Борис Васильев - Отрицание отрицания
— В крестьянской России?
— Да. Однако для этого сначала необходимо уничтожить наиболее активную и трудоспособную часть крестьянства. И начинается дикая агитация против невесть откуда появившегося кулака-мироеда. Он становится врагом Советской власти номер один еще в то время, когда в Средней Азии, на Кавказе и Дальнем Востоке идут бои. И раскулачиванием, заметьте, занимается Чека. И это самое Чека имеет право бессудного расстрела — человеческая жизнь решается «тройкой».
— Раскулачивание, — тихо сказала Анечка.
— Совершенно верно. На Дальнем Востоке чекисты окружали села и расстреливали каждого десятого. Я спросил у комиссара, что же они себе позволяют, и он объяснил, что у них директива на определенное число уничтоженных. А наша жизнь устроена так, что каждый стремится перевыполнить указание свыше. За это премия, почет и даже награды.
— Я же говорю — погружение, — проворчал Платон Несторович.
— Нет, дорогой Платон Несторович, — улыбнулся капитан. — Однажды вы нашли более точное определение этому парадоксу. Вы назвали его пятым пунктом диалектики отрицанием отрицания, и добавили, что Россия попала в колесо отрицания, которое будет истреблять ее, пока внешние и внутренние силы не остановят этого колеса. Первыми в это колесо попали партии — конкуренты. Эсеры, эсдеки, меньшевики, кадеты. Вторыми — офицеры и иные чины белых армий. Затем — дворянство вообще, как класс. Теперь — крестьянство, и тоже — как класс. Затем последует интеллигенция, поверьте. Уже сейчас ее стали заменять на узких специалистов, а к остальным приставили десятки надсмотрщиков. Тут и комиссары, и особо уполномоченные Совета Обороны, и явные и тайные агенты Чека. Уже отслеживается каждый их шаг, каждое решение, уже не вольны они ни в подборе помощников, ни в найме надежных советчиков.
— И какую же цель, по вашему, большевики преследуют? Может быть, у них вообще нет цели, как таковой?
— Есть. — жестко сказал Александр. — Уничтожение России. Россия — не территория с населением, Россия — живой организм. Убейте душу, и организм умрет. Он станет понятием географическим, но не духовным. Россия потеряет свою детскость и свою жестокость, свою наивность и свое упрямство, свою особую любовь и свою особую ненависть, свое лихое пьянство и свое отвращение к скупости. Она станет — как все. Станет населением географии, как все прочие страны мира. И, следовательно, превратится в миф. Как Древняя Греция, как Древний Рим. Она утратит свое неповторимое лицо.
Наступило молчание. Вересковский виновато улыбнулся:
— Извините меня, я ведь пришел не ради этого надгробного монолога, Платон Несторович. Я пришел просить руки вашей дочери.
2.
Наталье не понравился полный неприятных намеков разговор с Павлом. Он для нее на всю жизнь оставался младшим, ко всем его разглагольствованиям и пророчествам она относилась с внутренней иронией, но все же пересказала содержание последней беседы мужу в первый же вечер.
— Чушь, — поморщился Владимир. — Бросать лучшую дивизию и ехать чорт-те куда? Зачем? В страхе перед арестами бывших офицеров? Меня это не беспокоит, я и часа не воевал за Белое дело.
— Павел награжден именным маузером самим Дзержинским, — сказала Наталья, защищая брата скорее по фамильной привычке.
— Поздравь его от моего имени.
— Я к тому, что ему может быть многое известно.
— Возможно. Только армии это не касается. Разные ведомства, разные враги и разные способы борьбы с ними.
— Мне кажется, что именно это Павел и имел ввиду.
Разговор тогда на этом и кончился. А через неделю Наталья получила персональный вызов в Москву на встречу товарища Сталина с женами командного состава Красной Армии.
С самим товарищем Сталиным! Боже, как обрадовалась Наталья! Все в военном городке знали об этом персональном приглашении, все завидовали ей, все предлагали свои небогатые наряды. Она ехала в Москву, встреча была в Кремле, и надо было выглядеть от имени всего военного городка.
Встреча состоялась в Кремлевском Дворце, где проходили партийные съезды и конференции. Зал был неполным — видимо, отбирали не всех подряд, а по особому списку — но овация, которой встретили женщины членов Правительства, а чуть позже и самого товарища Сталина, была неистовой, долгой и громкой. Сам Иосиф Виссарионович, улыбаясь в усы, успокаивал их и просил слова для доклада. Наконец, зал угомонился, и товарищ Сталин смог начать доклад глуховатым неторопливым голосом.
Наталья была так взволнована, что первые слова прошли мимо ее сознания. Она начала слышать отдельные фразы, только чуточку успокоившись.
—… вы — самые надежные тылы для своих мужей, позволяя им полностью отдать все силы и уменье обучению личного состава… мы окружены врагами, социальное противостояние достигло предела… наша гордость и мощь — любимая Красная Армия засорена просочившимися врагами трудового народа…
Никто не записывал, потому что их предупредили, что стенограмма встречи будет выдана каждой участнице совещания. Наталья жадно слушала, мечтая о том, что она непременно выступит в прениях, которые были предусмотрены после перерыва. Она пока плохо представляла, о чем именно будет говорить, но как только товарищ Сталин начал объяснять необходимость социализации деревни для активного противостояния кулаков в союзе с подкулачниками, сразу поняла, что говорить следует только об этом. И первой подняла руку, когда желающим предложили выступить. Даже вскочила с места, как девчонка.
Поначалу говорила она очень путано, горячо, сбивчиво. Но, постепенно успокоившись, рассказала главное. О том, что то ли сгоряча, то ли от недомыслия раскулачивают крепких середняков, наклеивая им ярлык подкулачников.
— Мне кажется, что такими поступками мы дискредитируем само указание Правительства о коллективизации, дорогой товарищ Сталин.
Повисла пауза, никто не решался первым выразить свое отношение. И первым зааплодировал товарищ Сталин. Зал тотчас же взорвался овацией, но товарищ Сталин поднял руку, и все мгновенно смолкли.
— Очень верное наблюдение, — сказал Сталин. — Это и есть головокружение от успехов, о чем будет принято соответствующее постановление.
Когда Наталья вернулась в дивизию, по радио уже дважды передавали стенограмму речи товарища Сталина и его ответ жене комдива Николаева. И поэтому ее встречали не просто торжественно, но и празднично, накрыв в складчину стол с угощениями и скромными возлияниями. И она была хозяйкой за этим веселым и дружным столом.
А через три дня в излюбленные чекистами четыре утра прибыла легковая машина за Натальей Николаевой.
— Да не беспокойтесь, товарищ комдив, — широко улыбнулся старший из чекистов, когда Николаев открыл дверь. — Вашу супругу наверх востребовали, в Кремль. Тексты сверить, что ли.
— А почему в такую рань?
— Так ведь самолет на это время заказан. Спецрейс.
— Спецрейс!.. — восторженно воскликнула Наталья и сразу же ринулась одеваться.
Николаев прошел вслед за ней, молча отбросил шелковые чулки, кокетливую комбинацию, батистовое белье. Вытащил вместо него теплое, добавил два свитера, заставил надеть самое теплое платье и самые теплые сапожки…
— Зачем? Я же в Кремль!..
— Если в Кремль, переоденешься. А если мимо провезут — перезимуешь. И верь, Наташка, я добьюсь. Чего бы это не стоило…
— Да что ты придумываешь! — возмутилась она. — Паникер!..
Но оделась тепло. И — не вернулась.
Через Генеральный штаб Николаев добился разрешения встретиться со следователем НКВД, который вел дело его жены.
— За что арестована моя жена?
— Ваша супруга Наталья Николаевна находится под следствием. Меру пресечения определит суд.
— Сформулирую по иному. В чем обвиняется моя жена?
— Ваша супруга слишком буквально поняла явно провокационный призыв Бухарина «Обогощайтесь». И организовала кулацкие колхозы именно по этому принципу. Следствие выясняет, почему это было сделано. По заблуждению или убеждению.
— Как то, так и иное предполагает суд?
— Естественно. У нас лучшая в мире правовая система.
Николаев понял, что участь Натальи предрешена. Но ему необходимо было узнать, чем грозит его жене эта лучшая в мире правовая система.
— Я убежден, что моя жена ошибочно приняла спекулятивный призыв Бухарина в качестве руководства к действию.
— Если следствие это установит, полагаю, что суд ограничится высылкой ее в отдаленные районы на небольшой срок. Скажем, года на три.
— Ясно, — Николаев с трудом подавил вздох. — Благодарю за разъяснения и позвольте откланяться.
Он был настолько потрясен судьбою жены, что просто не заметил странной усмешки следователя. И следователь этот, как только закрылась дверь за посетителем, тотчас же снял трубку внутреннего телефона, набрал трехзначный номер и приглушенно сказал:
