Артур Шницлер - Тереза

— Надеюсь, ты ничего ему не послала? — жестко спросила Тереза.

— Да я и не могла бы, ведь я должна давать точный отчет о расходах. Я хотела только тебя попросить, чтобы ты ему сказала, ради Бога, больше не… Если муж увидит такое письмо… Это ведь и твоя вина, Тереза.

Тереза наморщила лоб:

— Франц давно у меня не живет, я вообще больше ничего не знаю о нем. Чем могла, помогла, вот несколько дней назад опять послала ему сколько-то… Разве от меня что зависит?.. Ты ведь не думаешь, что это я его к вам направила? Да я даже не знаю, где он живет. — И вдруг разрыдалась.

Невестка вздохнула: «Что ж, у каждого свой крест». И, словно только искала случая облегчить душу, заговорила о себе. Ей тоже живется не как у Христа за пазухой. И если бы не дети… Третий уже на подходе. Одной заботой больше, может, и одним счастьем тоже, ей бы совсем оно не помешало. «Ты, наверное, догадываешься, с Карлом не так-то просто жить». Мужа больше всего на свете интересуют собрания и союзы, вечерами почти никогда не бывает дома, и его врачебная практика, конечно, от этого страдает. Она горько жаловалась на неприветливость Карла, жесткость, вспыльчивость.

В ее глазах еще стояли слезы, когда ей пришлось уйти, потому что как раз на занятия явились две ученицы. Одной из них была Тильда. Ее вопрошающий взгляд, не лишенный участия, остановился на Терезе, так что она почувствовала себя в какой-то степени обязанной объясниться. И она проронила: «Это была жена моего брата».

«My brother’s wife», — холодно перевела на английский Тильда и выложила из папки свои книги и тетради. Ее интерес к семейным обстоятельствам Терезы этим и ограничился.

В следующие недели о совместных посещениях картинных галерей или прогулках речь не заходила. Кроме того, Тильда не оставалась у своей учительницы после окончания занятий, как частенько случалось раньше. Но однажды — дело уже шло к весне — она неожиданно вновь пригласила Терезу на воскресный обед. Тереза облегченно вздохнула, потому что уже опасалась, не вызвала ли Бог знает чем какого-то недовольства в доме Вольшайнов. Кроме того, ее вчера встревожило новое требование денег, переданное сыном тем же способом, то есть с той неприятной на вид бабой, повязанной платком. Тереза послала ему пять гульденов и воспользовалась случаем, чтобы настоятельно предостеречь его от повторных обращений к ее брату. «Почему ты не ищешь работы за границей, если здесь не находишь? Я больше не в состоянии тебе помогать», — написала она. Едва отослав письмо, она тут же раскаялась в этом, подозревая, что раздражать Франца опасно. Но теперь, убедившись, что Тильда вновь добра к ней, почувствовала себя более сильной, словно огражденной от любого зла, откуда бы оно ни грозило.

Тильда была дома одна. С особой сердечностью она поздоровалась с учительницей и выразила радость по поводу того, что сегодня та выглядит куда лучше, чем в последний раз. И, словно отвечая на вопрошающий взгляд Терезы, заметила небрежным и слегка наставительным тоном:

— Надо сказать, родственные визиты, в особенности неожиданные, редко приносят что-то приятное.

— К счастью, — возразила Тереза, — мне редко наносят визиты, как ожидаемые, так и неожиданные.

И она заговорила о своем замкнутом, почти одиноком образе жизни. С тех пор как сын нашел работу «за границей» — она густо покраснела, а Тильда сделала вид, что ищет что-то на книжных полках, — она не видит никого из членов своей семьи. Мать, видимо, совсем погрузилась в сочинительство, брат занят медициной, и, кроме того, у него много времени занимает политика, а невестка всецело поглощена заботами о доме и детях.

И вдруг Тильда заметила без всякой связи с предыдущей темой:

— А знаете ли, фройляйн Фабиани, что отец сказал мне на днях? Только не сердитесь.

— Не сердиться? — переспросила Тереза, немного растерявшись.

— Отец считает, как он выразился, что вы сами себя недооцениваете. — И в ответ на вопросительный взгляд Терезы быстро добавила: — Он находит, что такая превосходная учительница имеет право и даже обязана требовать более высокой оплаты своего труда.

Тереза возразила:

— Боже мой, Тильда, для большинства людей и эта плата не по карману. Я же всего-навсего частная учительница, которая не сдавала экзаменов на право преподавания и никогда не служила в каком-либо учебном заведении.

И рассказала Тильде, как рано ей пришлось самой зарабатывать на жизнь, поэтому у нее так и не нашлось времени, чтобы наверстать упущенное — вероятно, в какой-то мере и по собственной вине, — но как бы то ни было, теперь уже поздно начинать все сначала.

— Ах, Боже мой, никогда не поздно, — заметила Тильда и тут же неожиданно спросила у Терезы, можно ли обратиться к ней с просьбой. Дело в том, что она не знает, когда Тереза именинница. У них именины не празднуют. И поэтому она, мол, настоятельно просит фройляйн Фабиани принять от них с отцом именинный подарок задним числом. И не успела Тереза что-либо возразить, как Тильда уже исчезла в соседней комнате и вернулась, неся пальто из английского драпа. Девушка попросила фройляйн Фабиани встать с кресла, чтобы она могла помочь ей надеть пальто. Оно сидело на Терезе так, словно было сшито по ее мерке. Но если, мол, надо что-то подправить, то фирма, где пальто было куплено, берет на себя любые переделки.

— Что вы такое говорите! — воскликнула Тереза. Она стояла перед большим зеркалом платяного шкафа в комнате Тильды и разглядывала свое отражение. Действительно, пальто было красивое, сидело оно великолепно, и Тереза выглядела в нем как довольно молодая дама из состоятельных кругов общества.

— Да, вот еще что, — сказала Тильда и протянула Терезе небольшой сверток в папиросной бумаге. — Это в придачу к пальто. — Там было три пары перчаток — белые, темно-серые и коричневые, лучшего шведского качества. — Шесть и три четверти — это ведь ваш размер?

Когда Тереза собиралась примерить одну из перчаток, в комнату вошел господин Вольшайн.

— Поздравляю, фройляйн Фабиани, — сказал он.

— С чем же, господин Вольшайн?

— У вас же сегодня день рождения, как мне сообщила Тильда.

— Да нет же, у меня сегодня не день рождения и не именины, так что я действительно не знаю…

— Ну тогда мы отпразднуем его сегодня, и точка, — заявила Тильда.

Обед прошел как нельзя лучше, они распили бутылку белого бургундского за здоровье Терезы, и она чувствовала себя подлинной виновницей торжества. Когда подали кофе, появилась сестра господина Вольшайна, а позже и его коллега, некий господин Веркаде из Голландии — мужчина не первой молодости, но безбородый и без усов, каштановая шевелюра с сединой на висках, черные брови и водянисто-голубые глаза. Говорили об острове Ява, где господин Веркаде прожил много лет, о морских путешествиях, о роскошных океанских пароходах, о балах, которые там задавали, о достижениях прогресса на транспорте во всем мире и о некоторой отсталости в Австрии. Сестра господина Вольшайна взяла свою родину под защиту. Господин Веркаде, естественно, не брался судить о здешних порядках и весьма ловко перевел разговор в более безобидную плоскость — об оперных спектаклях, знаменитых певицах, концертах и так далее, причем иногда с особой обходительностью обращался и к Терезе.

Как часто в прошлом она присутствовала при таких беседах и зачастую даже принимала в них участие, правда весьма скромное. А сегодня она поймала себя на том, что ей тоже иногда хотелось бы молвить словечко, но решиться так и не смогла. Однако вроде бы невзначай — никто, кроме Терезы, и не заметил, что это было сделано намеренно, — Тильда привлекла ее к общему разговору. И мало-помалу — вино, пожалуй, тоже было причиной этому — скованность Терезы прошла, она говорила свободно и оживленно, чего с ней давно уже не случалось, и временами ловила на себе слегка удивленный, но в высшей степени благосклонный взгляд хозяина дома.

В следующее воскресенье случилось наконец то, о чем уже давно говорили, но еще ни разу не было сделано: совместная небольшая вылазка за город с Тильдой и ее отцом, к которым присоединилась супружеская пара, случайно встреченная ими в трамвае. Был прекрасный весенний день, в лесном кабачке ненадолго остановились, чтобы перекусить, и Тереза вспомнила, что это тот самый, в котором она много лет назад веселилась с Казимиром. Не сидит ли она на том же стуле и за тем же столом, что и тогда? Не те же ли, в конце концов, дети бегают по той лужайке — ведь небо над ее головой то же самое, тот же вид из окна и тот же шум голосов? Не те же люди сидели за соседним столиком, с которыми тогда ее спутник, к ее неудовольствию, ввязался в беседу? Только в следующую секунду она осознала, что человек, о котором она сейчас вспомнила, был отцом ее ребенка. И еще кое о чем подумалось ей, о чем она почему-то ни разу не вспомнила с самого утра, — этот ребенок, ее сын Франц, вчера вечером вновь доставил ей неприятности: он прислал письмо, ему нужны две сотни гульденов. Эта сумма спасет его, более того, с этой суммой он сможет начать новую жизнь. «Мать, не бросай меня в беде, умоляю тебя». Письмо принесла не старуха в платке — за дверью стоял тощий оборванный парень, который почти насильно протиснулся в квартиру, с наглым видом запер за собой дверь и молча протянул ей письмо от сына. Казалось, Франц хотел запугать мать одним видом этого посланца. Тереза послала сыну тридцать гульденов, что было для нее достаточно непросто. Что же будет дальше? Ах, почему он тогда не укатил в Америку! Если бы у нее были деньги, чтобы оплатить ему билет за океан! Но кто может гарантировать, что он действительно сядет на судно и уплывет? И внезапно она увидела мысленным взором четкую картину: сын сидит в шторм и дождь на палубе грузового парохода, подняв воротник потертого костюма, в рваных башмаках и без плаща. И в тот же миг к ней вернулось чувство вины, которое возвращалось и потом — правда, всего лишь на несколько минут — и которое, уже исчезнув, оставляло ее в пустоте куда-то летящей или плывущей по течению, словно все, что с ней произошло в жизни, не имело отношения к действительности и было лишь сном.