Лоренс Даррел - Бунт Афродиты. Tunc
— Но все материалы у меня дома, и мы ещё работаем над ними; слушай, ты должен пообедать с нами, с Пулли и со мной, и помочь разобрать бумаги — в конце концов, теперь это твоя обязанность, нужно будет принять коекакие решения. К тому же там много понастоящему забавного.
Какоето разнообразие. Результатом этой встречи стали по крайней мере два восхитительных вечера в доме на Маунтстрит, когда мы разбирали огромный ворох бумаг и тетрадей, читали, предавались воспоминаниям. Кроме того, я мог добавить к этому материалу магнитофонные записи, сделанные в разное время, — правда, много было среди них записанных посредственно, но разобрать можно. Живой Карадок шумно усаживался среди нас в круге света от камина, и мы слышали его громоподобный голос, ворчащий, шутящий, декламирующий. У Пулли иногда слезы наворачивались на глаза, как от смеха, так и от печали. «Пулли стоит, как недоенная корова, просто лопается от абстрактной трансцендентальной любви к человечеству, хочет излить её — эту свою религию служения. Эй, Пулли, ты что, черт подери? Этика не основана на метафизике — вот такто». Общий вопль: «Ура!»
Глухой, как пень,Тих, как мудрец,Этот дед хоть куда молодец.Стар, как Судьба,Юн, как мальчишка,Этот дед рождён для винишка.
В какойто момент это наверняка был «Най», где мурлыканье мандолины сплеталось с тоническим сольфеджио струи из раскрашенного пениса св. Фонтана. Потом мы вдруг перенеслись в таверну, в шум, гам, стук кружек о бочонки и свист ветра в ветвях деревьев. Тут, к большому удивлению, раздался гневный крик Кёпгена, — вполне можно представить, на кого он кричал.
«Но ты становишься тем, что сам так ненавидишь, притягиваешь то, чего так боишься». Пронзительный свист заглушил перебранку.
Мы слушали грохочущий голос Хана, и Вайбарт делал пометки в блокноте; нам обязательно нужно было зафиксировать большую часть магнитофонных записей на бумаге, проблема заключалась только в том, чтобы найти секретаря, способного выполнить эту задачу.
Время шло к одиннадцати, когда раздался звонок в дверь; Бэйнс уже отправился спать. На пороге стоял юный посыльный из фирмы, доставивший письмо. Я сразу узнал почерк Бенедикты — но строчки зеркальные; поверх её надписи другая рука переадресовала послание мне в офис. Я дал мальцу монетку и, извинившись перед друзьями, поднялся наверх в ванную комнату, вскрыл конверт, нашёл бритвенное зеркальце и, глядя в него, прочитал письмо. «Мой сын, — так оно начиналось, с этих слов, написанных трясущейся рукой и повторенных трижды. — Так темно здесь, внизу. Три ночи, самые тёмные в жизни, а поезда все нет. Время тянется невыносимо медленно, когда ждёшь, но глаза не устанут все высматривать, высматривать его. Потом мы сравним наши записки, если только мне не слишком опостылеет жить. В таком случае, прощай. Джулиан знает, что я чувствую».
Я вернулся к камину, в комнату, где все веселье как испарилось.
— Что стряслось? — спросил Пулли. — Ты весь бледный.
— Плохие предчувствия, — ответил я. — Давайте выпьем.
Было уже поздно, когда мы расстались, — но для меня вечер потерял свою прелесть; вместо неё была гнетущая тревога, ощущение бессилия — было ясно, что ни делом, ни словом тут не поможешь. Я ухватился за возможность проводить Вайбарта через весь Лондон до его новой квартиры на РедЛайонсквер, чтобы не оставаться одному, и, когда мы наконец расстались, не пошёл домой, а бродил по улицам, не понимая, куда и зачем иду. Смутное желание найти какоенибудь открытое заведение, выпить кофе гнало меня; но было то ли слишком поздно, то ли слишком рано. На рекламных щитах на Оксфордстрит уже начали расклеивать афиши фильма на будущую неделю. На одном из щитов наклеенная половина ждала вторую, словно недостающую часть головоломки; на ней была изображена девушка в чёрном, разрезанная точно посередине — поллица, одна грудь, одна нога. Это была Иоланта — а может, скорее всего, померещилось. Я просмотрел состав, нет ли её имени среди актёров. Есть, только тоже разрезанное пополам; но, судя по размеру шрифта, она уже стала звездой. Занималась заря, ветреная, молочнобелая. Появились первые призрачные прохожие с мертвеннобледными утренними лицами. Пока я пялился на афишу, полицейский подозрительно на меня косился; он уж было собрался шугануть меня, но я избавил его от хлопот. Разбудил таксиста, дремлющего на углу Бондстрит, и отправился, оцепенелый, домой. Утренние газеты сообщили миру, что она вышла замуж за популярнейшего актёра из Голливуда. Бракосочетание состоялось в Рино. Теперь ей придётся забыть, что такое частная жизнь. На фотографии в утренней «Таймс» она просто сияла, но в вечернем выпуске выглядела уже более пристойно — вся в слезах от переживаний.
* * *Потом однажды позвонил Маршан и сообщил, что его новый прицел готов и полевые испытания состоятся через день на равнине СолсбериПлейн рано утром.
— Могу я поехать с тобой, в твоей машине? Лучше прихватить термос и чтонибудь пожевать. О, знаешь что? Джулиан обещал там быть, так что наконец увидишь его во плоти.
Во плоти! Наконецто возможность нарушить однообразный бег дней, чтото, способное разжечь любопытство.
Таким образом, мы отправились среди ночи, полагая добраться до полигона к семи утра. Но ближе к цели путешествия мир начал погружаться в густой туман, и вскоре мы ползли на черепашьей скорости в заиндевелой чаше желтоватого света от приборной доски. По временам в тумане открывался разрыв, и шофёр пользовался моментом, вовсю жмя на газ, пока плотная завеса снова не смыкалась и свет наших мощных фар тонул в вихре снежинок. На наше счастье, шоссе было совершенно пусто. Тем не менее мы едва не врезались в небольшую группу джипов и штабных машин, поджидавших на месте встречи. Жутко было смотреть на силуэты людей и предметов, двигавшихся по этому сырому полотнищу; свет фар упирался в неизвестность. Наш водитель беспокоился, что, съехав с шоссе на равнину, завязнет в грязи; только Маршан был в восторге.
— Что может быть лучше для испытаний? — повторял он. — Ни черта не видно, условия просто отличные. — Из тумана неожиданно вынырнула высокая фигура — словно пловец из воды. — Бригадир Тэннер? — позвал Маршан и оживился, когда человек ответил:
— Рад, что вы приехали. Я проинструктировал шофера штабной машины, куда ехать. Мы все расположимся на склоне того холма… — Он зло рассмеялся, увидев, что показывает в непроницаемую пустоту. — Министр, думаю, ещё в дороге; бог знает, не заблудится ли он в этой мерзости. Вы самито далеко отсюда попали в туман?
Мы вяло поговорили о тумане. Неожиданно похолодало. Маршан гдето раздобыл овчинную куртку, в которой стал ещё больше походить на взъерошенного пса. Мы боялись слишком далеко отходить от нашей машины, чтобы окончательно не потеряться.
— Джулиан приедет с министром, — сказал Маршан. — Но я не собираюсь их ждать; отстреляемся и умотаем обратно в город после того, как перекусим, что скажешь? Они пусть приезжают, когда хотят, и узнают все у армейских.
Поначалу бригадир довольно скептически отнёсся к его предложению, но когда Маршан сказал, что туман может продолжаться до бесконечности, а министр с Джулианом вообще не приехать, согласился и поставил на главной дороге пикет, чтобы, если они появятся, проводить на место. Предстояло проехать по равнине, ориентируясь на задний свет его машин; грязи не было, земля была сухая и твёрдая.
Мы тронулись, построившись колонной, моторы выли на низшей передаче; казалось, при такой скорости мы будем ехать бесконечно. Головные машины вынуждены были часто останавливаться, чтобы убедиться, той ли дорогой едут; в лёгком грузовике позади нас сверяли направление по компасу, который показывал, что головная машина сбилась с курса. Тайное совещание фигур, укутанных в саван тумана, обменивались зловещими шутками и ещё более зловещими ругательствами.
— Проклятая штуковина размагнитилась, — предположил голос лондонского вахлака.
Они походили на группу людей каменного века, направляющихся сквозь молочную белизну по своим неведомым делам. Время от времени клок завесы поднимался, и весь конвой припускался, так сказать, галопом, чтобы через сотню ярдов опять перейти на черепашью скорость. Меж тем светлело; верхняя кромка белизны начала розоветь — будто в небесной выси ктото мёдленно истекал кровью. В толще тумана люди двигались как в замедленном фильме или как пловцы под водой, одни едва, другие лучше видимые, непостижимо глазу и уму. Вот только что они, казалось, далеко, а мгновенье спустя вдруг возникали перед машиной, словно выстреленные из пушки. Подъем постепенно становился круче, теперь машины двигались среди низкого кустарника, шины приятно заскрипели по гравию. Наш водитель перевёл дух. Он не верил словам бригадира, что грязи нет.
