Лесли Хартли - По найму
— Скоропостижно скончаться? А что? Почему бы и нет? В любую минуту. Пожалуй, только не сейчас.
Леди Франклин улыбнулась.
— Согласна: только не сейчас. Впрочем, люди так устроены, что всегда находят повод произнести: «только не сейчас». Кроме того, скоропостижная смерть — удар для близких. Наверное, приключись с вами такое, многие бы очень опечалились.
Ледбиттер промолчал.
— Дело не только во внезапности, — продолжала между тем леди Франклин. — Я бы вынесла это потрясение, этот шок, но с его смертью что-то ушло безвозвратно, что-то оборвалось: так обрывается вдруг мелодия. Оборвалась мелодия нашей жизни. Мы выводили эту мелодию и одновременно внимали ей — вы понимаете, что я имею в виду? Но мы не допели и не дослушали, главное так и осталось нераскрытым. Впрочем, муж пытался кое-что сделать. Он знал, что серьезно болен, но я-то об этом не подозревала. Он запретил доктору говорить мне о его здоровье. А вдруг это вынужденное молчание, невозможность рассказать мне все как есть и ускорило конец?.. Я знала — ему надо беречься, но надеялась, что впереди у нас годы счастливой жизни. Многое потом не давало мне покоя, но все-таки самое ужасное, что занавес упал так внезапно, поверг мою жизнь в хаос и мрак. Если бы только мы успели сказать что-то друг другу! Одного-единственного слова — «дорогой!», «дорогая!» — хватило бы вполне, оно подвело бы итоги, выразило бы наши чувства. Пусть даже это были бы горькие слова, ничего, мне все равно стало бы легче. Я была готова страдать вместе с ним, рядом с ним. Мы многое делали сообща, но никогда не страдали вместе, не жили общей болью. Его приступы не в счет — он всегда быстро поправлялся. Мы так и не открыли друг другу наши душевные глубины, не встретились под знаком вечности. Простите, если я говорю слишком театрально...
— Вовсе нет, миледи, — поспешил успокоить ее Ледбиттер. По правде говоря, до него дошло очень немногое из монолога леди Франклин. В какой-то момент он отключился и слушал вполуха, как радио — радио, правда, куда приятнее. Господи, скорее бы включить приемник!
Ее последние слова, однако, застряли у него в голове. «Под знаком вечности!» Только богачи могут себе позволить роскошь прислушиваться к своим капризным душам, до чего же они обожают такие выражения! Лично для него эти слова ассоциировались с процедурой захоронения бренного тела, которое с определенного момента делается жуткой обузой для окружающих — участь, очень скоро ожидающая и его самого, если за руль будут по-прежнему допускать женщин и они станут гонять по Лондону, как, например, вот эта...
Вскоре леди Франклин снова нарушила молчание.
— Откровенно говоря, я и по сей день не знаю, что именно должна была тогда ему сказать, — произнесла она задумчиво. — А ведь уже два года, как он умер, и у меня было предостаточно времени на размышления. Порой мне кажется, что я уже вижу эти слова, могу потрогать их рукой, знаю, что испытала бы, если б сумела их произнести. Я по-прежнему не теряю надежды их отыскать, но пока ничего не получается. Если б только я сумела внушить себе, что он может меня сейчас услышать, я бы обязательно нашла и произнесла эти слова. Но, увы, мертвые нас не слышат...
— И порой слава Богу, что не слышат, — отозвался Ледбиттер.
Леди Франклин улыбнулась и сказала: «Наверное, вы правы». Затем ее лицо снова затуманилось.
— Но если говорить всерьез — надеюсь, что вы не имеете ничего против, — эти несказанные слова преследуют меня страшным кошмаром. Муж так и не узнал, как я к нему относилась. Он умер в неведении. Да и как он мог догадаться — ведь я вела себя так легкомысленно. Я уже плохо помню, какой именно я была в те дни, с тех пор я сильно изменилась, могу сказать только одно: раньше я не думала о жизни, я просто жила... Я была очень юной, гораздо младше мужа. Я и замуж-то не собиралась, но все вокруг стали меня очень уговаривать, им казалось, что именно такой человек мне и нужен. Я была страшно напугана богатством мужа. («Нашла чего бояться, — удивился про себя Ледбиттер. — Готов побиться об заклад, что она быстро оправилась от испуга и все его денежки пересчитала до пенса!») Если бы кто-нибудь сказал, что я вышла замуж ради денег (а такое, наверное, говорилось), это было бы неправдой, но если б сказали, что я выходила за него без любви (не сомневаюсь, что и это тоже обсуждалось!), то здесь было больше истины. Но потом я его полюбила — возможно, не так, как любят тех, кто совершенно здоров и не нуждается в постоянном присмотре, но все равно полюбила. Говорят, что я была хорошей женой, и потому он не мог не знать, как я к нему относилась. Но, по-моему, это не так. Умирая, он понимал одно — если вообще сохранил способность что-либо понимать в свой смертный час, — меня нет дома, я в гостях. В то время я обожала ходить в гости, а муж больше любил побыть дома. По-моему, самое важное в нашей жизни состоит в том, чтобы те, кого мы любим, знали о наших чувствах. Разве я не права?
Леди Франклин явно ожидала ответа. Ледбиттер, которого никто не любил и который, в свою очередь, тоже никого не любил, был в замешательстве.
— Если так уж необходимо, чтобы люди знали, как мы к ним относимся... — начал он и вдруг почувствовал прилив уверенности, — если так уж необходимо, чтобы люди знали, как мы к ним относимся, — повторил он мрачно, — то, пожалуй, вы правы: надо говорить правду — в этом тоже есть свое удовольствие.
Леди Франклин улыбнулась:
— Вы так полагаете? Признаться, я имела в виду кое-что другое. Мне просто кажется — возможно, вы со мной не согласитесь, — что если во враждебности между представителями рода человеческого есть что-то вполне естественное и даже как бы само собой разумеющееся (Ледбиттер был полностью согласен с этим тезисом, хотя и промолчал), то с любовью все обстоит как раз наоборот. Что бы ни говорил Блейк... — тут, вовремя заметив, что имя Блейка не произвело на собеседника никакого впечатления, она слегка взмахнула рукой. — Блейк считал, что любовь очевидна и без слов, но я убеждена, что о любви надо говорить. Но сама так этого и не сделала.
«Положим, даже если б ты и объяснилась ему в любви, — размышлял тем временем Ледбиттер, — это еще вопрос, поверил бы он или нет. Мало ли кто что скажет...» Впрочем, пассажиру так не ответишь, и вслух он произнес:
— Поступки красноречивее слов, миледи!
Но леди Франклин покачала головой.
— Иногда — да, не спорю. Более того, в большинстве случаев так оно и есть. Но не всегда. Например, если б мне захотелось довести до вашего сведения, что я считаю вас превосходным водителем, лучшим из всех, кого я знаю, каким, спрашивается, поступком я могла бы это выразить? Пожалуй, только словами.
Сказано было убедительно, и Ледбиттеру волей-неволей пришлось принять комплимент.
— Если вам хочется что-то сказать людям, — продолжала между тем леди Франклин, обращаясь больше к себе, нежели к своему собеседнику, — спешите, не откладывайте на потом. Потом будет поздно, и несказанные слова отравят вам жизнь, как это случилось со мной.
Ее нижняя губа выпятилась, задрожала, и — словно захлопнулись оконные ставни — на лице появилось выражение скорбной отрешенности, недоступности внешним впечатлениям.
Ледбиттер стал думать, что бы такое он мог сказать окружающим, но ничего приятного для них не придумал. Обругать кого-нибудь на чем свет стоит? Это с превеликим удовольствием. В таком случае пару теплых слов могла бы услышать от него и леди Франклин. Например: «Поменяйтесь местами с простой работницей, миледи, и вам незачем будет ломать голову, что сказать мужу-покойнику: вы станете пилить живого супруга». Как следует не проснувшись, он соображал довольно туго и почему-то упустил из вида, что и работница может быть вдовой. Или: «Покойник небось на седьмом небе от радости, что не слышит, какую чушь вы несете!»
Расправившись в воображении с леди Франклин и заметно от этого повеселев, вслух он сказал:
— Не желаете ли послушать радио, миледи?
— Нет, нет, благодарю, — ответила леди Франклин. — Послушаем на обратном пути. Мы уже почти приехали.
Испугавшись холодности, с которой прозвучали эти слова, она поспешно добавила:
— Могу вам рассказать, почему я решила поехать в Кентербери. — И снова ей показалось, что она обращается к водителю как-то свысока, будто она гораздо старше его, хотя на самом деле заметно уступала ему и по возрасту, и по жизненному опыту. «Все дело в социальных различиях, — думала она. — Потому-то и изъясняюсь так неестественно: хочу быть абсолютно понятной, словно что-то растолковываю ребенку. Но я так давно ни с кем по-настоящему не общалась, что разучилась говорить по-человечески. Господи, как трудно вступать в контакт с людьми».
— Я решила поехать в Кентербери, — повторила она на сей раз с большей, как ей показалось, непринужденностью, — потому что муж очень любил старинную архитектуру, особенно соборы. Друзья иногда шутили, что ему следовало стать монахом — я страшно на них за это сердилась. Да, конечно, ему не надо было приобретать профессию, чтобы зарабатывать на жизнь, но, если б не здоровье, он скорее всего стал бы архитектором. Увы, болезнь заставила его отказаться от многого. Постепенно ему становились недоступными все его любимые занятия, то, без чего он не мыслил существования, — он обожал путешествовать, но и это в конце концов тоже стало ему не по силам. В свое время мы побывали во Франции, осматривали старинные соборы, часто путешествовали по английским церквам. Муж много рассказывал мне о церковной архитектуре, хотел передать мне свое увлечение, но у него ничего не вышло.
