Роберт Уоррен - Потоп
— Что значит быть слепым, а? — требовательно прозвучал его голос.
Задав вопрос, он так и остался стоять посреди комнаты в зеленоватом свете от опущенных жалюзи, чувствуя, что ему сдавило грудь. Он боялся, что она услышит, как ему трудно дышать.
— Не знаю, — ответила она наконец.
Он повернулся к ней.
— Ну да, я слепая, — сказала она. — Но, понимаете, я не могу объяснить, что это такое. Когда ты слеп — это, это просто значит, что ты такой, и все. — Она помолчала, не сводя с него глаз. Потом продолжала: — Предположим, я бы вас попросила сказать, какой вы. Уверена, что вы не смогли бы ответить. Понимаете, это просто быть таким, как вы есть. Быть собой — это всё равно, что быть слепым.
Он не мог отвести от неё глаз. Она спокойно сидела на стуле у стола, сложив руки на коленях и устремив на него взгляд.
— Мне надо идти, — сказал Бред.
Он сделал шаг к двери. Она поднялась.
— Скажите…
— Что?
— Вы не сердитесь? — спросила она робко.
— Нет.
— Я сделала что-нибудь не так? — шагнув к нему, настаивала она. — С этой пластинкой… с рассказами? Но они мне очень нравятся.
— Нет, всё в порядке, — сказал он. Потом у него вырвалось: — Просто я… — И замолчал.
— Что?
— Ничего… я рад, что вы меня пригласили зайти. Но теперь мне пора.
Он подошёл к двери, взялся за ручку.
— Спасибо, что вы меня покатали, — сказала она. — Я ещё никогда не каталась так быстро.
Бредуэлл Толливер постоял на шоссе, держась правой рукой за дверцу «ягуара». Он сел в машину не сразу. Он стоял и думал о том, что она сказала.
Как это она сказала?
Она сказала: Быть собой — это всё равно что быть слепым.
Глава девятнадцатая
Бред тихо положил на рычаг телефонную трубку и вышел в тёмный сад. С полдороги он крикнул:
— Эй, Яша! Брат Потс хочет зайти с вами поговорить.
— Очень хорошо! — откликнулся Яша из дальнего конца сада.
Минуту спустя Бред подошёл к ним; его сандалии сухо шаркали в темноте по старым кирпичам.
— Он чем-то здорово взвинчен, — сказал он. Отпил глоток кофе, потом глоток коньяка и продолжал: — По голосу слышно.
— Бедняга, — пробормотала Мэгги. — Уж не сообщили ли ему что-нибудь неприятное… — Она осеклась.
— О том, что его рак первым придёт к финишу? — закончил фразу Бред.
— О том, что он не сможет провести прощальное молебствие, — поправила она.
— Нам надо на него пойти, — сказал Бред. — У нас не будет другой возможности проверить, была ли наша жизнь благодатью.
— Помолчи, — сказала Мэгги. — Это совсем не смешно.
Сидя в тени у полуразвалившегося бельведера, Бред долго молчал. Потом, когда луна уже стала подниматься над крышей, высветив телевизионную антенну, он тихо заметил:
— Ты, сестричка, права. Это было не очень смешно.
И снова погрузился в молчание.
Яша Джонс смотрел на луну.
— Поглядите, — сказал он. — Когда я приехал, луна была в той же фазе. Я прожил здесь целый лунный цикл. — Он продолжал наблюдать за луной. — А может, время вообще остановилось и мы просидели здесь всего одно мгновение?
— Ах, Яша! — засмеялась Мэгги. — Ведь судья Котсхилл вам сказал, что в Фидлерсборо времени не существует.
Он ничего не ответил и продолжал глядеть на луну.
Когда послышался шум подъезжающей машины, Бред молча встал, пошёл по дорожке к дому и привёл оттуда брата Потса.
Его усадили у ограды, где лунный свет подал на его бледное, страдальческое лицо. От коньяка он отказался, но согласился выпить кофе. Он отвечал на каждое сказанное ему слово клюющим движением головы, как подбирающий корм тонкошеий курёнок, особенно нелепый в лунном свете. Он попросил извинения, что им помешал.
— Надеюсь, вы кончили свою поэму? — спросил Яша Джонс.
Да, кое-что у него уже готово, сказал брат Потс, но он не уверен, хорошо ли это.
— Прочтите, — попросила Мэгги. — Мы будем ужасно рады послушать.
— Будем польщены, — пробормотал Яша Джонс.
Брат Потс с мольбой поворачивал своё страдальческое лицо то к одному, то к другому.
— Всё было так странно, — сказал он. — Я старался изо всех сил, но ничего не выходило. А сегодня ночью — бах! Словно во мне что-то прорвалось, как лопается у детишек бумажный кулёк с водой. Поэтому я и решился вам помешать.
— Пожалуйста, прочтите, — шепнул Яша Джонс.
— Да, — сказал брат Потс, — но вот как получилось…
— Он помолчал, проглотил слюну, словно собираясь с духом. — Вы же знаете Красавчика… нигера… я хочу сказать, того цветного, которого казнят?
Яша Джонс еле слышно запел:
Ты куда идёшь ужо?И пришёл откуда?Где ты народился, Джо,Хлопковое чудо?
— Того, который не хочет молиться, — сказал Бред.
— Да-да, — клюнул носом брат Потс, — у меня сердце надрывается оттого, что люди превратили это в какую-то забаву. Добрые, богобоязненные прихожане держат пари, помолится он или нет. Я их увещевал и так и этак, но кое-кто из них только смеётся и говорит: ну да, он из этих упрямых, как осёл, черномазых душегубцев, но в положенный час, когда его заставят сесть на то самое, тут уж он спасует, будьте уверены! И не просто болтают, а бьются об заклад на деньги. Но если бы дело было бы только в этом, тогда ещё ладно. Они останавливают на улице брата Леона Пинкни и спрашивают, смирился уже его парень или нет. Есть и такие, кто спрашивает, не зазнался ли он сам, не задрал ли нос оттого, что его парень не желает смириться? Что-то на людей нашло, даже на хороших людей. Видно, это ожидание потопа действует так на хороших людей. Стали сами на себя непохожи. Некоторые, например, даже говорят, что, попадись им этот парень в руки, они бы уж заставили его молиться! Один — правда, он не из наших прихожан — побился об заклад, что заставит его покориться, но уж никак не при помощи молитвы, я даже слушать его не стал и ушёл. Я живу в этом городе больше двадцати пяти лет, и за эти годы многих казнили в тюрьме, но привыкнуть к этому я так и не смог. И со многими из них я молился. Видел, как некоторые из них с лёгкой душой шли на небеса. Но всё равно к тому, как они ждут электрического стула, привыкнуть не могу. Знаю, что на всё воля Божья, а вот привыкнуть к таким вещам никак не могу.
Он повертел головой на тонкой шее и с мольбой остановил страдальческий взгляд на каждом из них поочерёдно.
— Понимаете меня? — спросил он.
— Да, — сказал Яша Джонс.
— Но я отклонился! — чуть ли не со стоном воскликнул брат Потс. — А хотел рассказать, что со мной произошло.
— Он неотрывно смотрел на Яшу Джонса. — Я пошёл к брату Пинкни и спросил его, не могу ли я помолиться с Красавчиком. Он держался со мной как-то странно, не так, как всегда. Говорит: «Разве мы молимся не одному и тому же Богу?» Я говорю: «Одному». А он говорит: «Разве в вашей Библии не сказано, что всё в руках Божьих?» И смотрит на меня. Я ему говорю, что вовсе не надеюсь, будто именно моя молитва сотворит что-то особенное. Но мне тяжко думать, как этот парень сидит там и не знает, что один из белых хочет с ним помолиться. Я ему рассказал, что вчера вечером после молитвенной сходки — ведь вчера была среда — восемь человек остались, чтобы встать вместе со мной на колени и помолиться на этого беднягу. Вот я и говорю брату Пинкни, что хотел бы к нему пойти, но не могу без его благословения.
Брат Потс умолк. И уставился, мигая, на лунный свет.
— Он долго на меня глядел, и лицо у него было как из гипса, покрытого желтовато-коричневым лаком. — Он пояснил Яше Джонсу: — Понимаете, брат Пинкни мулат, но он светлый мулат. — Он вдруг смутился. — О чём это я говорил?
— Вы сказали, что хотели получить благословение брата Пинкни на то, чтобы помолиться с Красавчиком, — тихо подсказал ему Яша Джонс.
— Ах да… а брат Пинкни всё смотрит на меня. А потом, знаете, что он сказал?
— Нет, — признался Яша Джонс.
— Он сказал: «А кто я такой, чтобы налагать запрет или снимать его?» И прямо тут же на улице, против почты, в три часа пополудни, при всём честном народе закрыл руками лицо. Так, будто глаза бы его не смотрели на то, что тут творится. Я стоял с ним рядом и не знал, что мне делать. Такое чувство бывает, когда кто-то болен и ты на цыпочках выходишь из комнаты. Вот я на цыпочках и отошёл. Прямо там, на улице, против почты. Было три чала или около этого.
Он замолчал. Пустой левый рукав был подвёрнут и аккуратно приколот к левой поле пиджака, возле грудного карманчика. Голова на тонкой шее опустилась, он, казалось, разглядывал кофейную чашку, которую держал на коленях. Потом осторожно, но так, что ложечка всё же звякнула о блюдце, протянул руку и поставил чашку на кирпичную ограду над рекой.
— Я пошёл в тюрьму, — наконец заговорил он снова. — Надзиратель провёл меня к этому парню и встал поблизости, за дверью. Я опустился на колени, поднял руку и начал молиться. Вот тут это и случилось. — Он снова уронил голову на грудь и помолчал. Потом поднял голову и посмотрел на них. — Послушайте, — спросил он, придвинув к ним худое лицо и вывернув шею так, что на лицо упал лунный свет, — послушайте, вам плевал когда-нибудь нигер в глаза?
