Максим Горький - На дне. Избранное (сборник)
— Вчера Сережка выпил немножко, а сегодня в кармане у Сережки — как в бездонном лукошке… Дайте двугривенный взаймы! Я всё равно не отдам…
Яков добродушно расхохотался над его бойкой речью, а Мальва усмехнулась, разглядывая его ободранную фигуру.
— Дайте, черти! Я вас обвенчаю за двугривенный — хотите?
— Ах ты, балагур! Да разве ты поп? — смеялся Яков.
— Дурак! Я в Угличе у попа в дворниках жил… Дай двугривенный!
— Я не хочу венчаться! — отказал ему Яков.
— Всё равно — дай! Я твоему отцу не скажу, что ты за его кралей приухлыстываешь, — настаивал Сережка, облизывая языком сухие, потрескавшиеся губы.
— Ври, так он тебе и поверит…
— Уж я совру, так поверит! — пообещал Сережка, — и вздует тебя — ах как!
— Не боюсь! — усмехнулся Яков.
— Ну, так я сам вздую! — спокойно заявил Сережка, суживая глаза.
Якову было жалко двугривенного, но его уже предупреждали, что с Сережкой не нужно связываться, а лучше удовлетворить его притязания. Многого он не потребует, а если не дать ему — подстроит во время работы какую-нибудь пакость или изобьет ни за что ни про что. Яков, вспомнив эти наставления, вздохнул и полез в карман.
— Вот так! — поощрил его Сережка, опускаясь на песок рядом с ним. — Всегда меня слушай, умным будешь. А ты, — обратился он к Мальве, — скоро за меня замуж пойдешь? Скорей собирайся, — я долго ждать не буду.
— Драный ты… Зашей дыры сначала, потом поговорим, — ответила Мальва.
Сережка критически посмотрел на свои дыры и качнул головой.
— А ты мне лучше свою юбку дай.
— Так! — сказала Мальва и засмеялась.
— А право! Дай — есть какая-нибудь старенькая?
— Да ты купи себе штаны, — посоветовала Мальва.
— Ну, я лучше пропью деньги…
— Лучше! — смеялся Яков, держа в руке четыре пятака.
— А как же? Мне поп говорил, что человек не о шкуре своей должен заботиться, о душе. Душа у меня требует водки, а не штанов. Давай деньги! Ну, вот теперь я выпью… А отцу про тебя все-таки скажу.
— Говори! — махнул рукой Яков и ухарски подмигнул Мальве, толкнув ее в плечо.
Сережка заметил это, сплюнул и еще пообещал:
— И вздуть тебя не забуду… Как только свободное время будет — такую дам клочку!
— Да за что? — тревожно спросил Яков.
— Уж я знаю… Ну, так замуж за меня скоро пойдешь? — обратился Сережка к Мальве.
— А вот ты расскажи мне, что мы делать будем и как жить, — тогда подумаю, — серьезно сказала она.
Сережка поглядел в море, прищурив глаза, и, облизав губы, объяснил:
— Ничего не будем делать, гулять будем!
— А есть где возьмем?
— Ну, — махнул рукой Сережка, — ты, ровно мать моя, рассуждаешь. Что да как? Разве я знаю, что и как? Пойду выпью…
Он встал и пошел прочь от них, провожаемый странной улыбкой Мальвы и неприязненным взглядом парня.
— Ишь какой командир! — сказал Яков, когда Сережка ушел от них далеко. — У нас бы в деревне такого хахаля живо усмирили… Дали бы ему хо-орошую взбучку — и всё… А здесь боятся…
Мальва посмотрела на него и процедила сквозь зубы:
— Ах ты, порося! Понимаешь ты ему цену!
— Чего понимаешь? Цена таким пятачок за пучок, да и то — когда их в пучке-то сотня.
— Тоже! — насмешливо воскликнула Мальва. — Это тебе цена… А он… везде бывал, скрозь прошел всю землю и никого не боится…
— А я кого боюсь? — храбро спросил Яков.
Она не ответила ему, задумчиво следя за игрой волн, взбегавших на берег, колыхая тяжелый баркас. Мачта качалась из стороны в сторону, корма, вздымаясь и падая в воду, хлопала по ней. Звук был громкий и досадливый, — точно баркасу хотелось оторваться от берега, уйти в широкое, свободное море и он сердился на канат, удерживавший его.
— Ну, чего же ты не уходишь? — спросила Мальва у Якова.
— А куда мне? — отозвался он.
— В город хотел…
— Не пойду!
— Ну, к отцу поезжай.
— А ты?
— Что?
— Тоже поедешь?
— Нет…
— Ну, и я нет.
— Целый день около меня будешь торчать? — спокойно спросила Мальва.
— Не больно-то ты мне нужна… — ответил Яков с обидой, встал и ушел от нее.
Но он ошибся, говоря, что она не нужна ему. Без нее стало скучно. Странное чувство родилось в нем после разговора с ней: смутный протест против отца, глухое недовольство им. Вчера этого не было, не было и сегодня до встречи с Мальвой… А теперь казалось, что отец мешает ему, хотя он там, далеко в море, на этой, чуть заметной глазу, полоске песку… Потом ему казалось, что Мальва боится отца. А кабы она не боялась — совсем бы другое вышло у него с ней.
Он шлялся по промыслу, рассматривая людей. Вон, в тени барака, на бочке сидит Сережка и, тренькая на балалайке, поет, строя смешные рожи:
Господин гор-родо-ваой!Будьте вежливы со мной…Отведите меня в часть,Чтобы в грязь мне не упасть…
Его окружает человек двадцать таких же оборванцев, от всех — как и от всего здесь — пахнет соленой рыбой, селитрой. Четыре бабы, некрасивые и грязные, сидя на песке, пьют чай, наливая его из большого жестяного чайника. А вот какой-то рабочий, несмотря на утро, уже пьян, возится на песке, пытаясь встать на ноги и снова падая. Где-то, взвизгивая, плачет женщина, доносятся звуки испорченной гармоники, и всюду блестит рыбья чешуя.
В полдень Яков нашел себе тенистое местечко среди груды пустых бочек, лег там и проспал до вечера, а проснувшись, снова начал бродить по промыслу, ощущая смутное влечение куда-то.
Проходив часа два, он нашел Мальву далеко от прииска под купой молоденьких ветел. Она лежала на боку и, держа в руках какую-то растрепанную книжку, смотрела навстречу ему, улыбаясь.
— Ишь ты где! — сказал он, садясь рядом с ней.
— А ты меня давно ищешь? — уверенно спросила она.
— Да разве я тебя искал?! — воскликнул Яков, вдруг понимая, что это так и есть: он искал ее. И, в недоумении, парень качнул головой.
— Ты грамотный? — спросила она его.
— Грамотный… да плохо, забыл все уж…
— И я тоже — плохо… В школе учился?
— В земской.
— А я сама выучилась…
— Ну?
— Право… В Астрахани у адвоката кухаркой была; сын его научил меня читать.
— Значит, не сама… — пояснил Яков.
Она посмотрела на него и опять спросила:
— А тебе хочется книжки читать?
— Мне? Нет… чего там?
— А я — люблю, — вот выпросила у приказчиковой жены книжку и читаю…
— Про что?
— Про Алексея божия человека.
И, задумчиво рассказав ему о том, как юноша — сын богатых и важных родителей — ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до смерти своей, кто он, — Мальва тихо спросила у Якова:
— Зачем это он так?
— Кто же его знает? — равнодушно ответил Яков.
Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, — это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
— Чего же ты сегодня не поехала туда… на косу?
— А тебе что?
Яков искоса жадными глазами поглядывал на женщину, соображая, как ему сказать ей то, что нужно.
— Я вот, когда одна и тихо… все плакать хочу… Или петь. Только песен я хороших не знаю, а плакать — стыдно…
Он слышал ее голос, тихий, ласковый, но то, что говорила она, не задело в нем ничего, лишь придало более резкую форму его желанию.
— А ты вот что, — глухо заговорил он, пододвигаясь к ней, но не глядя на нее, — ты послушай, что я тебе скажу… Я — парень молодой…
— И глупый, глу-упый! — убежденно вытянула Мальва, качая головой.
— Ну, пускай глупый, — с досадой воскликнул Яков. — Разве тут ум нужен? Глупый — и ладно! А вот что я скажу — желаешь ты со мной…
— Не желаю!..
— Чего?
— Ничего!
— Да ты не дури… — Он осторожно взял ее за плечи. — Ты сообрази…
— Пошел прочь, Яшка! — сурово сказала она, стряхнув с себя его руку. — Пошел!
Он встал и осмотрелся вокруг.
— Ну… ежели ты так — мне наплевать! Вас здесь много… Думаешь — ты лучше других?
— Щенок ты, — спокойно сказала она, встав на ноги и отряхивая песок с платья.
И они пошли рядом друг с другом на промысел. Шли медленно, потому что ноги вязли в песке.
Яков грубо уговаривал ее уступить его желанию, она спокойно посмеивалась и отвечала ему колкими словами.
Вдруг он, когда они были уже около промысловых бараков, остановился и схватил ее за плечо.
— А ведь это ты нарочно разжигаешь меня?! Зачем ты это? Я тебе — смотри!
— Отстань ты, говорю! — она вывернулась из-под его руки и пошла, а навстречу ей из-за угла барака явился Сережка и, тряхнув своей лохматой огненной башкой, сказал зловеще:
