Евгения Марлитт - Дама с рубинами (др.перевод)
Герберт тихо засмеялся.
— Я не мог избавить тебя от этого. Я сам страдал, но тем не менее мне было очень приятно наблюдать, как ты приближалась ко мне шаг за шагом. Ну, а теперь довольно борьбы! Между нами будет мир, прекрасный мир!
Он обвил рукой плечи Маргариты, и они скорыми шагами отправились домой.
XXIX
На другой день мирный городок был совершенно выбит из своей обычной будничной колеи; молва о помолвке в Принценгофе бежала из уст в уста. Все буквально становились в тупик от изумления, так как ни одна человеческая душа не имела об этом ни малейшего понятия и даже дамские кружки, имеющие бесспорную монополию разузнавать и комбинировать, были совершенно слепы в этом отношении.
Через горничную это сенсационное известие дошло и до спальни советницы.
— Глупости! — презрительно воскликнула она, но все-таки тотчас же выскочила из постели и через несколько минут очутилась пред своим сыном в капоте и ночном чепчике. — Что за глупую болтовню относительно Элоизы и князя X. разносят из дома в дом мясники и булочники? — спросила она, не выпуская из рук дверной ручки.
Герберт вскочил со своего места и предложил матери руку, чтобы ввести ее в комнату.
Но она отстранила его, резко произнеся:
— Оставь это! Я не собираюсь здесь оставаться! Я хочу только узнать, как это возможно, что могли возникнуть такие неосновательные слухи.
Ландрат несколько мгновений колебался; ему было жаль, что ей придется испить эту горькую чашу, хотя она и сама была виновата в этом. Наконец он спокойно произнес:
— Милая мама, люди говорят правду; Элоиза фон Таубенек действительно вчера помолвлена с князем X.
Ручка двери выскользнула из рук советницы; она чуть не упала.
— Правда? — пробормотала она, схватившись за голову и как бы сомневаясь в том, что она не сошла с ума, — действительно правда? — повторила она, посмотрев на сына сверкающими глазами. Затем она расхохоталась истерическим смехом и всплеснула руками: — хорошо же тебя водили за нос!
— Меня вовсе не водили; это именно я свел эту пару, — без малейшего раздражения ответил он и в нескольких словах изложил суть дела.
Во время его речи старуха все больше поворачивалась к нему спиной, злобно кусая губы.
— И все это я узнаю только теперь? — дрожащими губами спросила она через плечо, после того как он окончил.
— Разве ты хотела бы, чтобы твой сын выдал дамам вверенную ему тайну! Я по возможности боролся с твоим заблуждением, достаточно часто выражал тебе, что Элоиза фон Таубенек совершенно безразлична мне и что я совершенно не собираюсь связывать себя без любви; ты в ответ на мои слова всегда только таинственно улыбалась и пожимала плечами.
— Потому что видела, как Элоиза следила за тобой взглядом.
— Да разве это не было только с ее стороны? Разве ты можешь сказать это и обо мне? Элоиза фон Таубенек знает, что она красива, и кокетничает со всеми. Однако такие взгляды не производят на меня ни малейшего впечатления; ты должна была бы знать, что это лишь легкий флирт, который большинство считает дозволенным и ни к чему не обязывающим. Элоиза фон Таубенек, несмотря на это, будет хорошей женой; залогом этого служит ее спокойный характер.
Дверь снова захлопнулась, и старая советница с бледным, расстроенным лицом скрылась в своей спальне.
Час спустя горничная бежала к портнихе и модистке, а Фридрих гремел на чердаке и стаскивал вниз сундуки и чемоданы. Советница собиралась в Берлин, к своей сестре.
Когда, около полудня, приехал советник и под руку с сыном поднимался по лестнице, его жена в шубе и шляпе с вуалем как раз сходила вниз, чтобы отправиться с прощальными визитами. Она повсюду распространялась о своем давнишнем горячем желании послушать хорошую оперу и концерт, которые неудержимо влекут ее в Берлин. О событии в Принценгофе упоминалось лишь вскользь и говорилось с улыбкой, как о вещи давно известной, которой каждый человек должен радоваться. Более близким она шептала на ухо, что вполне понимает первоначальное сопротивление старшего брата князя, потому что не каждый согласится принять в свою семью дочь бывшей балерины.
С отъездом старухи в старом купеческом доме воцарились мир и тишина, но затем разразилась буря, которая потрясла всех обитателей до глубины души. Рейнгольд должен был, наконец, узнать о перемене в семейных делах. Старый советник и Герберт приступили к этому с возможной осторожностью, но тем не менее это известие произвело действие внезапно взорвавшейся бомбы. Рейнгольд пришел в ужасное возбуждение. Он кричал, шумел и осыпал своего покойного отца самыми яростными упреками; его страстный протест, конечно, ни к чему не привел, и он в конце концов должен был подчиниться. Но с этого времени он еще больше отдалился от семьи, чем прежде; он даже обедал один, в своей комнате, из боязни встретиться когда-нибудь со своим маленьким братом, и постоянно повторял, что не будет иметь ничего общего с «этим парнем», если даже доживет до ста лет.
Старый домашний врач на эти слова обыкновенно лишь меланхолично улыбался; он лучше других знал, оправдается ли надежда его пациента относительно долголетней жизни, и требовал от родных, чтобы больного по возможности щадили, что охотно исполнялось. Маленький Макс никогда не попадался на глаза Рейнгольду. Дверь в пакгауз не была заложена, и между ним и главным зданием установились оживленные сношения.
Советник полюбил мальчика, как будто тот был сыном его покойной дочери, а Герберт стал его опекуном.
В городе, как и предполагалось, раскрытие тайны лампрехтского дома произвело большую сенсацию; она в течение долгого времени служила предметом разговоров; в клубах и дамских кружках судили и рядили; Лампрехтов действительно «растрепали по ниточкам». Однако все эти пересуды не имели никакого влияния на мирный семейный кружок, собиравшийся в дедушкиной комнате, в красной гостиной, где на эту картину полного согласия между старыми и молодыми, улыбаясь своим сверкающим взором, смотрела «дама с рубинами».
— Красота этой женщины так необычна и подавляюща, что прямо страшно становится, — сказала однажды вечером госпожа Ленц, обращаясь к тете Софии, сидевшей на диване и метившей приданое Маргариты.
На комоде под портретом горела лампа, и молодая женщина выступала в полосе света, как живая; казалось, она сейчас откроет рот и примет участие в разговоре.
— Эти роковые чары, вероятно, преследовали и мою бедную Бланку, — сдавленным голосом добавила старушка, — она больше всего любила украшать себя камнями, которые сверкают в этих темных волосах, перед смертью она в бреду боролась с прекрасной Дорой, которая «хотела взять ее с собой».
Ландрат встал и отодвинул лампу, так что портрет снова оказался в полумраке.
— Эти рубиновые звезды были сегодня у меня в руках, я их убрал. В твоих волосах они никогда не будут, Маргарита!
Она улыбнулась.
— Ты одного образа мыслей с Варварой?
— Нет, но мне приходит в голову «зависть богов». Пусть жуткий красный блеск этих камней покоится с миром!
Варвара почти в то же время говорила внизу в кухне:
— Дорога, по которой приходится каждый день ходить нашему мальчику, мне вовсе не нравится. Та «с красными камнями» должна была взять своего ребеночка вместе с собой в землю, а здесь остался такой прекрасный, крепкий наследник. Это может обозлить ее.
— Теперь вам придется прикусить язык, Варвара! — сказал Фридрих, — вы ведь зареклись во всю жизнь никогда больше не говорить об этой «нечисти».
— Ну и что! Один раз не считается! Было бы лучше всего, если бы эту дверь замуровали! Кто знает? Может быть, прекрасная белокурая головка будет бродить с той черноволосой?
Вера в темные силы никогда не умрет, пока слабое человеческое сердце будет любить, надеяться и содрогаться!
1885
Примечания
1
белую розу
2
Великолепно!
3
избалованный ребенок
4
золотая монета ценностью около трех рублей
5
явление природы, мираж
6
Фуггер — банкирский дом баварской Швабии, родоначальник которого жил в XIV веке и составил себе громадное состояние коммерческими предприятиями
