Уильям Коллинз - Тайный брак
— Я сейчас приду в себя, — сказала она, угадывая мои чувства по выражению моего лица. — Но пойми, что видя тебя в таком странном доме, после всего, что вчера происходило, приехав к тебе тайком от отца, чтоб он никак не мог узнать о том, — я встревожена и переменой твоего положения, и своим поступком. Но мы не должны жаловаться на судьбу, милый брат, до тех пор, пока я могу хоть изредка посещать тебя. Теперь мы должны думать только о будущем. Какая милость Божия, какое счастье, что Ральф вернулся! Мы были очень несправедливы к нему: он гораздо добрее, гораздо лучше, чем мы полагали. Но, Сидни, каким ты кажешься усталым, больным! Разве ты не все рассказал Ральфу? Разве тебе грозит еще какая-нибудь опасность?
— Никакой, Клэра, никакой опасности, успокойся!
— Сделай милость, Сидни, не мучь себя тем, что произошло вчера. Лучшее, что ты можешь сделать, это постарайся забыть эту жестокую сцену разлуки и все последующее. С тех пор он ничего уже о том не говорил, кроме того, что мне не следует ничего знать о твоей вине, о несчастье больше того немногого, что я уже знаю. Я дала себе слово не ломать себе голову и не расспрашивать тебя. Я пришла к тебе, милый Сидни, не затем, чтоб увеличить твою тоску, а затем, чтоб постараться сделать тебя счастливее. Молю тебя, для меня, из любви ко мне, забудь оскорбление, нанесенное тебе, забудь людей, которые обидели тебя! У меня есть уже надежда, Сидни, конечно, еще далекая от выполнения, но все же надежда — можешь ли отгадать какая?
— Если она основана на отце нашем, Клэра, то, действительно, эта надежда очень далека от выполнения.
— Не говори мне этого, я знаю немножко больше в этом случае, чем ты. Не позже как в прошлую ночь произошло нечто.., конечно, ты можешь сказать, что это мелочи, но все же эти мелочи доказывают, что он думает о тебе более с горестью, чем с гневом.
— Мне хотелось бы верить тебе, добрый ангел, но мои воспоминания…
— Не верь своим воспоминаниям, не думай о них! Слушай, что я тебе расскажу. Когда ты расстался с нами, я ушла в свою комнату, чтоб оправиться от сильного волнения, потом я сошла вниз, чтоб посидеть с папа… Мне было так грустно, так страшно, что я не могла оставаться одна. Я не застала его в кабинете. На минуту я остановилась и оглянулась вокруг себя: на полу разбросаны были обрывки твоей страницы из нашей семейной книги; между ними лежал твой детский портрет в миниатюре; он был вырван из веленевой рамки, но ничуть не испорчен. Сидни, я подняла его и положила на стол как раз против кресла, в котором обыкновенно сидит папа, рядом с портретом положила я свой медальон с твоими волосами, для того, чтобы папа знал, что твой портрет не поднят слугой и не случайно положен на стол. Потом я собрала кусочки твоей страницы и унесла с собой. С мыслью, что гораздо лучше будет, если они не будут попадаться ему на глаза. Когда я затворяла за собою дверь из библиотеки, вдруг я услышала, что кто-то отворяет другую дверь, соединяющую кабинет с гостиной: вошел отец и прямо подошел к столу. Он встал ко мне спиной, так что я могла свободно смотреть на него, не будучи видимой им. Он тотчас увидел твой портрет и, взяв его в руки, долго-долго смотрел на него, оставаясь неподвижным, потом он вздохнул, вздохнул так тяжело, потом вынул из столового ящика портрет нашей доброй мама, открыл футляр и вложил туда же твой портрет с таким кротким, растроганным видом. Я убежала в свою комнату, потому что чувствовала, что не смогу выдержать, если еще останусь там. Вскоре после этого пришел ко мне папа и, возвращая медальон, просто сказал мне: «Ты забыла это на столе, Клэра». Но если б ты видел тогда его лицо, то так же, как и я, стал бы верить в возможность лучшей будущности.
— Что я и сделаю, Клэра, даже не имея лучшей причины, кроме благодарности к тебе.
— Уезжая из дома, — продолжала она после минутного молчания, — я подумала о грустном одиночестве, в каком ты находишься, милый брат, в особенности зная, что только изредка, украдкой я могу видеться с тобой, и то если б папа узнал о моем неповиновении… Но не будем говорить об этом… Я подумала, что тебе будет очень скучно здесь.., и потому привезла тебе старого товарища, вероятно, забытого тобою, а некогда он был твоим верным другом, да и теперь не даст тебе предаваться постоянным размышлениям о всем, что ты выстрадал. Посмотри-ка, Сидни, неужели ты без удовольствия встретишь старого друга?
И она протянула ко мне маленький сверток исписанной бумаги, стараясь развеселить меня, как бывало, своей светлой, радостной улыбкой, тогда как слезы капали с ее ресниц. Я развернул рукопись и снова увидел перед собою первые главы моего неоконченного романа. Вот они опять передо мной — эти страницы, плод терпеливого труда, семейная святыня этого первого честолюбия юноши, самого благородного честолюбия, заброшенного для любви, — вот они, верные свидетели, напоминавшие мне о мирных, навеки потерянных радостях, облагораживающих и возвышающих душу! О, кто возвратит мне хоть одну из этих мыслей, нежных цветков, сорванных в саду мечты прошлого!
— С тех пор как мы забросили эти страницы, я заботилась о них больше, чем обо всем другом, — сказала Клэра. — Мне все думается, что ты когда-нибудь опять займешься своей любимой работой, которая некогда делала тебя счастливым, которая и мне доставляла самое большое удовольствие. Это доброе время возвратится, непременно возвратится, милый брат. Занятие, некогда делавшее тебя счастливым, теперь будет лучшим средством в твоей жизни, чтобы дать совсем другое направление твоим мыслям. Теперь же тебе очень вредно думать все об одном и том же. Я уверена, Сидни, что твой роман более чем другое даст тебе силы с терпением ожидать лучшее время. Хоть этот дом имеет и незавидный вид, однако при виде этой рукописи и своей сестры — так часто, как только ей можно будет приезжать, — тебе случится забыться иногда и подумать, что ты все еще дома… Эта комната не очень…
Тут голос ее прервался. Я видел, как губы ее задрожали и глаза затуманились, когда она стала осматриваться кругом. Когда же я стал выражать ей свою признательность и любовь, Клэра вдруг отвернулась и прилежно занялась уборкой комнаты, желая скрыть от меня выражение своего лица. Она привела в порядок жалкие украшения на камине, постаралась прикрыть дыры на оконных занавесках и придать, по возможности, хоть какую-то опрятность моей жалкой квартире.
Она все еще была поглощена своими хлопотами, когда на соседней церкви пробил час. Ей нельзя было оставаться больше со мною.
— Надо проститься с тобой, — сказала она. — Я никак не думала, что уже так поздно. Не беспокойся о том, как я дойду домой: старая Марта пришла со мной и ждет меня на лестнице. Ты знаешь, что мы можем положиться на нее. Пиши ко мне как можно чаще. Конечно, Ральф каждый день будет приносить мне известия о тебе, но все же приятно будет иногда получать от тебя письма. В несчастье надо иметь терпение и надежду. Постарайся их иметь столько же сколько ты советуешь и мне, тогда я не буду отчаиваться. Не говори Ральфу, что я была у тебя, он, пожалуй, еще рассердится. Я постараюсь посещать тебя так часто, как смогу, потому что никак не в состоянии представить себе, что дурно поступаю в этом случае, однако если об этом узнают дома.., мне страшно даже подумать, что тогда будет… До свидания, Сидни, расстанемся без горя, в ожидании лучшего. До свидания, дорогой мой, до свидания… Мы скоро увидимся!
Обнимая меня, она едва могла удержаться от слез и тотчас же бросилась вон из комнаты. Еще раз повернулась она ко мне, прося меня знаками не провожать ее с лестницы, и потом, не оглядываясь уже, ушла.
Только эта решимость не откладывать нашу разлуку спасла нашу тайну. Едва прошло несколько минут после ее ухода, и сердце мое еще билось под влиянием ее отрадного присутствия, глаза мои еще печально смотрели на возвращенную рукопись, некогда столь драгоценную для меня, как вдруг возвратился Ральф из Северной Виллы. Я услышал, как он не бежал, а перепрыгивал через ступеньки деревянной лестницы. С большей, чем когда-либо, быстротой он вбежал ко мне.
— Победа! Победа! — кричал он, снова бросаясь на мою постель. — По крайней мере, в отношении господина лавочника. Фортуна повернулась к тебе лицом. Мы можем его купить за сколько хотим, за сущие пустяки, если только поторопимся сделать дело. Невинная дева самым официальным образом сделала необходимое признание. Ну, любезный Сидни, какой же совершила она опасный шаг!
— Что это значит?
— Что она совершила опасный шаг, клянусь Юпитером! Ей захотелось самой посмотреть, каким образом ты заклеймил этого молодца, и она отправилась в больницу… Как бишь его зовут?
— Маньон.
— Да, Маньон! У меня в руках письмо, которое он писал ей. Это письмо вполне объясняет ее поступок, несмотря на все нахальные отрицания ее отца, а он не такой человек, чтобы испугаться пустяков. Но я начну с начала и расскажу тебе все как было… Клянусь честью! Сидни, глядя на тебя, можно подумать, что я тебе принес дурные вести!
