Джордж Оруэлл - Скотский уголок
— Товарищи! — визгливо начал Деловой. — Неужели вы думаете, что мы, свиньи, ищем для себя выгоды или привилегий?
Да если хотите знать, многие из нас не любят ни яблоки, ни парное молоко. Я, например, терпеть не могу. И если мы все же заставляем себя употреблять их в пищу, то исключительно для поддержания своего тонуса. Как доказала наука, товарищи, молоко и яблоки содержат вещества, абсолютно необходимые для жизнедеятельности свиньи. Мы заняты тяжелой умственной работой. Организация производства, вопросы управления — все лежит на нас. День и ночь печемся мы о вашем, товарищи, благополучии. Ради вас мы захлебываемся этим молоком, ради вас давимся этими яблоками. Вы представляете, что произойдет, если мы не справимся со своими обязанностями? Вернутся времена Джонса! Да-да, вернутся! Вы этого хотите? — Голос Делового поднялся до трагических высот, Деловой дрожал всем телом, сучил ножками и подергивал хвостиком. — Вы хотите, чтобы вернулись времена Джонса?!
Что тут можно ответить? Меньше всего на свете животные хотели, чтобы вернулись времена Джонса. Если вопрос ставился так, то спорить было не о чем. Необходимость поддержания тонуса свиней не вызывала сомнений. Одним словом, все сошлись на том, что молоко и паданцы (и вообще большая часть урожая яблок) будут отдаваться свиньям.
Глава четвертая
Наступила осень. В графстве только и было разговоров, что о «Скотском уголке». Каждый день Цицерон с Наполеоном посылали голубей во все концы, с тем чтобы они несли животным близлежащих ферм правду о Восстании и разучивали с ними песню «Скот домашний, скот бесправный».
Мистер Джонс в основном торчал в «Рыжем льве», накачиваясь пивом и жалуясь знакомым и незнакомым на злую судьбу, которая потворствует всякому там четвероногому сброду и смотрит сквозь пальцы на то, что человека изгоняют из его законных владений. Фермеры сочувственно кивали, но не спешили предложить помощь. В уме каждый прикидывал, нельзя ли все-таки построить свое счастье на несчастье ближнего. Эта в общем-то здоровая мысль наталкивалась на одно препятствие: непосредственные соседи Джонса были заклятыми врагами, и это связывало обоим руки. Мистер Пилкингтон, жизнерадостный джентльмен, деливший свои деловые интересы между охотой и рыбной ловлей, смотря по сезону, был владельцем «Фоксвуда» — обширных угодий вокруг технически устаревшей и сильно запущенной фермы, где кустарник давно не вырубался, пастбища оголились, а живые изгороди потеряли всякую форму. Владельцем другой фермы — «Пинчфилд» — поменьше и поухоженнее, был мистер Фредерик, человек жесткий, цепкий, неисправимый сутяжник и, как поговаривали, большой любитель биться об заклад. Оба относились друг к другу с такой неприязнью, что даже личная выгода не заставила бы их сделать встречные шаги.
Оба фермера были в равной степени напуганы Восстанием и озабочены тем, чтобы их домашний скот поменьше знал о соседях. В первые дни после Восстания они поднимали на смех саму мысль о том, что животные могут самостоятельно вести хозяйство. Вот увидите, говорили оба, они и двух недель не протянут. Был даже пущен слух, что в «Райском уголке» (фермеры упорно отказывались признать законным новое название) все уже перегрызлись и вообще вот-вот перемрут от голода. Однако время шло, животные не перемерли, и тогда Фредерик и Пилкингтон сменили пластинку и заговорили о чудовищной вакханалии жестокости и разврата. И каннибализм, дескать, там у них, и раскаленными подковами пытают, и самки у них там общие. Вот оно чем оборачивается, когда восстают против законов природы.
Мало кто верил всем этим байкам. Слухи о необыкновенной ферме, откуда выставили людей и где с тех пор всем заправляют животные, распространялись, обрастая фантастическими подробностями, и волны свободолюбия прокатывались то тут, то там. Всегда послушные быки вдруг становились неуправляемыми, овцы ломали загоны и объедались клевером, коровы во время дойки переворачивали ведра, верховые лошади отказывались брать препятствия и сбрасывали седоков. Но это еще не все — повсюду звучала мелодия и даже слова крамольной песни. На удивление быстро облетела она все графство. При первых же звуках люди закипали от ярости, хотя старательно делали вид, будто ничего смешнее им слышать не приходилось. Петь такую чушь, говорили они, это ж додуматься надо. Животное, застигнутое на месте преступления, подвергалось бичеванию. Но песня звучала! Ее насвистывали дрозды в кустах, ее подхватывали голуби в кронах вяза, она слышалась в ударах молота по наковальне и в перезвоне церковных колоколов. И люди вздрагивали, как будто песня предрекала им скорую гибель.
В один из первых дней октября, когда пшеница была сжата и частично обмолочена, воздух затрепетал от внезапно слетевшихся голубей, которые в превеликом возбуждении спешили в «Скотский уголок» с ужасной вестью. Джонс со своими работниками и еще дюжина людей из «Фоксвуда» и «Пинчфилда» открыли главные ворота и направляются к ферме! Все они вооружены дубинками, а сам Джонс, идущий во главе, держит наготове ружье. Они наверняка попытаются отбить ферму!
Животные этого давно ждали и загодя приготовились. Оборону возглавил Цицерон, в свое время проштудировавший в библиотеке Джонса «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря. Он отдавал приказания быстро и четко, и в считанные минуты каждый успел занять свой боевой пост.
Подпустив людей поближе, Цицерон дал отмашку. В воздух поднялись голуби, числом до тридцати пяти, и спикировали на неприятеля. Пока тот от них отмахивался, из кустов выскочили гуси и принялись вовсю щипать людей за икры. Впрочем, это был лишь первый выпад, рассчитанный скорее на то, чтобы внести в ряды противника легкое замешательство, и люди без особого труда отогнали гусей дубинками. Тут Цицерон ввел в бой свежие силы. Под его доблестным началом Бенджамин, Мюриэл и весь личный состав овец бросились вперед и стали бодать и колоть неприятеля. Бенджамин еще успевал поворачиваться и лягать то одного, то другого своими копытами. И снова люди оказались сильнее: дубинки и кованые сапоги сделали свое дело. Цицерон пронзительным визгом подал сигнал к отступлению, и все животные спешно ретировались на скотный двор.
Люди издали победный клич. Видя, что противник в страхе бежит, они начали его преследовать, забыв о стройности своих рядов. На это Цицерон и рассчитывал. Как только люди ворвались во двор, все три лошади, три коровы и свиньи, устроившие в коровнике засаду, в несколько прыжков отрезали им путь к отступлению. Цицерон скомандовал атаку и первым ринулся на Джонса. Тот, недолго думая, дал залп из ружья. Спину Цицерона обагрила кровь; рядом замертво рухнула овца. Не сбавляя хода, Цицерон всей своей массой врезал Джонсу по ногам. Тот отлетел на несколько метров и, потеряв ружье, упал на навозную кучу. Но еще более впечатляющими были действия Работяги, который вставал на дыбы и наносил сокрушительной силы удары мощными копытами. Первый же такой удар разбил голову мальчишке-конюшему из «Фоксвуда». При виде бездыханного тела люди побросали дубинки и показали спину. Они заметались в панике, не успевая увертываться от рогов, зубов, копыт, клювов. Не было животного, которое бы не выместило на человеке своих обид. Откуда-то с крыши на пастуха спрыгнула кошка и вцепилась когтями в шею, отчего тот заорал благим матом. В какой-то момент, увидя брешь в цепи противника, люди задали стрекача. Не прошло и пяти минут после их вторжения, как они уже спасались позорным бегством, и стадо гусей с шипением гнало их обратно к главным воротам, щипля за ляжки.
На поле боя остался один убитый. Работяга тщетно пытался расшевелить копытом мальчишку-конюшего, лежавшего ничком в грязи.
— Мертвый, — с горечью сказал Работяга. — Я не хотел. Я забыл, что у меня железные подковы. Я правда не хотел!
— Забудь о жалости, товарищ! — вскричал Цицерон, истекавший кровью. — На войне как на войне. Хороший человек — это мертвый человек.
— Я не хочу ничьей смерти, даже человеческой, — в глазах Работяги стояли слезы.
— А где Молли? — вдруг спросил кто-то.
В самом деле, Молли нигде ни было видно. Все не на шутку встревожились. Уж не ранена ли она? А может, люди увели ее с собой? После долгих поисков ее нашли в стойле; она зарылась мордой в ясли с сеном, так что торчали одни уши. Молли дезертировала, едва раздался ружейный залп. Успокоенные тем, что она жива-невредима, все потянулись на скотный двор и, к удивлению своему, обнаружили, что «бездыханное тело» сбежало — вероятно, мальчишка был только ранен, а не убит.
Еще не успевшие остыть после сражения, животные наперебой вспоминали свои ратные подвиги. Стихийно началось празднование победы. Подняли флаг, спели раз пять «Скот домашний, скот бесправный». Погибшую овцу торжественно предали земле и на этом месте посадили куст боярышника. Цицерон произнес над могилой короткую речь, в которой призвал животных, если понадобится, отдать жизнь за родную ферму.
