Джон Голсуорси - В ожидании
– О да! А что теперь будет с Дианой и дядей Эдриеном?
Хилери набил трубку и остановился, чтобы прикурить.
– Видишь ли, моя дорогая, я дал Эдриену один совет. Не знаю, воспользуется ли он им, но ты поддержи меня при случае. Все эти годы он ждал. Пусть подождёт ещё один.
– Дядя, я с вами целиком согласна.
– Неужели? – удивился Хилери.
– Диана просто не способна ни о ком думать – даже о нём. Ей нужно пожить одной с детьми.
– Интересно, – протянул Хилери, – не готовится ли сейчас какая-нибудь экспедиция за костями? Его надо бы на год удалить из Англии.
– Халлорсен! – воскликнула Динни, всплеснув руками. – Он же опять едет. Дядя Эдриен ему нравится.
– Чудно! А он его возьмёт?
– Возьмёт, если я попрошу, – просто ответила Динни.
Хилери опять бросил на неё лукавый взгляд:
– Какая опасная девица! Не сомневаюсь, что кураторы предоставят Эдриену отпуск. Я напущу на них старика Шропшира и Лоренса. А теперь мне пора обратно, Динни: тороплюсь на поезд. Это огорчительно – воздух здесь хороший. Но Луга чахнут без меня.
Динни взяла его руку:
– Восхищаюсь вами, дядя Хилери.
Хилери воззрился на девушку:
– Я что-то не улавливаю ход твоих мыслей, дорогая.
– Вы знаете, что я имею в виду. Вы сохранили старые традиции – служение долгу и всё такое, – и в то же время вы ужасно современный, терпимый и свободомыслящий.
– Гм-м! – промычал Хилери, выпуская клуб дыма.
– Я даже уверена, что вы одобряете противозачаточные меры.
– Видишь ли, по этой части мы, священники, – в смешном положении. Было время, когда мысль ограничить рождаемость считалась непатриотичной. Но боюсь, что теперь, когда самолёты и газы ликвидировали нужду в пушечном мясе, а число безработных неудержимо растёт, непатриотичным становится скорее отказ от противозачаточных мер. Что же касается христианской догмы, то во время войны мы, как патриоты, уже не соблюдали одну заповедь: "Не убий". Сейчас, оставаясь патриотами, мы логически не можем соблюдать другую: "Плодитесь и размножайтесь". Противозачаточные меры большое дело, по крайней мере для трущоб.
– И вы не верите в ад?
– Нет, верю: он как раз там и находится.
– Вы стоите за спорт в воскресные дни, верно?
Хилери кивнул.
– И за солнечные ванны в голом виде?
– Стоял бы, будь у нас солнце.
– И за пижамы, и за курящих женщин?
– Нет, с сигаретами я не примирюсь – не люблю дешёвки и вони.
– По-моему, это недемократично.
– Ничего не могу с собой поделать. На, понюхай!
Динни вдохнула дым трубки.
– Пахнет хорошо – сразу чувствуется латакия. Но женщинам нельзя курить трубку. Впрочем, у каждого свой конёк, о котором человек не умеет судить здраво. Ваш – отвращение к сигаретам. За этим исключением вы поразительно современны, дядя. В суде я разглядывала присутствующих, и мне показалось, что единственное современное лицо – у вас.
– Не забывай, дорогая: Чичестер держится древним своим собором.
– По-моему, мы преувеличиваем степень современности в людях.
– Ты живёшь не в Лондоне, Динни. Впрочем, в известной мере ты права. Мы стали откровеннее в некоторых вещах, но это ещё не означает серьёзной перемены. Вся разница между годами моей юности и сегодняшним днём – в степени сдержанности. Сомнения, любопытство, желания были и у нас, но мы их не показывали. А теперь показывают. Я сталкиваюсь с кучей молодых универсантов: они приезжают работать в Лугах. Так вот, их с колыбели приучили выкладывать всё, что им взбредёт в голову. Они и выкладывают. Мы этого не делали, но в голову нам взбредало то же самое. Вся разница в этом. В этом и в автомобилях.
– Значит, я старомодна, – совершенно не умею выкладывать разные вещи.
– Это у тебя от чувства юмора, Динни. Оно служит сдерживающим началом и порождает в тебе застенчивость. В наши дни молодёжь редко обладает им, хотя часто наделена остроумием, но это не одно и то же. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты стали бы делать то, что они делают сейчас, будь у них способность посмеяться над собой? А ведь она и есть мерило юмора.
– Я подумаю над этим.
– Подумай, Динни, но всё-таки юмора не теряй. Для человека он то же, что аромат для розы. Ты едешь обратно в Кондафорд?
– Собираюсь. Дело Хьюберта назначат к вторичному слушанию не раньше, чем прибудет пароходом почта, а до этого ещё дней десять.
– Передай привет Кондафорду. Вряд ли для меня снова наступят такие же славные дни, как те, что мы прожили там детьми.
– Я как раз думала об этом, когда ожидала своей очереди в качестве последнего из негритят.
– Динни, ты молода для такого вывода. Подожди, влюбишься.
– Я уже.
– Что, влюбилась?
– Кет, жду.
– Жуткое занятие быть влюблённым, – сказал Хилери. – Впрочем, никогда не раскаиваюсь, что предавался ему.
Динни искоса взглянула на него и выпустила коготки:
– Не предаться ли вам ему снова, дядя?
– Куда уж мне! – ответил Хилери, выколачивая трубку о почтовый ящик. – Я вышел из игры. При моей профессии не до этого. К тому же первого раза мне хватает до сих пор.
– Да, – с раскаянием в голосе согласилась Динни, – тётя Мэй такая милочка.
– Замечательно верно сказано! Вот и вокзал! До свидания, и будь здорова. Вещи я отправил утром.
Хилери помахал девушке рукой и скрылся.
Динни вернулась в гостиницу и поднялась к Эдриену, но его в номере не оказалось. Несколько расстроенная этим, девушка отправилась в собор. Она уже собиралась присесть на скамью и насладиться успокоительной красотой здания, как вдруг увидела своего дядю. Он прислонился к колонне и разглядывал витраж круглого окна.
– Любите цветное стекло, дядя?
– Если оно хорошее – очень. Бывала ты в Йоркском соборе, Динни?
Динни покачала головой и, видя, что навести разговор на нужную тему не удастся, спросила напрямик:
– Что вы теперь будете делать, милый дядя?
– Ты говорила с Хилери?
– Да.
– Он хочет, чтобы я убрался куда-нибудь на год.
– Я тоже.
– Это большой срок, Динни, а я старею.
– Поедете с Халлорсеном в экспедицию, если он вас возьмёт?
– Он меня не возьмёт.
– Нет, возьмёт.
– Я поеду, если Диана скажет мне, что ей так угодно.
– Она этого никогда не скажет, но я совершенно уверена, что ей на какое-то время нужен полный покой.
– Когда поклоняешься солнцу, трудно уйти туда, где оно не сияет, чуть слышно произнёс Эдриен.
Динни пожала ему руку.
– Знаю. Но можно жить мыслями о нём. Экспедиция на этот раз приятная и полезная для здоровья – всего лишь в Новую Мексику. Вы вернётесь обратно помолодев, с волосами до пят, как полагается в фильмах. Вы будете неотразимы, дядя, а я так этого хочу. Требуется только одно – дать улечься суматохе.
– А моя работа?
– Ну, это уладить просто. Если Диана сможет целый год ни о чём не думать, она станет другим человеком, и вы начнёте казаться ей землёй обетованной.
Эдриен улыбнулся своей обычной сумрачной улыбкой:
– Ты – маленькая змея-искусительница!
– Диана тяжело ранена.
– Иногда мне кажется, что рана смертельна, Динни.
– Нет, нет!
– Зачем ей думать обо мне, раз я уйду?
– Затем, что все женщины так устроены.
– Что ты в твои годы знаешь о женщинах! Много лет назад я вот так же ушёл, и она начала думать о Ферзе. Наверно, я сделан не из того теста.
– Тогда Новая Мексика тем более вам подходит. Вы вернётесь оттуда "мужчиной с большой буквы". Подумайте об этом. Я обещаю последить за Дианой, да и дети не дадут ей вас забыть. Они только о вас и говорят. А я уж постараюсь, чтобы так было и впредь.
– Все это очень заманчиво, – уныло согласился Эдриен, – но я чувствую, что сейчас она ещё дальше от меня, чем при жизни Ферза.
– Так будет некоторое и даже довольно длительное время. Нов конце концов это пройдёт, дядя. Честное слово!
Эдриен долго молчал, затем объявил:
– Динни, если Халлорсен согласится, я еду.
– Он согласится. Дядя, нагнитесь, я должна вас расцеловать.
Эдриен нагнулся. Поцелуй пришёлся ему в нос. Привратник кашлянул…
Возвращение в Кондафорд состоялось после полудня. Отъезжающие расселись в прежнем порядке, машину снова вёл Ален. Все эти сутки он держался чрезвычайно тактично, ни разу не сделал Динни предложения, и она была ему за это соответственно благодарна. Покоя хотелось не только Диане, но и ей, Ален уехал в тот же вечер, Диана с детьми – на другой день, и в Кондафорде, куда после длительного пребывания в Шотландии вернулась Клер, остались только свои. И всё-таки Динни не обрела покоя. Теперь, когда забота о несчастном Ферзе свалилась с неё, девушку угнетала и мучила мысль о Хьюберте. Поразительно, каким неиссякаемым источником тревог была эта нависшая над семьёй угроза! Хьюберт и Джин писали с Ист Кост жизнерадостные письма. По их словам, они нисколько не волновались. Зато Динни волновалась. И она знала, что её мать и отец – особенно отец – тоже волнуются. Клер не столько волновалась, сколько злилась, и злость подстёгивала её энергию: по утрам она ходила с отцом охотиться на лисят, а потом, взяв машину, удирала к соседям, откуда нередко возвращалась уже после обеда. Она была самым жизнерадостным членом семьи, и её охотно приглашали. Динни жила наедине со своими тревогами. Она написала Халлорсену насчёт Эдриена и послала обещанную фотографию, которая запечатлела её в парадном туалете два года тому назад, когда обеих сестёр из соображений экономии одновременно представили ко двору. Халлорсен незамедлительно ответил:
