Пэлем Вудхауз - Том 1. Дживс и Вустер

— Нет. Я, конечно, спросил, но она сказала, рта не откроет, пока тебя не увидит.

— Ну так она меня не увидит.

— Значит, ты не поедешь в «Тотли»?

— На пушечный выстрел не подойду к этой помойке.

— Стиффи ужасно огорчится.

— А ты окажи ей духовную поддержку. Это твоя работа. Скажи, что подобные испытания нам посылаются свыше.

— Вероятно, она будет плакать.

— Это хорошо, ибо ничего нет полезнее для нервной системы, чем слезы. Действует на шейные железы, забыл, как именно, но очень благотворно. Спроси любого доктора с Харли-стрит.

Вероятно, он понял, что моя железная броня несокрушима, и отказался от дальнейших попыток пробить в ней брешь. Испустив вздох, который шел, кажется, от самых подметок, он встал, попрощался, опрокинул мой стакан с прохладительным и направился к выходу.

Твердо зная, что не в обычае Бертрама Вустера бросать друга в трудный час, вы, вероятно, подумаете, что эта неприятная сцена огорчила меня, а на самом деле она только прибавила мне бодрости, как день, проведенный на взморье.

Позвольте напомнить вам в общих чертах мое положение. Еще во время обеда с Эмералд Стокер мой ангел-хранитель нагнал на меня страху, практически открытым текстом информировав меня, что «Тотли-Тауэрс» занял боевую позицию, чтобы вновь вторгнуться в мою жизнь. И сейчас до меня дошло: очевидно, мой ангел-хранитель имел в виду, что меня станут призывать в Бассетово логово и что в минуту слабости я могу вопреки здравому смыслу поддаться на уговоры. Теперь опасность миновала. «Тотли-Тауэрс» совершил свой бросок, но сильно промахнулся, и у меня больше нет повода для беспокойства. Поэтому я с легким сердцем присоединился к компании любителей поразвлечься, занятых игрой в «дротики», и одной левой разделал их под орех. Около трех я вышел из клуба и примерно через полчаса подгреб к многоквартирному дому — месту моего обитания.

У подъезда стояло нагруженное чемоданами такси. Из его окна высовывалась голова Гасси Финк-Ноттла, и, помнится, я лишний раз утвердился в мысли, что Эмералд Стокер непростительно заблуждается по поводу его наружности. Вглядываясь в Гасси, вернее, в тот его фрагмент, который был доступен моему взору, я не нашел в его внешности ни капли сходства с овечкой, зато он был так похож на палтуса, что если бы не очки в роговой оправе, которых палтусы, как правило, не носят, то я мог бы вообразить, что вижу перед собой слинявшего в самоволку непременного обитателя рыбного прилавка.

Я послал ему дружеский йодль,[7] и стекла его очков обратились в мою сторону.

— Привет, Берти, — сказал он. — А я сию минуту от тебя. Оставил сообщение Дживсу. Твоя тетушка просила передать, что послезавтра будет в Лондоне и надеется с тобой пообедать.

— Да она мне утром сама звонила по этому поводу. Подумала, наверное, что ты забудешь меня уведомить. Валяй, заходи, угощу апельсиновым соком, — сказал я, зная, что эта мерзость заменяет ему всякую нормальную выпивку.

Он взглянул на часы, и в его глазах погас огонь, который обычно в них загорается при упоминании об апельсиновом соке.

— Я бы с удовольствием, но не могу, — вздохнул он. — Опаздываю на поезд. Еду в Тотли четырехчасовым с Паддингтона.

— В самом деле? Увидишься там со своей приятельницей — Эмералд Стокер.

— Стокер? Эмералд Стокер?

— Такая веснушчатая девица. Американка. Похожа на славного китайского мопсика. Сказала, что недавно познакомилась с тобой на одной вечеринке, ты рассказывал ей о тритонах.

Он просиял.

— Ах да, конечно. Как же, теперь припоминаю. Я тогда не расслышал, как ее зовут. Мы долго говорили о тритонах. В детстве она тоже их держала, только она почему-то называет их гуппи. Очаровательная девушка! Буду рад снова с ней повидаться. По-моему, она самая привлекательная из всех моих знакомых девиц.

— Не считая, само собой, Мадлен.

Он помрачнел. Вид у него стал, как у палтуса, обиженного грубой выходкой со стороны другого палтуса.

— Мадлен! Не говори мне о ней! Меня от нее тошнит, — в сердцах проговорил Гасси. — Паддингтон! — крикнул он вознице и унесся, как ветер, а я остался стоять с изумленно разинутым ртом, не в силах справиться с охватившей меня паникой.

Сейчас объясню, почему я был охвачен паникой. Из моего разговора с Эмералд Стокер, — а в выражениях по поводу Мадлен Бассет я, кажется, не стеснялся, — вы, конечно, поняли, что у меня аллергия на эту особу. Она для меня такая же рвотная пилюля, как я сам для ее папаши или для Родерика Спода. Тем не менее передо мной возникла реальная угроза, что мне придется влачить с ней жизнь в радости и в горе, как говорится в Священном Писании.

Готов изложить предысторию. Гасси, влюбленный в эту самую девицу Бассет, жаждал открыть ей свои чувства, но всякий раз, как он приступал к объяснению, мужество его оставляло, и он ловил себя на том, что мямлит нечто невразумительное на тему о тритонах. Не зная, как приняться за дело, он додумался упросить меня похлопотать за него. И вот когда я за него хлопотал, девица Бассет, законченная кретинка, — это и ежу понятно, — вообразила, будто я хлопочу о себе. Берти, говорит она, мне так грустно причинять тебе страдания, но мое сердце принадлежит Гасси. По мне, так лучшего и желать нечего, но малахольная девица этим не ограничилась. Если, продолжала она, что-нибудь заставит ее пересмотреть свой взгляд на Гасси как на лучшего из мужчин и придется его выставить вон, то я — первый на очереди, и хотя она не сможет полюбить меня столь же пылко, как любит Гасси, но не пожалеет сил, чтобы сделать меня счастливым. Словом, я пребывал в позиции вице-президента Соединенных Штатов Америки, который живет себе и в ус не дует, но обязан, случись что-либо с первым лицом, немедленно заступить на его место.

Стоит ли удивляться, если заявление Гасси о том, что его тошнит от Мадлен, обрушилось на меня будто тонна кирпичей, и я с воплем ринулся в дом, призывая Дживса. Я чувствовал, как уже неоднократно бывало раньше, что мне остается только одно — предать себя в руки высшей силы.

— Сэр? — сказал Дживс, материализуясь, как дух во время спиритического сеанса.

— Дживс! Я на краю гибели.

— В самом деле, сэр? Крайне огорчен, сэр.

Надо отдать Дживсу должное. Кто старое помянет, тому глаз вон — таково одно из похвальных правил, которыми он руководствуется. Разумеется, он может расходиться со своим молодым господином во взглядах на голубые тирольские шляпы, украшенные розовыми перьями. Но когда он видит, как разъяренная судьба принимается метать в его господина каменья и стрелы, то хоронит свои обиды и воскрешает доблестный дух преданного вассала. Вот и теперь вместо холодности, равнодушия и высокомерия, которые демонстрировала бы на его месте любая заурядная личность, Дживс выказал крайнюю степень волнения и озабоченности. То есть его левая бровь приподнялась ровно на одну восьмую дюйма — именно так он обычно выражает распирающие его чувства.

— Вас постигла какая-то неприятность, сэр?

Я рухнул в кресло и отер пот со лба. Давненько не попадал я в такую переделку.

— Только что виделся с Гасси Финк-Ноттлом.

— Да, сэр, мистер Финк-Ноттл заходил сюда минуту назад.

— Я встретил его у подъезда. Он сидел в такси. И представляете, что произошло?

— Нет, сэр.

— Я случайно упомянул о мисс Бассет, и он — обратите внимание, Дживс! — он мне заявляет, я цитирую: «Не говори мне о Мадлен. Меня от нее тошнит». Конец цитаты.

— В самом деле, сэр?

— По-моему, это не любовные речи.

— Да, сэр.

— По-моему, так может говорить только тот, кто невесть почему сыт по горло предметом своего обожания. Я не успел вникнуть и суть дела, ибо минуту спустя Гасси, как ошпаренный кот, умчался на Паддингтонский вокзал, но совершенно очевидно, этот предмет, как его там? — еще начинается на букву «л», дал трещину.

— Вероятно, вы имеете в виду лютню, сэр?

— Вероятно. Не стану спорить.

— Поэт Теннисон в одном из своих стихотворений указывает, что коли в лютне маленькая щелка, глядь — и музыка умолкла, и спустилась тишина.

— Ну тогда, значит, лютня. А нам слишком хорошо известно, что произойдет, если эта отдельно взятая лютня даст дуба.

Мы обменялись понимающими взглядами. Во всяком случае, я послал Дживсу многозначительный взгляд, а он надулся, как лягушка, что, по его обыкновению, должно было означать полную скромного достоинства осведомленность. Ему известны наши с М. Бассет отношения, но мы, естественно, этой темы не обсуждаем, разве что обмениваемся понимающими взглядами. Считается, что такие вещи обсуждению не подлежат. Не уверен, стоит ли приравнивать подобное обсуждение к празднословию по поводу женщины, но занятие это явно неподобающее, а Вустеры не допускают ничего неподобающего. И Дживсы, коли на то пошло, тоже.