Проспер Мериме - Этрусская ваза
— Черт подери! Огюст! Что с вами? — воскликнул Темин. — За что вы бьете мою лошадь?
— Зачем вы за мной едете? — диким голосом закричал Сен-Клер.
— Вы с ума сошли, Сен-Клер! Вы забываете, с кем говорите!
— Отлично помню, что говорю с наглецом.
— Сен-Клер!.. Вы, должно быть, рехнулись… Завтра вы или извинитесь передо мной, или ответите мне за вашу дерзость.
— Итак, до завтра, милостивый государь!
Темин остановил лошадь; Сен-Клер проехал вперед и вскоре исчез в лесу.
С этой минуты он почувствовал себя спокойнее. У него была слабость верить в предчувствия. Ему представилось, что завтра он будет убит и что в этом простейший выход из положения, в которое он попал. Прожить еще один день — и больше никаких забот, никаких терзаний. Вернувшись домой, он послал человека с запиской к полковнику Боже, написал несколько писем, пообедал с аппетитом и ровно в половине девятого был у калитки парка.
— Что с вами сегодня, Огюст? — спросила графиня. — Вы необыкновенно веселы, и тем не менее все ваши шутки не смешат меня нисколько. Вчера вы были сумрачны, а мне было так весело! Сегодня наши роли переменились. У меня ужасно болит голова.
— Да, дорогой друг, признаюсь, я был вчера очень скучен, а сегодня я много гулял, много двигался и чувствую себя превосходно.
— А я поздно встала, долго спала утром и все время видела тяжелые сны.
— Сны? Вы верите снам?
— Какой вздор!
— А я верю, — сказал Сен-Клер. — Бьюсь об заклад, вы видели сон, предвещающий какое-нибудь трагическое событие.
— Я никогда не могу запомнить то, что вижу во сне. Впрочем, постойте, начинаю припоминать… Я видела во сне Масиньи. Можете из этого заключить, что в моих снах не было ничего интересного.
— Масиньи! Мне думается, что вы не отказались бы увидеть его снова.
— Бедный Масиньи!
— Бедный Масиньи?
— Огюст, скажите мне, прошу вас, что с вами сегодня? В вашей улыбке есть что-то демоническое. Вы как будто смеетесь сами над собою.
— Ну вот! Вы тоже начали обращаться со мной, как разные почтенные старушки, ваши приятельницы.
— Нет, кроме шуток, Огюст, у вас сегодня такое выражение лица, какое бывает, когда вы разговариваете с людьми, которых недолюбливаете.
— Какая вы нехорошая! Дайте мне вашу ручку.
Он поцеловал ей руку с иронической галантностью, и с минуту они пристально смотрели друг на друга. Сен-Клер первый опустил глаза.
— Как трудно прожить на этом свете, не прослыв злым человеком! — сказал он. — Для этого необходимо говорить только о погоде или об охоте либо обсуждать вместе с вашими приятельницами-старушками бюджет их благотворительных учреждений.
Сен-Клер взял со стола какую-то записку.
— Вот, — сказал он, — счет вашей прачки; будем беседовать об этом предмете, мой ангел, по крайней мере, вы не будете упрекать меня в том, что я злой.
— Вы меня просто удивляете, Огюст…
— Орфография этого счета напоминает мне письмо, найденное мною сегодня. Надо вам сказать, я разбирал сегодня свои бумаги; время от времени я навожу в них порядок. Так вот, я нашел любовное письмо, написанное мне швейкой, в которую я был влюблен, когда мне было шестнадцать лет. Каждое слово она писала особенным образом и притом крайне усложненно. Слог вполне соответствовал орфографии. Я был в то время немного фатом и находил несовместным с моим достоинством иметь любовницу, которая не владела пером, как госпожа де Севинье[34]. Я быстро с ней порвал. Перечитывая сегодня ее письмо, я убедился, что швейка по-настоящему меня любила.
— Прекрасно! Женщина, которую вы содержали…
— Очень щедро: я давал ей пятьдесят франков в месяц. Опекун мой был прижимист; он утверждал, что молодой человек, у которого много денег, губит себя и других.
— А эта женщина? Что же с ней сталось?
— Почем я знаю?.. Вероятно, умерла в больнице.
— Если б это была правда, Огюст… вы бы не говорили об этом таким равнодушным тоном.
— Если хотите знать, она вышла замуж за «порядочного человека», а я, сделавшись совершеннолетним, дал ей небольшое приданое.
— Какой вы, право, добрый!.. Зачем же вы хотите казаться злым?
— О, я очень добр!.. Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что эта женщина действительно меня любила. Но в то время я не умел различить истинное чувство под смешной наружностью.
— Жаль, что вы не принесли мне это письмо. Я не стала бы ревновать… У нас, женщин, больше чутья, чем у вас; мы по стилю письма сейчас же узнаём, искренен ли писавший его или он разыгрывает страсть.
— Что не мешает вам, однако ж, попадаться так часто в ловушку глупцов и хвастунов!
Произнося эти слова, Сен-Клер смотрел на этрусскую вазу, и в его глазах и в голосе было зловещее выражение, которого, однако ж, не заметила Матильда.
— Полно! Все вы, мужчины, хотите прослыть за донжуанов. Вам кажется, что обманываете вы, а между тем вы сами часто попадаете в руки доньям жуанитам, еще более развращенным, чем вы.
— Конечно, с вашим тонким умом вы, женщины, должны чувствовать глупца за целую милю. Я не сомневаюсь, например, что ваш друг Масиньи, который был и глупец и фат, умер девственником и мучеником…
— Масиньи? Он был далеко не так глуп. А потом, женщины тоже бывают глупые. Кстати, я вам расскажу одну историю, случившуюся с Масиньи… Впрочем, я, кажется, уже вам ее рассказывала?..
— Никогда! — произнес Сен-Клер, и голос его дрогнул.
— Возвратясь из Италии, Масиньи влюбился в меня. Он был знаком с моим мужем; муж представил его мне как человека умного и со вкусом. Они были созданы друг для друга. Масиньи был сначала ко мне очень внимателен: преподносил мне акварели, выдавая их за свои, тогда как он попросту покупал их у Шрота[35], и беседовал со мною о музыке и живописи с видом знатока, не подозревая, как он смешон. Раз получаю я от него письмо невероятного содержания. В нем говорилось, между прочим, что я самая порядочная женщина в Париже — и по этой причине он хочет стать моим любовником. Я показала письмо кузине Жюли. Обе мы тогда были сумасбродками и решили сыграть с ним шутку. Как-то вечером собрались у нас гости, в числе которых был и Масиньи. Кузина вдруг говорит: «Я прочту вам объяснение в любви, — я получила его сегодня утром». Берет письмо и читает его во всеуслышание при общем хохоте! Бедный Масиньи!
Сен-Клер радостно вскрикнул и упал на колени. Схватив руку графини, он покрыл ее поцелуями и окропил слезами. Матильда была крайне удивлена; ей даже показалось, что с ним что-то неладное. Сен-Клер мог только вымолвить: «Простите меня! Простите!» Наконец он встал: на лице его сияла радость. В эту минуту он чувствовал себя счастливее, чем даже в тот день, когда Матильда в первый раз сказала ему: «Я люблю вас!»
— Я самый безумный, самый преступный человек на свете! — вскричал он. — Целых два дня меня мучили подозрения… а я не попытался объясниться с тобой…
— Ты подозревал меня!.. Но в чем же?
— О, я заслужил твое презрение!.. Мне сказали, что ты раньше любила Масиньи…
— Масиньи?..
Она засмеялась. Затем, сделавшись снова серьезной, сказала:
— Огюст! Можно ли быть в самом деле настолько безумным, чтобы дать волю таким подозрениям, и настолько лицемерным, чтобы скрыть их от меня?
В ее глазах блеснули слезы.
— Умоляю, прости меня!
— Могу ли я на тебя сердиться, мой милый?.. Но хочешь, я поклянусь тебе…
— О, верю, верю! Мне не надо клятв…
— Но, ради бога, скажи мне, на чем основывал ты свои нелепые подозрения?
— Виною всему мой злосчастный характер… И еще… эта этрусская ваза… Я знал, что тебе подарил ее Масиньи…
Графиня в изумлении всплеснула руками, но тут же, заливаясь смехом, сказала:
— Моя этрусская ваза! Моя этрусская ваза!
Сен-Клер тоже не мог удержаться от смеха, хотя по щекам его катились крупные слезы. Он заключил Матильду в объятия и сказал:
— Я не выпущу тебя, пока не получу прощения…
— Прощаю тебя, безумец ты этакий! — проговорила она, нежно его целуя. — Сегодня я счастлива: в первый раз я вижу твои слезы; я не думала, чтобы ты мог плакать.
Высвободившись из его объятий, она схватила этрусскую вазу и, ударив об пол, разбила ее вдребезги. (Ваза принадлежала к числу очень редких. На ней изображен был в три краски бой лапифа с кентавром[36].)
В течение нескольких часов Сен-Клер был самым смущенным и самым счастливым из смертных.
— Ну что? — спросил Рокантен, встретив полковника Боже вечером в кофейной Тортони[37]. — Неужели это правда?
— К сожалению, да, — отвечал с грустным видом полковник.
— Расскажите же, как все произошло.
— Придраться не к чему. Сен-Клер сразу сказал мне, что он не прав, но хочет принести свои извинения только после того, как Темин сделает первый выстрел. Я не мог не одобрить его. Темин предложил бросить жребий, кому первому стрелять. Но Сен-Клер потребовал, чтобы первым стрелял Темин. Темин выстрелил. Я увидел, как Сен-Клер повернулся и тут же упал мертвым. Мне часто приходилось наблюдать, как солдаты, раненные насмерть, так же странно поворачивались, перед тем как испустить последний вздох.
