Трагикомические новеллы - Поль Скаррон
Один из этих людей отделился от другого и вошел в дом Камиллы, а второй остался на улице. Король подождал некоторое время, чтобы посмотреть, не уйдет ли он наконец и не освободит ли ему улицу, но, видя, что незнакомец стоит как вкопанный, вышел из терпения и велел Просперо пойти и узнать, кто этот неподвижный человек, и заставить его удалиться. Князь Салернский двинулся туда со столь озабоченным видом, словно дело шло об опасном предприятии. Он подошел вплотную к человеку, который отпрянул перед нам. Просперо продолжал наступать, незнакомец ускорил шаг и, видя, что Просперо делает то же самое, кинулся бежать, а князь Салернский погнался за ним и, преследуя его, свернул в другую улицу. Король тем временем не двигался с места, в ожидании пока вернется Просперо, дабы послать его к Камилле и Ирине и известить их, что он ждет под балконом; по всей вероятности, он предавался любовным мечтаниям, ибо влюбленные только этим и занимаются, когда остаются в одиночестве, как вдруг человек, расставшийся с тем, кого преследовал теперь Просперо, и вошедший в дом Камиллы, вышел оттуда и, приняв короля за своего товарища, сказал ему:
— Вот твоя почта, Калисто. Комендант Гаеты прикажет дать тебе судно, которое доставит тебя в Марсель.
Король ничего не ответил и взял связку писем, которую тот протянул ему.
— Калисто, — прибавил еще незнакомец, — остальное зависит от твоего усердия, в твоих руках находится судьба твоего господина, герцога Анжуйского, и моя.
— О неблагодарный! О изменник! Что ты замыслил против меня? — воскликнул король, обнажая шпагу.
Руджеро, ибо это был он, вне себя от роковой ошибки, допущенной им, и став еще злее от отчаяния, думал только о том, чтобы лишиться жизни и лишить ее своего короля, который так любил его. Упреки в неблагодарности и вероломстве, которые он мог бы услышать от короля, страшили его столь же, как и пытки, которым тот мог бы его подвергнуть. Он обнажил шпагу почти одновременно с королем, напавшим на него столь стремительно и яростно, что Руджеро, смущаемый угрызениями совести, которые внушало ему его преступление, долгое время вынужден был только обороняться. Наконец кипевшее в нем бешенство вернуло ему ясность мыслей и силы, и он ринулся на своего короля, которого уже считал только недругом, и своими исступленными усилиями, направленными против его священной особы, заставил его тоже обороняться. Но королям, которые могут быть столь же храбрыми, как и другие лица, обычно помогает некий дух-хранитель, более сильный, чем у прочих людей. Несмотря на все свое мужество, отчаяние и ярость, Руджеро не смог бы, пожалуй, противиться разгневанному королю, даже если бы шум поединка не привлек туда, где он происходил, многих людей, которые готовы были бы растерзать этого достойного отвращения подданного, осмелившегося посягнуть на жизнь своего государя.
Слуги самого Руджеро и слуги Камиллы первые выбежали на улицу с факелами и весьма удивились, увидев, что их господин сражается с королем. Едва злосчастный Руджеро увидел свет, явивший его грозным взглядам государя, как оказался не в силах их вынести. Ожесточение и мужество оставили его, и оружие вывалилось у него из рук. Король, с удовольствием увидевший, что Руджеро ранен, тогда как ему самому понадобилась вся его доблесть, чтобы не быть раненным, сам схватил Руджеро и отдал его под охрану начальника своей стражи, которому было приказано находиться всю ночь поблизости от дома Камиллы и который кстати подоспел в сопровождении своих солдат.
Просперо тем временем гнался за незнакомцем, но тот, убегая от него со всех ног, наткнулся, к своему несчастью, на стрелков ночного дозора, которые в ту ночь, согласно их обыкновению, обходили город, дабы поддерживать в нем порядок. Незнакомец показался им столь испуганным и давал такие сбивчивые ответы, что они все равно задержали бы его, как они и сделали, даже если бы Просперо, преследовавший его со шпагой в руке и назвавший себя стрелкам, не приказал им от имени короля стеречь незнакомца и отвечать за его сохранность.
Он вернулся к королю, и если он удивился сначала множеству факелов, освещавших улицу, и тому, что король, оставленный им в одиночестве, окружен такой большой свитой, то гораздо больше удивился он, узнав, что произошло между королем и Руджеро, и увидев фаворита, которому до того поклонялся весь двор, осыпаемого проклятиями и во власти стражи, готовой отвести его в тюрьму.
В ту ночь король не виделся с Ириной, желая избежать встречи с Камиллой, к которой он послал Просперо, и велел передать ей поклон и уверить, что он отличает ее от брата, чье злодеяние не уменьшит того уважения, какое он к ней питает. Ирина написала ему, прося о милости к Руджеро; желая оказать услугу своей приятельнице, она сделала то, чего не смогли достигнуть настойчивые просьбы влюбленного в нее короля. На следующий же день Руджеро был подвергнут допросу и признан виновным в оскорблении величества, так как поддерживал сношения с герцогом Анжуйским, имевшим еще много приверженцев в королевстве Неаполитанском. Те уведомили герцога о безграничном честолюбии Руджеро, и он предложил ему в жены принцессу из своего рода, а с нею такие выгоды, каких Руджеро не мог ожидать от милости своего короля и повелителя; неблагодарный фаворит, нарушивший свою верность и честь, должен был открыть доступ французам в Гаету и Кастеллямаре, где он был губернатором. Те же судьи, что уличили его в измене своему королю, обнаружила также предательство, совершенное им по отношению к принцессе Тарентской; и едва князь Салернский, чуждавшийся ее, пока она была в опале, и ухаживавший за вошедшей в милость Камиллой, увидел, что король раскаивается в своем дурном обращении с принцессой, по собственному побуждению намерен вернуть ей все почести и владения, несправедливо у нее отнятые, и даже предназначает ей еще другие, — как этот великодушный сеньор, столь усердно просивший короля посватать ему Камиллу, стал умолять своего повелителя уволить его от этого брака и позволить ему снова домогаться руки Матильды, а покамест попросил короля, хотевшего послать людей на ее поиски, предоставить
