Шарлотта Бронте - Эмма

— Даже когда вы встретили — насколько мне известно — девочку, игравшую на морском берегу в Мурланде?

— Я помню этот случай. Да, я была совершенно удовлетворена, когда другая девочка сказала мне, что это ее сестра, Берта Малтреверс. Позже я вспомнила, что одна из сестер миссис Чалфонт замужем за мистером Малтреверсом. Это, как я думала, объясняет сходство.

Ничто меня не беспокоило, пока я случайно не взяла в руки газету, содержавшую статью мистера Уилкокса, — как я узнала из письма миссис Чалфонт, — брата директрисы той школы, куда определили Мартину. Теперь я поняла, что Тимон Дирсли обманул меня. Его благодарность была чистейшей воды притворством. Девять лет он таил злобу против Гарриет и меня — и вот последовала его месть!

Я сразу же начала думать, что можно предпринять. До сих пор Мартина хранила молчание — но сколько оно еще будет длиться? И есть ли способ обеспечить его хотя бы на год или на два? Нет нужды приводить другие причины, по которым я хотела и до сих пор хочу избежать всеобщего порицания. Они известны всем, кто сидит здесь и кто устроил это разбирательство.

Я строила разные планы, но все они были неудачны, пока наконец то, над чем я ломала голову, не разрешилось благодаря прибытию в Бельгию ящиков с древностями из экспедиции Лоуренса. Узнав об этом, я подумала, что теперь можно будет поместить Мартину в сиротский приют в Бельгии. Для этого мне требовалась помощь. Бывшая горничная Гарриет была подходящим человеком, поскольку ей не хотелось, чтобы об ее участии в похищении Мартины стало известно. По слабости здоровья она давно оставила службу и жила с сестрой в Лондоне. Я не предлагала ей принять участие в новом похищении — какая польза нанимать того, кого Мартина легко могла опознать? Но я сочла, что, вероятно, она найдет кого-нибудь, чье содействие можно купить. И оказалась права. Она с готовностью назвала мне женщину, муж и сын которой были отправлены на поселение в Австралию. Эта так называемая миссис Смит рвалась к ним уехать.

— Ты всегда любила дурное общество, — проворчал себе под нос Лоуренс.

— Я сказала дедушке и бабушке, что я собираюсь в Бельгию за «древностями» Лоуренса. Они сильно противились моей поездке, тем более что я только что вернулась из Лондона, где якобы покупала новые платья, а такие траты они не одобряли. Не обращая внимания на упреки стариков, я поехала, но не прямо в Бельгию, а сначала в дом к старинной приятельнице моей бабушки, миссис Лукас, дом которой находится милях в пятнадцати от Клинтон-Сент-Джеймс. Раньше я бывала у нее вместе с бабушкой и теперь время от времени скрашивала себе эти печальные визиты к больной, прося разрешения у кучера дать мне возможность развлечься, правя маленькой закрытой коляской миссис Лукас на проселочных дорогах. Оставив миссис Смит дожидаться, я пришла на конюшню и объяснила кучеру, что, находясь по соседству, я бы очень хотела одолжить у него коляску на целый день. Миссис Лукас был предписан постельный режим, и кучер знал, что коляска не потребуется. Он не видел ничего дурного в том, чтобы дать на время коляску внучке хозяйской приятельницы, которая не раз брала ее раньше, чтобы покатать своих друзей и к тому же готова хорошо заплатить за эту услугу. Я подъехала к месту, где ждала миссис Смит и, переодевшись в платье Лоуренса, отправилась в Клинтон-Сент-Джеймс. Остальное было нетрудно. Я отвезла миссис Смит и Мартину на железнодорожную станцию неподалеку от дома миссис Лукас, оставила их дожидаться поезда и вернулась в конюшню, по дороге вновь переодевшись в свое платье. В Лондон я ехала тем же поездом, но отдельно от Мартины и миссис Смит. После этого случая я стала носить то женское, то мужское платье, какое мне казалось более подходящим. Если бы Мартина не разболелась во время морского переезда, у нее не было бы возможности — а теперь я знаю, что была, — опознать меня.

Оставив ее в монастыре, я попробовала забрать «древности», но мсье Ромэна не было дома, а его слуги отказались отдать собственность Лоуренса без позволения хозяина. Выяснив, что миссис Смит благополучно отбыла в Австралию, я вернулась домой. Вот все, что я должна была рассказать. Но мне хотелось бы узнать, как мистер Эллин обнаружил, что Мартину увезли в Бельгию. Он пробыл в Грейт-Парборо всего одну ночь и, насколько мне известно, не встречался ни с кем из тех, кто знал о моих перемещениях.

У мистера Эллина промелькнуло злое желание сказать ей, что первый ключ к разгадке он получил в зале ожидания в Наксворте, после того, как она сама, высокомерно не считаясь ни с кем, заставила его и его попутчиков провести там около часа. Но его сведения не имели бы никакой ценности без того, что рассказал Гай, — а он не собирался подводить Гая и не хотел рассказывать Эмме, как долго пробыл в Грейт-Парборо. Он промолчал. Августин, оставив вопрос Эммы без внимания, сказал ей:

— Это не имеет отношения к делу. Но прежде чем ты запишешь свое признание, я хочу продолжить расследование. Откуда ты взяла ключ от усыпальницы? Тот самый, что ты бросила в колодец вместе с гробом?

— Если бы я могла воспользоваться твоим ключом, я бы сделала это в первую же ночь своего пребывания здесь. Но он висел у тебя в кабинете, и я не могла унести его оттуда. Поэтому я сделала восковой слепок и поскакала к кузнецу в Шардли. Если бы этот болван не был так страшно медлителен, я бы провела вас всех. Но я получила ключ только сегодня к вечеру.

Мистеру Эллину вспомнилась всадница, исчезнувшая в тумане, и слова, час спустя сказанные Лоуренсом. Как он ни торопился, глаза портрета в библиотеке едва не выполнили своего обещания одолеть его!

Августин принял это объяснение без всяких замечаний. Поднявшись, он положил перед сестрой лист бумаги, ручку и поставил тяжелую чернильницу в виде грифона с высоко поднятой головой и изогнутыми когтями. Потом отрывисто произнес:

— Ты должна написать сейчас два экземпляра своего признания. Пиши как можно более кратко. Достаточно изложить только факты.

Эмма начала писать четким, размашистым почерком. Она писала не задумываясь, не исправляя, слова будто лились из-под ее пера. В стороне Августин с братьями составляли заявление в газету. Краткое и четкое, оно гласило, что Мартина Чалфонт, дочь мистера и миссис Эшли Чалфонт из Груби-Тауэрс, считавшаяся мертворожденной, в действительности была похищена одной знакомой этой семьи, бездетной дамой, страстно желавшей иметь детей. После смерти этой дамы истина была установлена на основании свидетельских показаний, в подлинности которых нельзя усомниться. Окончательным доказательством послужило то, что в детском гробике, открытом в присутствии четырех свидетелей, не было найдено ничего, кроме сохранившихся остатков одежды, в которые была завернута книга, таинственным образом пропавшая из Груби-Тауэрс тогда же, когда родился младенец.

Перо Эммы, скользившее по бумаге с невероятной скоростью, справилось со своей задачей быстрее. Она резко засмеялась, когда Августин показал ей, что написали братья.

— Зачем вы пытаетесь спасти меня? — спросила она. — Это бесполезно — ты же знаешь, что это бесполезно. Все прекрасно поймут, что Гарриет никогда не смогла бы сделать этого без чужой подсказки и помощи, — а кто мог толкнуть ее на это, кроме меня?

— Несомненно, это будет предметом пересудов, — ответил Августин, — но потом пересуды затихнут и забудутся. Они не дойдут до тех знакомых, кто сейчас находится в Европе. Если никто из них не услышит сплетен и не прочитает этого заявления, то посвящать ли их в эту историю, и насколько, останется делом твоей совести.

Мистеру Эллину было вполне понятно, что Августин осторожно намекнул на Эммину помолвку. Он считал, что помолвка непременно расстроится, если Орлингтон узнает об участии своей нареченной в похищении младенца.

— Предоставь мне самой договариваться с собственной совестью! — сказала Эмма. — В твоих советах на этот счет я не нуждаюсь.

— Тогда больше говорить не о чем, — заключил Августин. — Если, разумеется, ты не хочешь высказать сожаления о случившемся.

— Какой в этом толк? — презрительно спросила Эмма. Мистер Эллин совершенно не представлял, что бы могли ответить ей хранившие молчание братья. Самому же ему казалось, что слова, одни слова не значат ничего, если вспомнить о Тинином детстве, населенном призраками, о тяжелых испытаниях, которые ей пришлось пережить в «Фуксии», ее совсем недавних страданиях в сиротском приюте. А разве можно забыть мое долголетнее одиночество? А две могилы — на кладбище в Литтл-Парборо, а другая — далеко, на дне бушующего моря? Мистер Эллин взглянул на Эмму, она ответила ему твердым взглядом. Что крылось за этой глухой стеной — раскаяние, сожаление, чувство стыда, кипящий гнев, холодное безразличие или просто облегчение? Как знать/ Ему вспомнилась старинная русская поговорка: «Чужая душа — потемки» — да, потемки, непроницаемая тьма, бездонный мрак.