Эрнст Юнгер - Годы оккупации

Если верить физикам, то выпущенные ими на волю вещества обладают губительной силой уничтожения даже в самых микроскопических количествах. Поэтому они требуют тщательнейшего хранения. В то же время вот-вот появится такая техника, при которой не только электростанции, но и мелкие машины будут работать на энергии этих веществ, таким образом столкновение двух коммивояжеров на дороге приведет к катастрофическим последствиям, не говоря уже о медленном отравлении или, выражаясь более осторожно, о таком изменении атмосферы, эффект которого непредсказуем. Очевидно, нам придется кое-чем за это поплатиться. Почему бы и нет! Ведь чтобы пользоваться огнем, надо не бояться пожаров. Огонь, правда, как известно, долгое время считался священным.

Наряду с неоднозначностью технического развития как такового, у нас также нет определенности в понимании этого процесса: Почему необходимы эти жертвы и почему мы обязаны их принести? Правда, это вывело бы нас за рамки технических и экономических проблем, а также за рамки той морали, пределы которой очертили для себя Прометиды.

Мышление вовсе не должно, как утверждают многие, приноравливаться к ходу развития; вполне достаточно, если оно будет держаться тех высот, которые обозначены классическими вершинами. Они, как и язык, способны вместить в себе всю технику и много чего другого впридачу.

Продолжение работы над диспозицией «Гелиополиса». Относительно техники следовало бы найти третью, независимую от прогресса, точку зрения. Восприятие прогресса вызывает двоякое отношение — он может действовать либо отталкивающе, либо притягательно. В первом случае дух стремится отойти на позиции дотехнических форм; он окунается в романтические сферы. Во втором случае он, обгоняя технику, устремляется в утопию. Таковы две большие партии; одного взгляда на произведение искусства достаточно, чтобы понять, которую из двух оно представляет.

Не в том ли должна заключаться цель процесса, чтобы романтическое и утопическое начала объединились, приобретя стереоскопическую объемность, чтобы войти в новую реальность? Среди прочего это позволило бы вернуть в наш мир теологические элементы, наделенные новой достоверностью.

На достижение этой цели направлены в конечном счете эксперименты живописи. Мастерские художников напоминают лаборатории, в которых создаются разнообразные соединения, прежде чем наконец будет достигнут убедительный синтез. Если бы уже на этом этапе появилась какая-нибудь совершенная картина, это было бы признаком того, что художники опустили руки, отказавшись от исследования экстремальных возможностей.

Пополудни катание на коньках, затем чтение: Теландье. Мориц Саксонский.[149] Изучение биографий, кроме наслаждения, имеет еще и более общее значение — читая их, мы развешиваем фонарики во мраке истории. Когда освещение становится достаточно ярким, мы приходим хотя и к опосредованному, однако же более тонкому пониманию тех сил, которые воплощали в себе индивиды, главное, чтобы при этом не забрасывать чтение прагматической литературы.

В других мемуарах — в написанной Гамильтоном биографии графа Грамона,[150] я наткнулся на такое место: «Дядюшке было добрых шестьдесят лет. В гражданской войне он отличился храбростью и верностью».

Эта фраза мне понравилась, хотя я не знал ни того, о какой гражданской войне идет речь, ни того, на какой стороне воевал этот человек. Но, может быть, личность лишь тогда предстает в истинном свете, когда исторические констелляции с их страстями уже потеряли свое значение. Глядишь, и наше время когда-нибудь найдет своего Плутарха.

Среди почты письмо молодого автора о языке и его отношении к нему: «Духовное, которое просвечивает сквозь все предметы, в нем повторяется, и в этой модели мира я могу продолжать дело творения».

Он приложил к письму маленькое удостоверение своей личности:

Aus granitnen Stufen,Die aufwärts führenBlitzen Kristalle.

(В гранитных камнях /Наверх ведущих ступеней /Сверкают кристаллы (нем.))

«Гелиополис». Перед тем как описывать город, нужно сперва в бесчисленных снах пожить в каждом дворце, в каждой харчевне, в каждом заднем дворе. Затем надо вновь утратить это знание, чтобы его остатки превратились в плодородный перегной, на котором взрастет описание.

Геспериды — сумеречные острова, перевалочные порты, откуда дух незаметно выплывает в абсолютное царство сновидений.

Сибирская стужа. Приятная мысль, что вместе с ней совсем близко подступает смерть, обретая характер атмосферы. Ты гуляешь по лесу, не спеша выпиваешь бутылку бургундского и ложишься, чтобы заснуть и не проснуться.

В романе «Гельмут Гарринга», который был очень популярен году в 1912-м, одному из моих одноклассников очень понравился чистый способ самоубийства, которым воспользовался главный герой. Он уплывает в море, в безбрежное пространство, деятельно устремляясь навстречу гибели.

Этому способу можно бы предпочесть другой — отправиться зимой в горы и по мере подъема все дальше проникать в ледяные сферы белого безмолвия. В «Горном хрустале» Штифтер затронул торжественное настроение такой смерти. По сравнению с нею поражает та ужасная смерть, которой завершился его жизненный путь.

Глубочайшее душевное страдание возникает оттого, что мы отклоняемся от блага. Моральные конфликты служат лишь симптомами того, что это произошло; они, как лихорадка или как сыпь, указывают на скрытые очаги болезни. Во время таких кризисов сомнению подвергается целостность мира, которая зависит от нашей преданности добру. Каждый из нас — Атлант, держащий на своих плечах Вселенную. С этим ужасным сознанием полного крушения не может сравниться ничто другое, даже панический страх душевного помрачения, который мучителен, как геенна. Когда доходит до последнего испытания, нам приходится выбирать — дух или добро. В этом вся тайна знаменитых катастроф, которым порой находят такие простые объяснения. Она заключается в приятии мученичества. Дросте-Хюльсгоф[151] была знакома эта альтернатива, и она выразила ее с замечательной четкостью:

О Gott, ich kann nicht bergen,Wie angst mir vor den Schergen,Die du vielleicht gesandt,In Krankheit oder GramenDie Sinne mir zu nehmen,Zu toten den Verstand!

Doch ist er so vergiftet,Daß es Vernichtung stiftet,Wenn er mein Herz umfleußt;So laß mich ihn verlieren,Die Seele heimzüfuhren,Den reichbegabten Geist.

Hast du es denn beschlossen,Daß ich soil ausgegossenEin tot Gewässer stehnFur dieses ganze Leben;So laß mich denn mit BebenAn deine Prüfung gehn.

(О, Господи! Не могу скрыть, /Как страшусь я палачей,/ Которых, быть может, ты уже выслал,/Дабы болезнью или горем /Отнять у меня разум, /Убить мой рассудок!// Но если он так отравлен, /Что порождает гибель,/Коснувшись сердца,/То пусть я его потеряю,/ Чтобы в свою отчизну вернулась душа,/Дух, богатый дарами.// Если ты решил,/ Чтобы мне быть-разлитым,/Остаться мертвым, стоячим водоемом,/То пусть я, трепеща от страха, Приступлю к посланному тобой испытанию (нем.))

Провел день за чтением. Лена Крист «Воспоминание лишней женщины» — в литературе это то же, что картины любителей в художественных салонах. Своеобразное впечатление, производимое такого рода дилетантизмом, служит одним из признаков убыли — чем больше стихийного начала, чем больше гениальности еще сохраняется в обществе, тем менее заметны в нем дети природы. На более позднем этапе творческая сила как таковая становится чрезвычайным явлением. Она воспринимается как странность, почти как клинический феномен. На нее так и слетаются врачи и психиатры, как это происходит вокруг современных святых, за которыми наблюдают при помощи специальных инструментов.

Далее: Каплер. «Шесть лет в Суринаме», 1854 г., изд. Швейцербарта. Эту небольшую книжицу я особенно люблю и уже неоднократно перечитывал. Ее автор, немецкий коммерческий служащий, завербовался наемником в голландский иностранный легион и провел много лет в тропических джунглях. Достоинство книги состоит в том, что она содержит не только замечательные описания растений и животных, но также людей и их обычаев. Спокойный и ясный тон изложения составляет рамку, в которую заключена картина буйной тропической жизни. Кое-что напоминает картины Мериан,[152] побывавшей в этой стране на сто пятьдесят лет раньше. К этому следует добавить, что автор обладает большим чувством меры, переходящим даже в умеренность. Меня удивляет то, что я встретил эту книжку лишь в этом единственном экземпляре и никогда о ней ничего не слышал.