Маленький Цахес по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман
Сказки его заканчиваются далеко не всегда так счастливо, как «Маленький Цахес». Да и в сказочном этом финале звучит ироническая нотка. Что говорить, не каждому устраивает дела чародей, оставляющий вам при этом в пользование усадьбу и богатства, гораздо более ценные, чем все достояния княжеской казны. А ведь именно эти богатства в конце концов сделали возможной свадьбу. И всесильное волшебство обеспечивает напоследок всего лишь заурядный обывательский уют: кухню, где не перекипают горшки и не подгорают блюда, ковры и чехлы, на которых не остается пятен, небьющуюся посуду и хорошую погоду на время стирки! Даже в фантастике Гофман остается по-своему верен горькому и насмешливому реализму.
Его собственная судьба сложилась трудней, нежели судьба его героев, Валтазара и Кандиды. Но при всех горестях и лишениях он действительно узнал свое счастье, потому что умел видеть и чувствовать в жизни нечто, доступное лишь истинно счастливым людям, и делать счастливыми других.
Эрнст Теодор Амадей Гофман умер в 1822 году, сорока шести лет от роду. Перед самой смертью уже тяжело больной писатель подвергся судебному преследованию за сказку «Повелитель блох». Власти усмотрели в ней сатиру на несправедливость и крючкотворство судейской бюрократии. Более того, министр полиции фон Кампц тоже по-своему занялся поиском прототипов: в образе доносчика, подлеца и шантажиста Кнаррпанти он увидел собственный портрет и велел конфисковать предосудительное сочинение. Смерть, возможно, избавила автора от более крупных неприятностей.
Кредиторы распродали с торгов вещи писателя: мебель, платье, шитый мундир советника, гитару, скрипки, золотые часы, книги, гравюры Калло, вдохновлявшие когда-то Гофмана в работе над первыми произведениями. После всех своих трудов писатель не оставил жене ничего, кроме долгов.
Но он оставил всем нам удивительный, полный красок, звуков и мыслей мир, где мечется не желающий мириться с действительностью студент Ансельм, где философствует многомудрый кот Мурр, где занимаются честным своим ремеслом мастера Мартин-бочар и Иоганн Вахт, где стойко сражается против вражьих сил храбрый Щелкунчик и, несмотря на золотой талисман, терпит крах злобный уродец Цахес, мир «Кавалера Глюка» и «Серапионовых братьев», «Песочного человека» и «Принцессы Брамбиллы» — неповторимый, навсегда запечатлевшийся в наших душах мир Гофмана.
Марк Харитонов
Глава первая
Уродец. — Нешуточная угроза одному пасторскому носу. — Как князь Пафнуциус ввел в своей стране просвещение, а фея Розабельверда попала в заведение для благородных девиц.еподалеку от одной приятной на вид деревни, у самой дороги, лежала на земле, разогретой палящим солнцем, бедная, одетая в лохмотья крестьянка. Мучась от голода, изнывая от жажды, несчастная в изнеможении свалилась под тяжестью переполнявшего ее корзину хвороста, который она с трудом собрала в лесу под деревьями и кустами; она едва дышала и думала уже, что теперь, пожалуй, умрет, но зато сразу и кончится ее беспросветное горе.
Вскоре, однако, она нашла в себе силы, чтобы развязать веревки, прикреплявшие корзину к ее спине, и взобраться на ближайший травянистый пригорок. Теперь она принялась громко роптать.
— Неужели, — запричитала она, — неужели все беды и все несчастья должны сыпаться лишь на меня и на моего бедного мужа? Сколько бы мы ни трудились, сколько бы пота ни проливали, а во всей деревне лишь мы одни никогда не вылезаем из нищеты и едва зарабатываем на кусок хлеба!.. Три года назад, когда муж, перекапывая наш сад, нашел в земле золотые монеты, мы уж подумали, что наконец-то нам улыбнулось счастье и настанут хорошие времена. А что вышло? Воры украли деньги, дом и амбар сгорели дотла, хлеб на корню побило градом, а в довершение наших бед господь наказал нас этим уродцем, которого я родила себе на позор и на смех всей деревне… В день святого Лаврентия мальчишке минуло уже три с половиной года, а он — ведь ножки-то у него паучьи — не умеет ни стоять, ни ходить, да к тому же не говорит, как человек, а мурлычет и мяучит, как кошка. Зато жрет этот несчастный ублюдок не меньше восьмилетнего крепыша, хотя впрок ему ничто не идет. Не дай нам бог растить и кормить его, себе же только мука и разоренье. Ведь есть и пить этот недомерок будет все больше и больше, а за работу никогда в жизни не примется! Нет, нет, это выше сил человеческих!.. Ах, умереть бы мне… только бы умереть!
Тут несчастная заплакала и зарыдала, а потом, настрадавшись, уснула в полном изнеможенье…
Женщина по праву жаловалась на отвратительного уродца, которого она родила три с половиной года назад. Ведь то, что на первый взгляд вполне могло показаться странной коряжкой, было безобразным ребенком, ростом от силы в две пяди; он выполз теперь из корзины, где лежал поверх хвороста, и, мурлыча, катался по траве. Головка утопала у него между плечами, спину заменял тыквообразный нарост, а сразу от груди свисали тонкие, как прутики, ножки, так что малыш этот смахивал на половинку редьки. Лица его незоркий глаз, пожалуй, не различил бы, лишь хорошенько приглядевшись, можно было увидеть длинный и острый носик, торчавший из черных взъерошенных волос, да черные, сверкающие глазенки, которые, особенно при его старческом, испещренном морщинами личике, выдавали в нем, казалось, одного из тех гномов, что так похожи на корешок мандрагоры…
И вот, когда женщина, устав от своего горя, погрузилась в глубокий сон, а ее сынок подкатился к ней и прижался, по этой дороге как раз проходила, возвращаясь с прогулки, фрейлейн фон Розеншён, барышня из близлежащего богоугодного заведения.
Барышня остановилась, и, поскольку она была от природы добра и отзывчива, горестная картина, представшая ее взору, очень ее тронула.
— О небо праведное, — сказала она, — сколько же все-таки бед и несчастий на этой земле!.. Бедная, горемычная женщина!.. Я знаю,
