Герман Мелвилл - Ому
Когда стычка уже кончилась, появилась тяжелая артиллерия в лице долговязого доктора с его пищалью.
— Где они? — крикнул он, еле переводя дух.
— В данный момент мили за две, — ответил лондонец. — Черт возьми, Поль! Вы должны были влепить пулю в этого маленького черного.
Пока я приводил всяческие оправдания в объяснение своего промаха, Зик, бросившись вперед, внезапно воскликнул:
— Ради бога! Что вы там делаете, Питер?
Питер, разъяренный неудачей и по неведению приписав ее трусости наших туземных помощников, направил дуло своего ружья на дрожащего оруженосца, слезавшего с дерева.
Доктор нажал курок, и пуля пролетела высоко над головой островитянина; тот спрыгнул на землю и, вскрикнув дурным голосом, пустился бежать со всех ног. Остальные после этого шли за нами, дрожа от страха.
Снова построившись походным порядком, мы несколько часов двигались вперед, но не заметили ни одного животного, так как выстрелы были слышны на большом расстоянии. Наконец, мы взобрались на крутую гору, чтобы осмотреть окружающую местность, и оттуда увидели трех быков, которые мирно паслись внизу на зеленой поляне среди леса; деревья скрывали их со всех сторон.
Мы прежде всего осмотрели ружья, потом быстро съели принесенный в тыквенных бутылях завтрак и тронулись в путь. Пока мы спускались по склону горы, быки были ясно видны; вступив в лес, мы на некоторое время потеряли их, но снова обнаружили, как только подошли к тому месту, где они паслись.
Это были бык, корова и теленок. Корова лежала в тени на опушке леса. Теленок растянулся в траве перед ней и лизал ей губы, между тем как старый самец стоял рядом, бросая отеческие взгляды на эту семейную картину и с видом гордого супруга поднимая нос кверху.
— Теперь, — прошептал Зик, — надо захватить этих бедняжек, пока они столпились в кучу. Ползем, ребята, ползем. Помните, стрелять всем вместе и только по моей команде.
Мы подкрались к самому краю открытой поляны и стали на колени за кустами, просунув наведенные дула между ветками. Послышался легкий шорох. Бык обернулся, опустил голову к земле, издал глухой сердитый рев и принялся нюхать воздух. Корова приподнялась на колени, тревожно нагнулась вперед и встала на ноги, а теленок, насторожившись, залез ей под брюхо. Все трое стояли рядом, и казалось, вот-вот бросятся бежать.
— Я беру на себя быка, — воскликнул наш предводитель. — Огонь!
Теленок упал как подкошенный; его мать замычала и сунулась головой в чащу, но сразу же повернулась, с жалобным стоном приблизилась к мертвому теленку и стала ходить вокруг него, злобно сопя кровоточащим носом. Треск веток в лесу и яростный рык отмечали путь убегающего быка. Вскоре раздался еще один выстрел, и корова упала. Оставив нескольких туземцев сторожить убитую добычу, мы бросились в погоню за быком; его ужасающий рев привел нас к тому месту, где он лежал. Раненный в плечо, обезумевший от страха и боли, он бросился в чащу леса, но когда мы подошли, лежал на земле в зеленой ложбине, уткнувшись черной мордой в лужу собственной крови, струившейся из раны и забрызгавшей всю шкуру.
Янки поставил ружье на сошку, выстрелил, свирепое животное подпрыгнуло в воздух и, подогнув передние ноги, рухнуло замертво.
Наши приятели-островитяне теперь воспрянули духом, преисполнились храбрости и рвения. Старый Тонои не побоялся ухватить бедного быка за рога и заглянуть в его остекленевшие глаза.
Мы сразу же пустили в ход матросские ножи и, сняв шкуры с убитых животных, на веревках из коры подвесили выпотрошенные туши высоко к веткам деревьев. Затем спрятались в заросли и стали поджидать диких кабанов, которые, по словам Зика, должны были скоро появиться, привлеченные запахом крови. Через некоторое время мы услышали, как они приближаются с двух или трех сторон, а еще через несколько секунд они уже раздирали на части требуху.
Так как можно было рассчитывать только на один залп по этим животным, то мы намеревались стрелять одновременно; однако случилось так, что ружье доктора опередило другие и один кабан упал. Остальные бросились напролом в чащу, а мы все, за исключением доктора, за ними, решив во что бы то ни стало тоже сделать по выстрелу.
Лондонец ринулся в кусты, и через несколько мгновений мы услышали грохот его ружья, а вслед затем отрывистый крик. Подбежав к товарищу, мы увидели, что он сражается с сущим дьяволом во образе черного как смоль кабана с искалеченным рылом. Коротышка выстрелил по зверю, когда тот полным ходом мчался прямо на него, и теперь подвергся яростному нападению; кабан грыз приклад ружья, которым Коротышка, крепко держась за дуло, попытался ударить его, одновременно нащупывая засунутый за пояс нож. Я оказался ближе остальных и, пустив пулю в голову животного, положил конец сражению.
Приближался вечер, и мы принялись нагружать наших носильщиков. Рогатый скот был настолько мелкий, что крепкий туземец мог нести целую четверть туши, без особого труда пробираясь сквозь чащу и спускаясь со скал. Для нас, белых, это, по правде говоря, было бы делом нелегким. Что касается диких кабанов, то мы не смогли уговорить ни одного островитянина понести убитого Коротышкой, так как его черный цвет вызывал в них непреодолимый суеверный страх. Поэтому нам пришлось его оставить. Второго кабана, пятнистого, привязали гибкими ветвями к жерди, и два молодых туземца потащили его.
Итак, с носильщиками во главе мы начали обратный спуск в долину. На полпути в лесу нас застигла темнота, и понадобились факелы. Мы остановились, смастерили их из сухих пальмовых веток, а затем, отправив вперед двух парней собирать хворост для поддержания огня, продолжали путь.
Это было фантастическое зрелище. Покачивавшиеся над нами факелы бросали отблески, которые мелькали среди деревьев. Там, где позволяла дорога, островитяне почти бежали, хотя и сгибались под тяжестью нош. Их голые спины были вымазаны кровью: то и дело обгоняя друг друга, они испускали дикие крики, пробуждавшие эхо в горах.
Глава LVIII
ОХОТНИЧЬЕ ПИРШЕСТВО И ПОСЕЩЕНИЕ БУХТЫ АФРЕХИТУ
Бык, корова и кабан! Неплохие трофеи за день. При свете факелов мы вступили на территорию плантации; дикий кабан покачивался на жерди, а доктор распевал старую охотничью песню «Ату его, ату!», и припев к ней заглушал вопли туземцев.
Мы решили устроить ночное пиршество. Разложив большой костер у самого дома и подвесив четверть туши теленка к суку баньяна, мы предоставили каждому отрезать и зажарить для себя такой кусок, какой ему вздумается. В ответ на наше угощение туземцы притащили корзины печеных плодов хлебного дерева, много пудинга из таро, кисти бананов и молодые кокосовые орехи.
Костер весело горел, не подпуская москитов, и в его свете все лица сверкали, как кубки с портвейном. Мясо обладало настоящим вкусом дичины, полностью насладиться которым нам отнюдь не помешал чудовищный аппетит. Зик достал несколько бутылок бренди из своих секретных запасов и пустил их вкруговую.
Моим долговязым товарищем овладело неуемное веселье. Исполнив свой репертуар анекдотов и песен, он вскочил на ноги, обхватил за талию молодую девицу из прибрежной рощи и принялся вальсировать с ней на лужайке. Но в эту ночь он натворил столько проказ, что всех не перескажешь. Туземцы, большие любители шуток, решительно заявили, что он «маитаи».
Мы разошлись лишь далеко за полночь. Но когда остальные удалились, Зик с бережливостью настоящего янки засолил оставшееся мясо.
На следующий день было воскресенье, и по моей просьбе Коротышка пошел со мной к Афрехиту — соседней бухте, расположенной почти напротив Папеэте. На ее берегу находится миссионерский поселок с большой церковью и зданием школы, пришедшими в полную ветхость. На живописном пригорке среди кустов стоит красивый дом с видом на пролив. Проходя мимо, я заметил изящную ситцевую юбку, промелькнувшую в дверях, которые вели с веранды в комнату. Здесь была резиденция миссионера.
Нарядная маленькая парусная шлюпка танцевала на якоре в нескольких ярдах от берега.
Разбросанные по близлежащим низинам, стояли туземные хижины; они были довольно невзрачные, но во всех отношениях лучше большинства таитянских.
Мы присутствовали при богослужении в церкви, где молящихся оказалось мало; после того что мне пришлось наблюдать в Папеэте, я не обнаружил здесь ничего особо интересного. Впрочем, у прихожан были какие-то странные смущенные лица; я не знал, чему это приписать, пока не понял, что произносилась проповедь на тему восьмой заповеди.[106]
Как выяснилось, в этом районе жил один англичанин, подобно нашим друзьям-плантаторам выращивавший тумбесский картофель для продажи в Папеэте.
Несмотря на все предупреждения, туземцы завели привычку совершать ночные набеги на его огороженный участок и красть сладкий картофель. Однажды ночью англичанин выстрелил из охотничьего ружья, заряженного перцем и солью, в несколько теней, кравшихся по его владениям. Но соль и перец, как всегда, только придали вкусу, и на следующую же ночь он накрыл компанию шалопаев, которая пекла целую корзину сладкого картофеля под его собственным кухонным навесом. В конце концов англичанин пожаловался миссионеру, и тот ради блага своей паствы произнес проповедь; ее-то мы и слышали.
