Оливия Уэдсли - Жажда любви
Он протянул старику два пальца, избегая смотреть ему в глаза.
— Вы вернулись? Это для меня новость!
— Я только что из Туниса, — ответил Гиз.
Он очень поседел и постарел за это время.
«Настоящее пугало!» — подумал Колен.
— Жюльен здоров? — спросил он вслух.
— Благодарю вас.
Колен дрожащими руками зажег сигару.
— Когда же свадьба?
Гиз тонко улыбнулся.
— Я что-то не слышал об этом!
— Но ведь она в Тунисе? — Какое-то тайное подозрение заставило Колена высказаться откровенно, а свойственная ему осторожность удержала его от произнесения имени Сары. — Я знаю это от Роберта.
Гиз промолчал, и Колен внезапно ощутил тот острый прилив ненависти, который мы испытываем, когда чувствуем, что наш собеседник знает больше, чем показывает.
Он так задымил сигарой, что старик закашлялся.
— Однако, мне некогда; я уезжаю сегодня ночью в Тунис по служебным делам. Нет ли у вас поручений к Жюльену?
Он был удивлен и обрадован, увидев, какое впечатление произвели его слова на старого Гиза, который вздрогнул и изменился в лице.
Колен наблюдал за ним с высоты своего величия.
— Итак, до свидания, — повторил он, не дождавшись ответа.
Но не успел он сделать и нескольких шагов, как Гиз окликнул его.
Колен даже не обернулся.
— Пусть поволнуется, старый скрытник! Так ему и надо!
Он поспешно уселся в автомобиль и получил еще лишнее удовлетворение, заметив, что Гиз появился на пороге.
— Опоздал! — констатировал он злорадно.
Но в вагоне экспресса, который мчал его по направлению к югу, он невольно задумался над тем, что могло до такой степени взволновать Гиза.
Гиз не внушал ему доверия с прошлого лета.
Безжалостный, окаменелый старый дьявол!
Колен проклинал тот день и час, когда он ввел Гиза в дом графини.
Это был опрометчивый шаг с его стороны, но разве он мог предвидеть, что Дезанж умрет так скоро? В жизни все или бесполезно, или несвоевременно!
Старый Гиз не захотел забыть прошлого. А ему следовало умерить свою неприязнь к Саре, когда она овдовела; она была завидной невестой для кого угодно.
«Воображаю, какую он еще выкинул там штуку, если так перепугался», — не без проницательности подумал Колен.
Ведь ненависть Гиза к этой женщине доходила до безумия.
Что касается Колена, то он-то уж, во всяком случае, не ненавидел Сару. Он чувствовал, что Сара обладает тем очарованием, которое сводит мужчин с ума и двигает их на пути подвигов и самоотверженных решений. Он не мог бы объяснить, в чем сущность этого очарования, и только знал, что мужчинам приходится дорого за него расплачиваться.
В данном случае расплатилась и сама женщина, и он не мог думать об этой расплате без содрогания и стыда.
Идеализм был чужд его натуре в такой же мере, в какой людоедство чуждо англичанам, но героизм Сары и ее самоотверженное молчание, не говоря уже о ее физических прелестях, пробудило в его душе еще никогда не испытанное чувство благородного умиления.
Он страдал за нее, и хотя страдания его были бесплодны, они все-таки имели благотворное влияние на его эгоистическую натуру и очистили его сердце.
Если бы, ради освобождения Сары, ему предстояло пострадать только материально, он пошел бы на это, несмотря на то, что очень любил деньги.
Он как-нибудь вывернулся бы потом, сократив свои расходы; он спасовал исключительно перед общественным мнением.
Но он был преисполнен по отношению к Саре самого нежного, самого глубокого уважения — редкое чувство для людей его типа, особенно когда дело касается женщины.
Теперь, размышляя обо всем этом, он в первый раз, после рокового утра в замке Дезанж, почувствовал душевную радость и покой; ведь он скоро будет наслаждаться зрелищем счастья двух единственных существ, которых он любил на этом свете.
Ему было приятно заранее представлять себе это счастье.
Наконец он уснул, измученный духотой и угольным дымом, предварительно попеняв на французское правительство за его скупость.
За утренним завтраком он опять вспомнил о Гизе, и в его душе опять шевельнулось какое-то смутное подозрение.
Этот старый дурак сказал ему, что Жюльен и не думает жениться. Странно, если только это соответствует истине. Но соответствует ли? — вот в чем вопрос. Но лгал Гиз или не лгал (что за отвратительное масло!), его испуг при известии об отъезде Колена в Тунис, во всяком случае, наводил на размышления.
Колен обсуждал этот вопрос со всех сторон, и это помогло ему примириться с плохим завтраком.
В Марселе ему удалось прилично пообедать, а буфет трансатлантического парохода оправдал все его ожидания.
После краткого отдыха в стенах «Сплендида» он облекся в легкий белый костюм (Колен не был щеголем, но все-таки заботился о своей наружности), приказал подать себе мотор и поехал к Жюльену.
Он не отдавал себе ясного отчета в том, что его ожидает, но смутно мечтал о встрече с Жюльеном и Сарой, о том, как Жюльен будет благодарить его, а Сара вспоминать его заботы и внимание.
Может быть, ему даже удастся поцеловать ее на правах папаши, роль которого заранее предопределена ему в этом союзе трех.
Потом он будет гулять и беседовать с Сарой.
Он понимал, что от него потребуется много исключительного такта в этих исключительных обстоятельствах, и был уверен, что окажется на высоте положения.
Он с удовольствием осматривался, не пропуская ни одной женщины, с покрывалом или без покрывала, и наслаждался видом снующей по улицам толпы, которая была так живописна в этой знойной и благоухающей атмосфере Востока, которая для европейцев типа Колена является синонимом распущенности и тайного, привлекательного порока.
Он без доклада проник к Жюльену и громко окликнул его по имени.
На улице было еще светло, но в вестибюле уже горело электричество.
Дом, в котором жил Жюльен, — большое здание в мавританском стиле, которое вполне отвечало вкусам и нуждам своего хозяина.
Колену понравились строгие, может быть, даже слишком строгие, линии его архитектуры. Он прошел через анфиладу комнат и остановился перед парчовой портьерой, которая тяжелыми, точно окаменелыми складками висела от потолка до пола.
Колен откинул ее движением рук и попятился.
Жюльен полулежал на диване, окруженный подушками, а у его ног, с бокалом вина в руках, стояла бледнолицая, чернокудрая красавица с накрашенными губами и глазами.
— Прелестно! — воскликнул Колен, забывая обо всем на свете. — Алло, Жюльен! Как я вижу, вы не лишены комфорта!
Жюльен вскочил с места и расхохотался.
— Алло! Присаживайтесь.
Он уселся рядом с Коленом и отдал какое-то приказание по-арабски: девушка скрылась, сверкнув своими белыми зубками.
— Ну и ну!.. — мог только сказать Колен, наслаждаясь этой гаремной обстановкой.
— Что ну? — небрежно переспросил его Жюльен.
Колен только теперь рассмотрел Жюльена.
— У вас неважный вид, мой мальчик! Слишком много шербета, шампанского и любви, не правда ли?
Жюльен иронически улыбнулся.
— Я только что получил телеграмму из министерства, — сказал он, передавая Колену и телеграмму и ключ для разбора шифра.
— Вы здорово поработали здесь, — сказал Колен, ознакомившись с содержанием бумаги, — пора и домой. Вас вызывают по делу Вантреза, и министерство как будто ничего не имеет против этого.
— Мне это безразлично. Я все равно никуда не поеду.
— Как не поедете! Что вы хотите этим сказать? Ведь ваша миссия кончена и…
— Я решил обосноваться здесь окончательно.
Колен расхохотался.
— Забавная идея, дружище!
— Это мое твердое решение.
Красавица снова появилась с кофе и ликерами и на коленях предложила их Колену; созерцая ее прелести, Колен на мгновение забыл затруднительность текущей проблемы.
— Надо думать, что она не попадется на глаза графине, — подмигнул он Жюльену, когда девушка вышла из комнаты.
Мысль о Саре заставила его более критическим взором взглянуть на поведение Жюльена.
— Все это прекрасно, мой милый, пока человек свободен; я первый стою за это, но в вашем положении, после всего того, что вынесла из-за вас эта молодая женщина, и принимая во внимание ее исключительную преданность…
Он умолк, подавленный потоком собственного красноречия и не вполне уверенный, что избрал верный путь для образумления Жюльена.
Жюльен вздрогнул, и только в эту минуту Колен заметил, как плохо он выглядит: его бледное, осунувшееся лицо казалось возбужденным, полузакрытые глаза сверкали лихорадочным блеском.
— Вы переутомились, — сказал Колен, — ваш последний рапорт — чудо искусства. Ради Бога, объясните мне, как у вас хватает сил и энергии работать после всего того, что было? Я был уверен, что вы выбудете из строя, и очень боялся, что, узнав обо всем, вы немедленно вернетесь в Париж. Уверяю вас, это было самое ужасное время в моей жизни.
