Шарль де Костер - Брабантские сказки
— Красная юбочка, — сказал тот.
— Ну да, ну да, красная юбочка, которая живет в доме на дороге Сент-Аман и, сдается мне, не счастливее тебя самого.
— Да ведь, господин, — возразил Пьер, — про меня подумают, будто я бургомистра укокошил…
— Пусть их думают, Пьер, пусть думают…
— Но, господин Отгеваар, — не мог успокоиться Пьер, — ведь получается, что вы сами себя выпотрошили как цыпленка…
— Ты прав, — отвечал Отгеваар, — одолжи мне сто су, я тебе кружку uitzet[4] поставлю.
— Нет уж, — отозвался Пьер, — теперь я угощаю. — Потом, обратив к водам Эско жест, полный презрения, добавил: — Не будет тебе ночных купаний!
Через три дня красивая молодая девица по имени Каттау пришла к Анне и так приглянулась ей, что стала ее горничной.
XV
Сказав, что Анна несчастлива, Отгеваар попал в точку: со дня свадьбы прошло уже два года, целых два года — а это даже больше, чем нужно для такого мужчины, как Исаак, чтобы устать от любви, пусть даже любви ангела, и подумать об измене. Нижеследующая сцена точно явит перед читателем обычный характер их отношений. В этот вечер они оба были в гостиной, обставленной тусклой палисандровой мебелью, в которой Анна просиживала целыми днями; Исаак развалился на канапе, на американский манер задрав ноги кверху, и покуривал сигару.
Сидя за низеньким столиком, на котором стояла лампа, Анна все вертела и вертела в руках маленький ключик.
— Почему же, — спрашивала она, — почему я должна отдать тебе этот ключ? Разве я заслужила, чтобы со мной вовсе не считались, разве я дала повод подозревать меня хоть в малейшей неверности или израсходовала на свои нужды хоть полгроша?
— Нет, — отвечал Исаак, — нет, и тем не менее…
— Исаак, открой мне мотив, причину этого; ты прекрасно знаешь, что этот ключ не только от кассы, он еще и от твоего доверия и нашего счастья.
— Не о том речь, — нетерпеливо ответил Исаак, — мне вскоре понадобится много денег, и я хочу избавить тебя от скучной необходимости то и дело отпирать и запирать этот сейф, вот и вся простая и истинная причина, и меньше всего тут дело в том, что ты теряешь мое доверие, а я покушаюсь на наше счастие.
Анна покачала головой.
— Для чего, — спросила она, — тебе так часто будут нужны деньги?
— Поговаривают о какой-то войне, акции всех займов переживут сокрушительное падение, и это подходящий случай все скупить, чтобы потом вновь продать.
— Я ничего не понимаю в твоей манере объяснять; выдадут ли тебе торговый документ о вложенных тобою деньгах?
— Да.
— И ты покажешь мне этот документ?
— Зачем? Я оставлю его у моего банкира в Брюсселе.
— Он даст тебе расписку?
— Это не обязательно.
— Тебе, наверное, придется часто ездить в Брюссель?
— Да, но я не премину всегда возвращаться, каждый вечер.
— Много у тебя там под ключом?
— Ровно столько, сколько мне хотелось бы иметь.
— А мне — сохранить; хочешь — испытаем судьбу, потянем жребий?
— Как ты можешь всерьез говорить такие вещи?
Анна пристально взглянула на мужа, тот опустил глаза.
— Итак, вот наше будущее, — сказала она, мы сейчас испытаем его; вот, я в накладе; возьми ключ, Исаак, но скажи только: ты один собираешься владеть этими акциями?
— Один! Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего.
XVI
Господину Исааку де Вильденстеену
Сударь,
Священная необходимость следить за соблюдением нравственных законов, соединяющая взаимными узами нас, людей цивилизованных, обязывает каждого из этих членов сообщать другому об опасности, в которой тот, быть может, находится. И вот, сударь, поскольку супружество есть одна из основ, на коих зиждется общество, я считаю себя обязанным, хоть сам и холостяк, донести вам об угрозе покушения на нерушимую святость этих уз. Вчера в кабачке, который его завсегдатаи предпочитают называть кафе и куда я захаживаю, уж простите великодушно, что говорю о себе самом, просто скоротать вечерок после моих трудоемких научных штудий, я услышал беседу двух молодых людей, которую затрудняюсь оценить с точки зрения грамматики, так как используемые выражения показались мне немного романтическими.
Я сознаю, какая опасность может угрожать мне, если когда-нибудь тот, О ком я считаю необходимым дать вам знать, узнает мое имя и место проживания. Поэтому умолчу и о том, и о другом; однако ж не подумайте, будто я опасаюсь мести со стороны безнравственности; ибо, как говорит Гораций:
Justum ас tenacem propositi virum,Impavidum ferient ruinae[5]
Я из тех, кого ничто не может заставить побледнеть, хотя, впрочем, цвет моего лица — тема не из приятных, и даже самым жестоким палочным ударам не лишить меня чувства собственного достоинства.
Итак, сударь, во вчерашней беседе речь шла о госпоже вашей супруге, которую я всячески чту и уважаю, не имея чести быть знакомым лично. Молодой человек, о котором я вам и толкую, с большим жаром расхваливал ее красоту и красную юбочку, а в конце концов сказал так: я напишу ей, я должен непременно написать ей. Желая это предупредить, сударь, и притом незамедлительно, я той же ночью отнес это письмо на почту.
Засим остаюсь с множественным и глубочайшим уважением вашим преданным и смиренным слугой.
Незнакомый друг.
P. S. Долг повелевает мне сообщить вам его имя на тот случай, если он из осторожности не подпишет своего письма: его зовут Оттеваар, он человек дурной репутации и живет в замке неподалеку от Мелестее.
XVII
Госпоже де Вильденстеен
Сударыня,
Однажды я, увидел вас и не смог не написать вам. Быть может, настанет время, когда вы позволите мне заговорить с вами. Прежде всего, я хочу рассказать вам о себе таком, каков я есть.
Природа для меня — религия, солнце — друг, жизнь — долг. Господь, перед которым я преклоняюсь, нисколько его не боясь, есть загадочная механика того театра марионеток, который еще называют универсумом. Когда марионетка больше не годится для службы, он ломает ее и ставит другую на ее место. Люди так жалки в этом просторном мире, это, вероятно, потому, что скитаются по нему подобно хищникам в пустыне, и истребляют друг друга в пустых спорах из-за мелких должностей, обрывка орденской ленты, тощего клочка земли. Тщеславие, жажда успеха, гордыня — вот преследующие их грустные химеры, в то время как для меня истина сокрыта в трех словах: справедливость, доброта, любовь. Сударыня, я люблю вас. До сегодняшнего дня счастье всегда было моим другом, я богат, молод и крепок. Быть может, завтра я начну сокрушаться и жалеть, что мне вообще довелось увидеть вас. Но мне нравится страдать ради вас, потому что вы несчастливы. С этой минуты я всегда ваш, я рядом с вами каждый ваш шаг и пребываю в ожидании, ибо мне обыкновенно достаточно лишь пожелать чего-нибудь, и оно становится моим.
Оттеваар
Каттау внесла оба письма одновременно, вручив мужу донос, а жене — то, о чем этот донос был написан.
Исаак читал медленнее, чем Анна; как раз когда он собирался спросить ее, что она там читает, она протянула ему письмо со словами:
— Прочтите сами это странное послание, Исаак.
Исаак прочел.
— Странно, — сказал он, — странно и, по — моему, еще и смешно, дерзко и глупо. Немедля в огонь их, излияния этого бахвала и вертопраха.
— А я вовсе так не думаю, — возразила Анна.
— Да вы уж ненароком не влюбились ли в него.
— Вам известно, что я даже не знакома с ним.
— Известно, известно… что кому известно, когда речь идет о женщинах?
— Это незаслуженное оскорбление, — возразила Анна.
Исаак вышел: как бы там ни было, сказал он себе, а взгляну-ка я на рожу этого фанфарона, и если что…
Исаак взял толстую палку, сел в дрожки и вышел из них в десяти минутах ходьбы от Мелестее.
Перед ним возвышался изящный замок, и он поинтересовался у прохожего крестьянина, не это ли имение господина Оттеваара. Точно так, отвечал крестьянин, а вот и господин собственной персоной, прибавил он, приветственно махая рукой вывернувшему прямо навстречу им с незаметной тропинки и пронесшемуся мимо всаднику, за которым неслись две превосходные шотландские борзые.
Исаак увидел полного энергии молодого человека, коренастого и крепкого, настоящее воплощение жизненной силы. Орлиный нос, с немного широковатыми ноздрями, серо-голубые глаза, запавшие под густыми бровями, образующими прекрасную горизонтальную линию, открытый высокий лоб, бычья шея, смуглый цвет лица, на котором застыло странное выражение, вполне способное принадлежать как мечтателю, так и дикарю, короткие ноги и маленькие мускулистые запястья, напоминавшие орлиные когти, — такими были характерные черты этого красивого фламандца, наверняка зачатого матерью после того, как она долго рассматривала какое-нибудь из славнейших полотен жизнелюбивого и чувственного Рубенса.
