Василий Быков - Его батальон
– Так точно, товарищ генерал! – вдруг бодро ответил Гунько и почти обрадованно обернулся к Волошину. Страдальческое выражение на его лице сменилось надменно-требовательным оттого, что начальственный гнев переходил на другого. Волошин с холодным недоумением пожал плечами:
– Мне не было приказано ее брать.
Генерал поднялся от печки, возле которой его услужливо сменил майор в полушубке. В печи загудело, затрещало, все ее щели ярко засветились пламенем.
– Вот он уже второй раз оправдывает свою бездеятельность отсутствием приказа. По плану командующего высота в вашей полосе? – спросил генерал, и командир полка поспешно схватился за свою полевую сумку.
– Так точно. Для меня включительно.
Немного суетливее, чем следовало, он достал из сумки испещренный знаками лист карты, и они склонились над ней в тусклом свете карбидки. Комбат чувствовал, что тут что-то напутано, но молчал, с покорной готовностью подчиненного ожидая, что будет дальше. И вдруг генерал выругался:
– Где же включительно? На карте для вас исключительно.
– Так точно, исключительно, – поспешил подтвердить командир полка.
– Так что же вы путаете? Или вы не понимаете знака?
– Понимаю, товарищ генерал.
– Разгильдяи! – Генерал швырнул карту. – Слишком о себе заботитесь! – выкрикнул он и страдальчески приложил руку к повязке.
Волошин сузил глаза. Сдержанность, не покидавшая его все это время, начала изменять комбату.
– Надеюсь, товарищ генерал, ко мне это не относится.
Генерал сделал шаг к выходу и остановился:
– Относится! И к вам тоже относится! Вот мы разберемся – и будете завтра брать высоту штурмом. А то расположились мне, печки-лавочки!
Комбат молча про себя выругался, вот тебе и на – дождались наконец! Он уже чувствовал, что эти слова генерала – не пустая угроза, что очень даже возможно – прикажут, и придется брать высоту штурмом, особенно если в это дело вмешается такой высокий начальник. Но ведь столько упущено времени! Там, наверно, отрыты уже все траншеи, заложены минные поля, оборудованы все огневые позиции, и теперь – наступать! «Где же вы были сутками раньше, товарищ решительный генерал?» – думал командир батальона. Теряя остатки выдержки, он шагнул вперед и сказал как можно спокойнее:
– Судя по всему, высота шестьдесят пять ноль включительно для полосы соседней армии.
Генерал остановился и вперил в комбата злой взгляд своих суженных колючих глаз. Его лоб под высоко надетой папахой резко белел в сумраке свежим бинтом. Комбат, не моргнув, почти с вызовом выдержал этот многозначительный взгляд.
– Ишь какой умник! Знает: соседней армии! А я вот нарезаю ее вам. А то – соседней! Вы знаете, где соседняя армия? У черта на куличках соседняя армия. Жуковку еще не взяла.
– Тем более нам нельзя вырываться. Открытый фланг.
– Смотрю, ты чересчур грамотный! За фланги беспокоишься. А ты бы побольше о фронте думал. О фронте! За фланги позаботятся кому надо.
– Я беспокоюсь за батальон, которым командую. А в батальоне и так семьдесят шесть человек на довольствии.
Генерал замолчал, засунув руки в карманы бекеши, прошагал к печке, назад к ящикам и остановился, задержав взгляд на робком огоньке фонаря. Майор Гунько, не сходя с места посреди землянки, почтительно повернулся к генералу.
– Командир полка, вы пополнение получали?
– Так точно. Сегодня в конце дня.
– Пополните его батальон.
– Будет сделано.
– Мне нужны еще командиры, – с упрямой настойчивостью сказал комбат. Его сдержанность перед генералом вдруг исчезла, вытесненная беспокойством перед неожиданно свалившейся новой задачей. Он уже весь был во власти этой задачи и теперь, воспользовавшись моментом, хотел изложить перед начальством все многочисленные нужды своего батальона. – У меня только один штатный командир роты. Недостает двенадцати командиров взводов. У меня у самого нет заместителя по политчасти – выбыл в госпиталь. Поддерживающая батарея артполка сидит без снарядов, – сказал он и умолк. Для начала было достаточно.
Наступило молчание. Командир полка, расслабив в колене ногу, продолжал стоять перед генералом, у которого все ниже на глаза оседали его тяжелые косматые брови.
Где-то на поверхности снова громыхнули разрывы, но в этот раз дальше, чем прежде; генерал настороженно вслушался и, как только эхо разрывов смолкло вдали, спросил у Гунько:
– Вы на лошади?
– Так точно.
– С коноводом? Одну лошадь дадите мне. Поедем в штаб.
Поняв, что самое неприятное минуло, майор Гунько будто стряхнул с себя все время владевшую им скованность школьника перед строгим директором.
– Пожалуйста, товарищ генерал. А ваш адъютант, если угодно, может подождать, я пришлю коня. Это быстро.
– Зачем ждать? – сказал майор-адъютант. – Мы пешком. Коновод поведет.
– Можно и так, – сговорчиво согласился Гунько, и у комбата как-то не в лад с его настроением мелькнуло в голове: какая почтительность! Эту граничащую с угодливостью почтительность Волошин наблюдал в своем командире впервые, никогда не подозревая прежде, что въедливый, желчный майор может оказаться таким покладистым. В другой раз он бы не преминул с удовольствием понаблюдать за новой чертой командира полка, но теперь, взбудораженный всем, что ему предстояло, грубовато спросил Гунько:
– Так мне что, готовиться к атаке?
Командир полка, в затруднении сморщив лоб, повернулся было к нему, потом к генералу, который старательно натягивал на руки перчатки.
– Вот разберемся, и получите приказ.
Волошин неторопливо достал часы:
– Уже почти двадцать два часа, товарищ генерал. В случае чего, когда же мне готовить батальон?
Генерал шагнул к выходу, но, остановившись, сказал с не покидавшей его язвительностью:
– Ишь забеспокоился! Раньше надо было беспокоиться, товарищ комбат.
– Раньше батальон имел другую задачу.
– Наступать – вот ваша задача! – повысил голос генерал. – Наступать! Запомните раз навсегда! Пока враг не изгнан из пределов нашей священной земли – наступать! Не давать ему покоя ни днем ни ночью. Забыли, чьи это слова? Напомнить?
Комбат зло молчал. Против этих слов у него не было и не могло быть возражений, тут он оказался припертым к стене. Это было почти унизительным – молча стоять так, под строгим генеральским взглядом, опустив руки по швам, и чувствовать, как генерал, празднуя над ним побед у, презрительно сверлит его своим начальственным взглядом. Да, он победил строптивого комбата и с высоты своей генеральской власти минуту демонстративно наслаждался этим. Затем протянул руку к палатке, чтобы выйти из землянки, как вдруг остановился, будто припомнив что-то.
– За отсутствие дисциплины в батальоне и эти штучки санитарного инструктора объявляю вам выговор, комбат. Вы слышите?
– Есть! – сжав челюсти, выдавил Волошин.
– Вот так! Получите в приказе по армии.
В мертвой тишине, которая наступила в землянке, генерал еще раз пронзил его властным взглядом и вдруг будто случайно увидел у стенки Джима.
– А собачку вашу мы заберем. Вам она ни к чему – командуйте батальоном. Крохалев!
Палатка на выходе приподнялась, и в землянку влез незнакомый боец в бушлате.
– Крохалев, возьмите пса!
Боец не очень решительно сделал два шага вперед и с протянутой рукой наклонился к Джиму. Пес угрожающе насторожился и вдруг с такой яростью гаркнул, что Крохалев в испуге отскочил к порогу. «Ага, черта он вам дастся! – злорадно подумал комбат. – Берите, ну!»
Генерал, уже приподняв палатку, вдруг обернулся:
– Что, не идет? Комбат, а ну дайте своего человека!
Волошин сжал челюсти, ощущая полный свой крах.
Генерал ждал, но у комбата все не хватало решимости на это позорное в отношении пса предательство.
Пауза затягивалась, генерал ждал, и Гунько деланно встрепенулся от возмущения:
– Вы слышали приказ? Где ваши бойцы? А ну там, в траншее, – живо!..
В землянку ввалился Чернорученко и вопросительно уставился на командира полка. За его спиной из-за палатки выглядывал Гутман.
– Берите собаку! Живо!
Чувствуя, что Джима уже не спасти, Волошин ледяным голосом приказал:
– Гутман, возьмите Джима!
– Куда? Это наш Джим. Куда его брать?
– Прекратить разговор! Выполняйте приказ!
Обезоруженный холодной неумолимостью комбата, ординарец недоуменно пожал плечами:
– Гм! Мне что! Я выполню. Джим, ко мне!
Пес доверчиво подался к Гутману, и тот взял его за ошейник. Джим не сопротивлялся, лишь недоумевающе спокойно посмотрел на комбата. Волошин отвел взгляд в сторону, чтобы не выдать того, что он сейчас чувствовал. Но что понимала собака?
– Вот так! – удовлетворенно сказал генерал. – Проводите к штабу, товарищ боец.
Он включил фонарик, и все они друг за другом вылезли в траншею.
В землянке сделалось тихо, пустынно и холодно. Чернорученко взялся шуровать в печке. Лейтенант Маркин бесшумно вылез из темного угла и сел на свое место за ящиками.
