Роберт Вальзер - Разбойник
Выколачивают одежду, матрацы и т. д.
Современный город полон стука. Кто возмущается неизбежным, кажется глупцом.
— Давайте, стучите, не стесняйтесь.
— Это ирония?
— Да, немного.
ЭНЕРГИЧНО 1924
Что толку в энергичности, если нет гениальности? Я, кстати, проснулся сегодня энергично, т. е. очень рано утром, и потому имею право отклонить обвинение в бесцельности.
Целиться хорошо, но ведь соль в том, чтобы попасть. Бесполезно стреляный порох смехотворен.
— Энергичней, энергичней! — недовольно крикнул я немолодому мужчине, который обращался с наглядной обстоятельностью так, словно та была орудием труда.
— Ну и ленивы же вы сегодня. Берите пример с моей резвости. — Я и действительно живо вышагивал впереди.
Один зажал зонт под мышкой: я отношусь неоднозначно к тем, кто во всём ищет удобства. Всеобщая нехватка энергии, мне больно на тебя смотреть!
Не один манускрипт был мне энергично возвращён.
— Не принимай близко к сердцу, — сказал я подметальщику. Разумеется, это имелось в виду несколько глумливо.
Нападающие обычно энергичны; но ведь не всякому нападению посчастливится достичь цели. Энергия уже сама по себе осчастливливает, вот потому-то вокруг столько торопливых людей.
Сдержанность тоже требует энергии. Можно как энергично заниматься, так и энергично не заниматься чем-либо. И то, и другое может быть полезно и вредно.
Энергичность требует затраты сил, поэтому невозможно всегда быть энергичным.
В юности я был неслыханно энергичен и проявлял энергию в таких случаях, в которых даже мне самому это казалось невозможно.
Бесцельность достигает цели, а твёрдое намерение зачастую попадает впросак. Когда мы слишком ревностно утруждаем себя, может случиться так, что нам пойдут во вред наши же старания. Я бы посоветовал проявлять торопливую медлительность или неспешную торопливость. Однако советы — это не более, чем советы.
Надо только всегда иметь терпение, как в отношении себя, так и в отношении других. Предприимчивость не слишком изнашивает. В одном можно быть уверенным: кто не уезжает, тому не требуется возвращаться.
Стоит хорошенько подумать, прежде чем становиться энергичным.
КОНЬ И МЕДВЕДЬ 1924 («Die Rose»)
КоньКонь, вычищенный, под красивым седлом, имеет право гордиться собой. Кто сравнится с ним стройностью ног? Вряд ли возможно усомниться в благородстве конской осанки. Иной раз его верные глаза как будто опечаливаются. Почему? Потому что он оплакивает собственный образ, который между тем радует нам глаз, или потому что не может познать себя или, наоборот, слишком хорошо себя знает? Он терпит всадника на своей спине с достоинством, нетерпением и кротостью, с очаровательным возмущением и, вместе с тем, с преданностью. Красавица с длинными ниспадающими локонами и хлыстом в лёгкой гантированной ручке, мечтающая, уж не знаю, о чём, касается его чёлки, холки, гладит его бурую кожу, смотрит на него и говорит с ним, а конь стоит смирно, словно слушает, о чём ему поведают.
МедведьИное дело медведь. В прямом смысле, красивым его не назовёшь; скорее, есть что-то комичное в том, как он топчется — и неуклюже, и сноровисто, так сразу не скажешь. Он хочет подать тебе лапу, а ты невольно отшатываешься. А не закрадывалась ли тебе в голову мысль, что твой страх мог его обидеть? Медведь ведь не лишён самолюбия. Сегодня ночью мне снился медведь; я весь взлохматился от этого курьёзного сна. Мне было его жаль, он протягивал руку к девушке, казавшейся олицетворением изящества, а он — неуклюжий, даже не причёсанный, хоть об этом-то мог бы позаботиться. «Оставь меня в покое», — сказала она, и он отступил от неё на двух ногах, как человек, понимающий слова и жесты, залез в постель и с головой накрылся одеялом.
ОБЕЗЬЯНА 1924 («Die Rose»)
С нежностью, но и в некоторой мере жестокосердно следует приступать к рассказу, повествующему о том, как в один прекрасный день обезьяне пришло в голову отправиться в кофейню, чтобы убить время. На далеко не безмозглой голове у него был котелок, а может, наоборот, мягкая шляпа с полями, а на руках — самые что ни на есть элегантные перчатки с витрины магазина мужской моды. Костюм с иголочки. Промолвив пару странно искусных, лёгких как пёрышко, достопримечательных, но немного компрометирующих фраз, он вошёл в чайный зал, наполненный, словно шорохом листьев, звуками манящей музыки. Обезьяну охватили сомнения: где сесть, скромно в уголке или прямо в центре без всякого стеснения? Он предпочёл второе, поскольку ему стало ясно, что обезьяны, ведущие себя должным образом, имеют право показать себя. Меланхолично, но в той же степени весело, с независимостью, но и со скромностью озирался он по сторонам, тут и там натыкаясь на милые девичьи лица, одарённые губами, словно сделанными из вишнёвого сока, и щёчками, будто вылепленными из взбитых сливок. Красивые глаза и благозвучные мелодии бежали наперегонки, и я умираю от рассказческой гордости и упоения, сообщая, что обезьяна задала подавальщице вопрос, произнеся его с местным говорком: не запрещено ли здесь чесать в волосах? «Чешитесь, сколько угодно», — дружелюбно ответила она, и наш кавалер, если его можно так назвать, воспользовался разрешением с таким усердием, что дамы отчасти смеялись, отчасти смотрели в сторону, чтобы не видеть, какие ещё из него посыплются чудеса. Когда к его столику подсела явно прелестная дама, он сейчас же начал весьма остроумно её развлекать: поговорил о погоде, потом о литературе. «Какой необычный человек», — думала она, в то время как он подкидывал свои перчатки и ловко подхватывал их на лету. Закурив сигарету, он скривил рот в очаровательную гримасу. Сигарета контрастно выделялась поверх тёмного лица.
Прециоза — так звали девушку, которая в этот момент вступила, словно музыка баллады или романса в зал вместе с тётушкой, похожей на плод померанца, и так случилось, что обезьяний покой был нарушен, и он испытал то, чего никогда не испытывал раньше: то, что зовётся словом любовь. Теперь он это испытал. Все глупости разом выдуло из его головы. Твёрдым шагом подошёл он к избраннице и посватал её в жёны, а в случае отказа погрозил показать на деле, что не лыком шит. Юная дама сказала: «Ты пойдёшь с нами домой. Ты едва ли годишься в супруги. Если будешь себя хорошо вести, можешь рассчитывать на каждодневную выволочку. Сияешь от счастья! Это тебе дозволено. Твоей обязанностью будет заботиться о том, чтобы я никогда не скучала».
Произнося эти слова, она поднялась с места с такой важностью, что обезьяну охватил громкий смех, за что юная дама сразу дала ему пощёчину.
Придя домой, еврейка жестом приказала тётушке удалиться, присела на богатый диван с золотыми ножками и приказала обезьяне, застывшей перед ней в живописной позе, рассказать, кто он такой, в ответ на что это воплощение всего обезьяньего сказало:
— Когда-то я сочинял стихи на вершине горы Цюрихберг, которые и преподношу теперь удивлённой госпоже в напечатанном виде. Несмотря на то что ваши глаза хотят меня уничтожить, что принципиально невозможно, поскольку ваш взгляд снова и снова заставляет меня приободриться, однажды я отправился в лес к своим подружкам-ёлкам, поднял голову к их верхушкам, растянулся на мху и лежал, пока не устал от радости и не впал от веселья в меланхолию.
— Лентяй! — вставила Прециоза.
Друг дома, каковым он уже смел себя ощущать, продолжил:
— Однажды я не заплатил по счёту дантисту, не теряя веры в то, что мне всё равно повезёт в жизни, и сидел у ног дам из лучших слоёв общества, которые благосклонно позволяли мне некоторые выходки. Также спешу сообщить вам, что по осени занимался сортировкой яблок, весной рвал цветы и некоторое время проживал там, где вырос писатель Келлер, о котором вы наверняка никогда не слышали, а надо бы.
— Наглец! — воскликнула госпожа. — Я бы с удовольствием испортила вам настроение, послав вас прочь, но мне угодно над вами сжалиться. Но если ещё раз поведёшь себя негалантно — конец твоей приближенности к моей персоне, можешь потом сколько угодно скучать и тосковать. А теперь продолжай.
Он снова начал рассказывать, и сказал вот что:
— Женщины никогда не получали от меня многого и поэтому ценили меня. Вы тоже, госпожа, относитесь с уважением ко мне, глупейшему олуху, который всю жизнь говорит дамам недозволенности ради того, чтобы они сердились, а потом успокаивались. Я служил послом в Константинополе.
— Не лгите, господин хвастун!
— … и в один прекрасный день увидел на вокзале Анхальтер придворную даму; то есть, что я говорю; её увидел другой, тот, с кем я сидел рядом в купе, и поделился со мной своим впечатлением, которое я вам в данный момент сервирую, хоть и фигурально, поскольку в действительности я не вижу стола, а хотелось бы, потому что у меня разыгрался аппетит во время демонстрации ораторского искусства.
