ну же!., поворачивайтесь!
Двое слуг кинулись опрометью вон, а дворецкий и Савельич остались в комнате.
— Как! — молвил Андрей. — Так они уж в церкви?
— Да уж, чай, и повенчаны!.. Ну наделали мы дела!.. Господи Боже мой! Брат и сестра!.. Что теперь делать!.. Придется подавать челобитную в патриарший приказ да развенчивать!.. Экий грех, подумаешь!.. Экий грех!.. Да и ты, Андрей Яковлевич… Ну, что ты ломался!.. Сказал бы прямо: они, дескать, двоюродны… Да постой-ка, любезный, — продолжал Куродавлев, посматривая недоверчиво па своего гостя. — Ведь я тебя не знаю, так ты, пожалуй, и сказку плетешь… Полно, правда ли, что ты Денисов и что дочь твоя двоюродная сестра Левшину?
