Кальман Миксат - Странный брак
— Я пришел, мой дорогой патрон, чтобы изъявить свое согласие на все, что вы изволили мне предложить. Господь не наделил меня храбростью, но жена моя отдала мне свою, и вот я осмелел и соглашаюсь на должность титулованного господского столяра и на корову. Но это не все, потому как на шее моей сидит злой дух. Настоящий дьявол. Видонке не под силу стряхнуть его. Кроме того, я дал зарок: правда, боженька, возможно, даже и не слышал его. А если не слышал, то, значит, и простит. Только вот злой дух — от него не отделаешься!..
Затем Видонка признался, что Дёри дал ему тысячу форинтов и обещал еще две: на них гайдук Гергей купит ему в Польше дом и мастерскую. Этот Гергей сегодня ночью отвезет его на крестьянской телеге, которая уже нанята и стоит под навесом. А две тысячи форинтов зашиты в жилетном кармане Гергея. Видонка не умолчал и о том, что поклялся перед Дёри на распятии: пусть покарает его господь, пусть земля не примет его прах, если он раньше, чем через двадцать лет, вернется из Польши, где будет жить под чужим именем! (Однако если он совсем не поедет в Польшу, то, значит, не сможет и вернуться оттуда, а тогда не нарушит и зарока.) Но его зарок — пустяки, вся беда в той клятве, которую дал Дёри: он поклялся, что если встретит где-либо Видонку, то застрелит на месте. Конечно, если он нигде его не встретит, то и не застрелит. Этого тоже можно избежать. Но вот злой дух, которого Дёри приставил к нему, — это уж в самом деле большая опасность! Зловредный гайдук повсюду шныряет за ним и следит за каждым его движением. Против него досточтимому патрону и следовало бы что-нибудь предпринять — тогда дело в шляпе!
Фаи призадумался; он досадовал, что отослал свой экипаж.
— Есть ли у трактирщика повозка? — спросил он.
— Есть.
— Ну, так дело проще простого. Нужно подпоить этого дьявола Гергея; тем временем хозяин запряжет повозку и будет ждать с ней где-нибудь в городе, в условленном месте. Заблаговременно на нее погрузят все сундуки и перины новобрачной. А сама она, ни с кем не простившись, выйдет будто для того, чтобы прикорнуть немного. Мой гусар будет ждать ее на улице перед "Грифом" и проводит до повозки.
У Видонки зубы застучали от страха.
— Ай-яй-яй! Ночью? Гусар? Молодая женщина? Нет, на это я не согласен! Что невозможно, то невозможно!
— Эх, что за глупая ревность! Ведь гусар-то — старая развалина.
— А как бы сначала взглянуть на него?
Тогда придумаем другой план. Выходите-ка потихоньку, словно идете на кухню или в сени целоваться, как это бывает в подобных случаях.
— Бывает, бывает! — радостно подтвердил Видонка, сверкая глазами. — Мы уже раза два выходили сегодня.
— Ну вот, а теперь вы пойдете не в сени, а прямо к повозке, куда отведет вас гусар; сядете на нее — а там ищи ветра в поле! Даже ни разу не остановитесь до самого бозошского замка. Гайдук же мой отвезет управляющему письмо, чтоб тот снабдил вас всем необходимым, немедленно обставил жилье и защитил вас от кого бы то ни было.
— А Гергей? — спросил Видонка, волнуясь.
— А Гергей сперва хватится вас, потом начнет искать, — а вас и след простыл. Добыча уплыла из-под носа!
— А если он кинется за нами?
— Пусть только попробует! Ручаюсь, что домой его отнесут на простыне: я прикажу управляющему, чтоб всыпал ему хорошенько, и Гергей, пока жив, будет помнить об этом! Управляющий у меня такой аккуратный человек, что и проценты выплачивает сразу же.
Видонка расхохотался, ему начинал нравиться такой оборот дела. И он решительно протянул руку:
— Ну, хорошо! Вот вам моя честная рука.
Последовало рукопожатие, и на лице Фаи заблистали лучи радостного удовлетворения. Он глубоко вздохнул, как человек, выполнивший тяжелую работу. Довольный, он подумал: "Ну, теперь процесс мы выиграли! Хотел бы я, чтоб Перевиц-кий видел, на что способен бывший вице-губернатор". Господину Фаи, разумеется, было уже не до сна. Впереди предстояло еще много дел: договориться с Гриби о повозке, дать указания гусару, написать письмо господину Будаи.
"Domine delictissime [Достойнейший господин! (лат.)]. Мой верный друг!
Я нанял мастера Видонку на должность столяра в моем имении. Он будет нашим свидетелем на процессе; поэтому-то барон Дёри своими подлыми махинациями и хотел удалить его с наших глаз.
Позаботьтесь, delictissime, о том, чтобы наилучшим образом обеспечить его и жену; пусть катается как сыр в масле, и пусть все называют его "ваша милость". Такового, конечно, я не мог бы нанять себе де-юре, однако все же нанял, ибо этого требуют интересы дела. Берегите его как зеницу ока, так как возможно, что его будут преследовать, может быть даже попытаются переманить.
Obligatus servus. [Ваш покорный слуга (лат.)]
Стефанус Фаи де Фаи.
P. S. Граф Янош, уехавший по своим любовным делам, нашелся, черт возьми!"
Покончив с письмом, Фаи продолжал бодрствовать до тех пор, пока все не совершилось (после двух часов ночи) так, как он предвидел и наметил.
Тогда он запер дверь, заткнул окно подушкой, чтобы заглушить звуки музыки, разделся и вскоре преспокойно заснул. Ему приснилось, что он — маленький мальчик и находит яйцо дикого голубя. Задыхаясь от радости, он несет яичко домой. Там он, к великому своему удивлению, встречает господина Пере-вицкого, который вдруг превращается в наседку. Она долбит яйцо клювом, раскалывает скорлупу надвое, и из яйца неожиданно выпрыгивает уродливый черный котенок. Громко мяукая, он бежит к Фаи, стучит лапками так, словно это совсем и не кошачьи лапки, а четыре маленьких молоточка.
Тут Фаи проснулся.
Солнце уже было высоко в небе и заглядывало в комнату через окно, неплотно заткнутое подушкой.
В дверь кто-то действительно стучал. Как хорошо! Значит, черный котенок только приснился!
— Войдите!
— Это я, дорогой опекун.
— Ах, так ты здесь, черт возьми. Не миновать тебе головомойки! Сейчас открою, блудный сын!
Фаи открыл дверь, и взору его предстал мастеровой парень, такой красавец, каких изображают лишь на медовых пряниках и какие в жизни встречаются очень редко, ибо ремесло накладывает на человека свой отпечаток. Мясник толстеет, отращивает второй подбородок, физиономия его лоснится — говорят, от испарений теплых мясных — туш, когда он сдирает с них шкуру; портной худеет, глаза у него западают, спина сутулится от могучих ударов кувалдой на лбу у кузнеца собираются морщины и резче обрисовываются скулы. Словом, каждая профессия накладывает на человека свой отпечаток. Как раз вчера на свадьбе кто-то рассказывал, что в Дебрецене недели две назад сошел с ума ученый профессор, ломавший себе голову над тем, почему все подмастерья сапожников веселые, а сами сапожники мрачные.
Бутлер выглядел очень привлекательно в этом простом суконном платье, в сафьяновых сапогах, с загорелым лицом. Фаи вдруг испуганно попятился: ему пришло в голову, что если Бутлер в таком виде поедет в Бозош, то "его милость" Видонку бросит в жар от ревности и он, чего доброго, еще сбежит со своей Катушкой.
— Ну-ну, входи, садись!
На этот раз объятий не последовало. Фаи даже руки не подал Яношу; он умылся, принялся одеваться, а сам тем временем все ворчал и бранил молодого графа:
— И какую же ты опять выкинул глупость! Если старый Хорват узнает об этом, он рассердится и бросит тебя на произвол судьбы. Ты же знаешь, какой это странный человек. Да и в глазах всех ты предстанешь в невыгодном свете. Создастся мнение, что у тебя слабый характер, что в тебе нет мужественности. А сколько ты упустил за это время! Разве ты забыл мой наказ? Ты должен был попасть в Пожонь и заручиться поддержкой всех собравшихся там сановников, магнатов и святых отцов из высшего духовенства. А ты вместо того едешь вздыхать и бренчать на гитаре. Но пока ты сторожишь возлюбленную в Борноце, здесь ты проигрываешь процесс, а следовательно, теряешь и девушку. Нет, приятель, так тебе не добиться счастья на этом свете!
Бутлер виновато опустил голову и молчал.
— А теперь ищи-свищи депутатов! Их и след простыл, если только не считать следов, оставленных их узловатыми пальцами на пожоньских карточных столах. Сейчас начались полевые работы, и они разъехались по своим имениям. Да и независимо от этого, как можно было так поступать? Разве это достойно венгерского магната? Кто ты — комедиант, или горный разбойник, или эзоповский волк, который столько раз меняет шкуру, сколько ему нужно? А потом — и это самое ужасное — разве достойно кавалера компрометировать невинную девицу? Эх, Янош, Янош, и как тебе не подсказала этого душа дворянина! Как глубоко, должно быть, заснула она!
— Я не совладал со своим сердцем, — глухим голосом ответил Бутлер. — Мне написали, что она больна, и я почувствовал, что умру, если не буду близ нее.
— Глупости! Отчего тебе умереть? Видел литы когда-нибудь, чтобы кувшин раскалывался оттого, что не может стоять рядом с резедой в горшке?
