Вулф Том - Мужчина в полный рост (A Man in Full)
Иными словами, эти черные вконец обнаглели — бесятся совсем как белые студенты. Вот белая Атланта и кипела от возмущения, выдвигая против чернокожих студентов какие угодно обвинения, кроме главного: «Эти черные повсюду, они хозяйничают в наших, белых районах, а мы не можем их остановить!»
Со стороны водительского сиденья «камаро» выскочил толстый, неповоротливый парень. Позади «камаро» почти вплотную стоял «эклипс» с укороченной хвостовой частью. Парень оперся рукой о крыло багажника «камаро» и — вот она, молодость! — легко перемахнул между машинами, приземлившись прямо перед девушкой. Едва только его ноги коснулись асфальта, как он тоже задвигался в ритме.
«Двигай булками!»
Парень оказался высоким, чуть темнее девушки. Но ненамного — вполне мог бы пройти «тест бумажного пакета», как выражаются здесь, в «Черном маяке»: если кожа не темнее коричневого бумажного пакета из бакалеи, чернокожий парень или девушка вправе рассчитывать на членство в Черном братстве. На парне была бейсболка задом наперед, в ухе — золотая серьга, как у пирата. Оранжевая футболка огромных размеров обвисала, короткие рукава доставали аж до локтей, а ворот болтался у самых ключиц. Футболка доходила до середины бедра, закрывая мешковатые, обрезанные покороче джинсы, с ширинкой едва не у колен. На ногах — громадные черные кроссовки-«Франкенштейны», с хлопающими белыми язычками. Типичный видок парня из черного гетто. Однако Роджер Белый, в костюме из тонкой шерстяной материи в узкую белую полоску, в полосатой, бело-голубой рубашке с жестким, со вставками воротничком, в темно-синем шелковом галстуке, не поверил этим дешевым шмоткам — парень хоть и рослый, но с жирком и, судя по всему, жизнь его явно удалась. Ни стальных мускулов с ремнями-сухожилиями, ни настороженного взгляда пацана из гетто. Зато — «шевроле камаро»; наверняка обошлась папаше тысяч в двадцать. Скорее всего, парню светит наследство в виде старейшего основанного чернокожим банка или страховой компании где-нибудь в Мемфисе или Бирмингеме, а может, в Ричмонде… Роджер Белый глянул на номерные знаки — Кентукки? — значит, в Луисвиле. И вот теперь наш луисвильский «президент в утробе», уже студент, прикатил на три дня в Атланту, чтобы позажигать на Фрикнике, побузить и вообще почувствовать себя настоящим черным, полноправным членом братства.
Роджер Белый посмотрел вперед, назад, влево — всюду резвились беззаботные чернокожие парни и девицы. Они высыпали на мостовую Пидмонт-авеню и танцевали между машинами, перекрикиваясь и швыряясь банками из-под пива, громко ударявшими по асфальту, они виляли в такт музыке своими юными задами прямо напротив белого квартала, Энсли-парка, и сходили с ума под шоколадной луной. В этот субботний вечер самый воздух Атланты задохнулся хип-хоповыми ритмами, гулко разносившимися из стереосистем тысячи машин:
«Двигай булками!»
Роджер глянул на часы: «Вот черт! Пять минут восьмого!» А в половине он должен быть в Бакхеде, на Хэбершем-роуд, где сроду не бывал. Роджер выехал с приличным запасом времени, зная, что на улицах полно черных студентов и пробки чудовищные, однако теперь оказался заперт посреди импровизированной вечеринки на Пидмонт-авеню. Ему стало не по себе. Роджер никому бы не признался, даже жене, что одна лишь мысль об опоздании, в особенности, на важную встречу с белыми, для него невыносима. А встретиться предстояло с Баком Макнаттером, футбольным тренером Технологического, знаменитостью Атланты, человеком, с которым он, Роджер, даже не знаком — тот сам позвонил ему и попросил о встрече, не желая вдаваться в подробности по телефону. Так что не может он, Роджер, опоздать к такому человеку! Не может, и все тут! Пусть с его стороны это и трусость, но такой уж он человек. Как-то раз Роджеру довелось представлять интересы корпорации «Мо Тэк»; на переговорах речь шла о стадионе для «Атлантских Питонов». Он стоял в конференц-зале Пичтри-центра, среди белых адвокатов и управленцев; все ждали Рассела Таббса. Роджер хорошо знал Расса, этого адвоката из черных — Расе представлял интересы городских властей. Один внушительных размеров бизнесмен с багровым лицом, настоящий выходец из джорджийской глубинки, разговаривал с другим бизнесменом под стать себе; ни тот, ни другой и не подозревали, что Роджер стоит у них за спиной и все слышит. И один сказал: «Когда, черт возьми, заявится этот Таббс?» А второй виртуозно, как это умеют в Джорджии, изобразил речь чернокожего: «Ну… это… я не знаю, по правде сказать. Адвокат Таббс, он это… живет в поясе ЦВ». ЦВ… Цветного Времени… В общем-то, избитая шутка — Роджер Белый и сам не раз вспоминал ее в компании с другими чернокожими. Но услышать такое от этих белых поборников прошлого… Он готов был придушить борова на месте. Но не придушил ведь, нет… молча проглотил… Дав себе слово никогда-никогда не опаздывать на встречи. Особенно с белыми. И не опаздывал до сегодняшнего дня, пока не застрял в гуще черных студентов, затеявших посреди дороги танцы, которые бог весть когда закончатся.
Отчаявшись, Роджер Белый глянул на возможный путь к спасению — тротуар. «Лексус» стоял в крайнем правом ряду, совсем рядом — свернуть бы на тротуар, а там добраться до Десятой улицы. Тротуар шел параллельно набережной, огороженной решеткой с простыми каменными опорами; решетка тянулась вдоль взбиравшейся на холм Пидмонт-авеню. Сама набережная походила на скалу с ровной площадкой, на которой вдруг неожиданно возникала возвышенность, — бугор между Пидмонт-авеню и Пидмонтским парком. Прямо над стеной виднелось невысокое здание, напоминавшее Роджеру горнолыжную базу в Северной Каролине. На террасе собралась группа белых, разодетых в пух и прах. Они стояли и смотрели на веселящуюся черную молодежь.
«Двигай булками!»
Роджер вгляделся в лица обладателей смокингов и вечерних платьев — ничего похожего на улыбки. Да ведь это «Пидмонтский ездовой клуб»! Теперь Роджер узнал здание, святую святых белого истэблишмента Атланты. Он легко представил себе, как эти «шишки» давно уже договорились собраться; им и в голову не пришло, что субботний вечер совпадет со студенческим нашествием. Сбывался самый жуткий кошмар белых — оказаться посреди разгульной черной тусовки! С одной стороны прямо перед клубом из машин выпрыгивали чернокожие парни и девчонки, оттягиваясь под Доктора Рэммера Док-Дока. С другой стороны, в Пидмонтском парке, тысячи таких же чернокожих отрывались под еще одного рэппера, Джи Джи Гуд Пистонза. И куда бы белые ни повернулись, всюду бесновались толпы черной молодежи, свободной от страха и условностей.
Отлично! Прямо-таки ирония судьбы: «черная» пробка посреди пробки на Пидмонт-авеню! И это прямо перед «Пидмонтским ездовым клубом»! Ездовым! Клуб основали в 1887-м году, всего через двадцать лет после Гражданской войны; элита Атланты, само собой, белая элита начала собираться по выходным на месте сегодняшнего Пидмонтского парка, похваляясь своими роскошными приобретениями: легкими экипажами, фаэтонами, ландо, колясками с откидным верхом, большими каретами со сделанными на заказ кузовами и упряжью, с умопомрачительно дорогами лошадьми… Тогда-то и было приобретено это здание; его все расширяли, пока оно не вытянулось, став бесформенным. Именно на него и смотрел Роджер. Еще совсем недавно вход в клуб был заказан любому черному, если только он не метрдотель, официант, повар, портье или парковщик. Однако недавно на стене клуба кое-что нацарапали, и в заведении задумались о приеме чернокожих. Даже Роджер получил такое предложение — через одного юриста по имени Бадди Ли Уизерспун, любителя плотских утех. Если, конечно, понял того правильно. Вот насколько «белым» его считают. Даже сами белые! Ну и пусть катятся подальше… черта с два он появится у них, черта с два будет расхаживать среди белых физиономий, на которые теперь смотрит снизу вверх… Да ни за что на свете, пускай хоть на коленях умоляют. Нет, черт возьми! Он выйдет из «лексуса» к этой черной тусовке и, потрясая кулаками в сторону террасы, выкрикнет: «Эй, вы, хотите иметь свой клуб? Прямо здесь, на перекрестке Пидмонт-авеню и Пятнадцатой? Хотите устраивать элитные вечеринки? А этого не хотите?! Смотрите-смотрите! „БМВ“, „гео“, „неоны“, „эклипсы“, „хаммеры“, „камри“, „эльдорадо“ — машины на миллионы долларов, машины, за рулями которых черная американская молодежь, миллиарды вольтов возбужденной энергии, они трясут своими черными задницами прямо в ваши бледные, дрожащие лица! Смотрите на меня, слушайте! Потому что сейчас я…»
Но тут у Роджера кончился запал — он понял, что ничего не скажет и не сделает. Даже из машины не выйдет. Через двадцать пять минут он должен быть в Бакхеде, у тренера Бака Макнаттера. А Бак Макнаттер — белый, да еще какой.
На секунду Роджер Белый возненавидел себя — такое с ним случалось. Может, он и в самом деле белый… белый, а не черный… Его отец, Роджер Мэйкпис Белл, пастор церкви Согласия, назвал сына Роджером Альстромом Беллом Вторым, в честь историка религии Сидни Альстрома, перед чьим умом преклонялся. Отец полагал, что дополнение «Второй» — самое подобающее обозначение для сына, имя и фамилия которого совпадают с именем и фамилией отца. Поэтому когда он, Роджер, был еще мальчишкой и жил с родителями в Вайн-Сити и Угольных Высотах, многочисленная родня, а за ней и остальные стали звать его Роджер Второй, как будто у него было двойное имя, вроде Бадди Ли. В семидесятые Роджер поступил в Морхаус и сокурсники переделали совершенно безобидное Роджер Белл Второй в Роджер Белл Белый, а там и просто в Роджер Белый. Прозвали, как припечатали. Роджер Белый поступил в Морхаус, эту жемчужину четырех черных колледжей Университетского центра Атланты, с весьма незавидным багажом — все его взгляды на политику, а также духовные и культурные ценности, отношение к собственности, манера одеваться и держать себя сложились под влиянием отца, ярого поборника идей Букера Т. Вашингтона[2]. В 1895-м Букер Вашингтон заявил о своих взглядах прямо здесь, в Пидмонтском парке, на Выставке хлопковых штатов, произнеся речь «Компромисс Атланты», в которой сказал, что чернокожие прежде всего должны добиваться экономического благосостояния, а не политического или социального равенства с белыми. Увы, конец семидесятых был тем самым временем — и сильнее всего это ощущалось в Морхаусе, самом элитном черном колледже во всей Америке, кузнице хваленых морхаусцев — когда черный либо поддерживал «Пантер», Конгресс расового равенства, Студенческий координационный совет за ненасилие, Черную освободительную армию[3], этих Рэпа, Стокли, Хьюи, Элдриджа[4], либо, что называется, выпадал из обоймы. Мартина Лютера Кинга черной Атланты застрелили совсем недавно, еще и десяти лет не прошло, так что с градуализмом, гандизмом и прочими «измами» было покончено. И если черный был сторонником Букера Вашингтона, он не просто выпадал из обоймы. С таким же успехом он мог размахивать транспарантом с именами Лестера Мэддокса, Джорджа Уоллеса или Юджина Талмиджа[5]. А впрочем, к черту все это! Букер Вашингтон ведь отнюдь не был дядей Томом! И никогда не раболепствовал перед белыми! Даже не требовал расовой интеграции! Он говорил, что черный никогда не придется по нраву белому, никогда! Белый никогда не обойдется с черным по справедливости, а если и обойдется, то сделает это корысти ради! Белый готов признать черного равным себе, только если этот черный добьется невероятного успеха, сделает умопомрачительную карьеру, станет знаменитостью в своем кругу. Тогда он, белый, будет стремиться всеми правдами и неправдами завязать с ним партнерские отношения! Но в Морхаусе, а тем более в студенческом обществе «Омега дзета дзета» об этом и слышать не хотели! Там ратовали за противостояние белой элите, за вооруженные стычки с копами, которые Черное братство устраивало в шестидесятые. Что-что, Букер Вашингтон? Сокурсники тогда дали ему прозвище Роджер Белый; прошло лет тридцать, а он все никак не отделается от него.
