Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход
Нет, еще не прошло время так называемых (а кое-кем и презрительно) «систем» — пока еще, возможно и даже наверняка, окончательная, чисто негативная система не была сформулирована таким образом, чтобы преждевременная пока разработка частных проблем, это проявление дурного влияния точных наук на Общую Онтологию, всерьез взяла на себя роль философского творчества в истинном смысле этого слова (т. е. как раз не в плане разработки частных проблем). Это влияние было дурным не в том, что касается точности, Боже упаси, а в методах подхода к извечным проблемам, которые тем не менее надо брать лобовой атакой, а не какой-то там заранее в деталях сформулированной установкой и подкатыванием с флангов и тыла. Exemplum[120]: новая физика, видимо, переборщившая в своей революционности и впавшая в такие концепции, за которые в будущем ей, возможно, будет стыдно. Остается разве что трактовать все это как неизбежную переходную стадию. Дополнительные данные могут оказаться для философии ценными, но только на фоне системы и никогда сами по себе; именно в философии, где главное — целостная картина действительности, а не какой-то из ее сторон, как это имеет место в науке, за исключением биологии, сосредоточившей в себе самую жгучую из проблем — психофизическую.
Ах, если бы наконец возникла такая окончательная система, в которой смогли бы сойтись переведенные на иной язык (что подразумевало бы сведение определенных понятий к понятиям более простым) феноменология с психологизмом плюс исследования множественности «самостей», а точнее — пространственно-временных Единичных Сущностей [(ЕСм), где (м) обозначает множественное число] и так называемого «трансцендентного объекта». Ах, это недостаточно разработанное понятие «объекта», слишком неопределенное в своем колоссальном, пожалуй, даже максимальном расширении, вызвавшем столько путаницы во всех этих материях; второе такое понятие — это понятие «акта». О, как же ненавидел эти понятия Изидор! Но сил окончательно разделаться с ними у него пока не было. Может быть, наконец теперь, в его настоящем и так ему пока еще чуждом (о, братья мои возлюбленные!) супружестве у него будет достаточно времени, чтобы найти технические средства на борьбу со всеми этими понятиями-личинами. Однако голос какого-то, как будто эфирного, создания, прошмыгнувшего мимо него именно в эту минуту, явственно шепнул ему «нет». Это несомненно была та самая телкообразная и в то же время очень грустная девушка времен его юности (скорее, детства) — идеал, которого ему в жизни — кроме как в Русталке в определенном смысле — обрести так никогда и не удалось. А может быть, ему не хотелось иметь этого без любви, ибо такие вещи, кажется, мстят за себя — ого-го — да еще как! Ведь девочек таких миллионы — надо только искать. Но на все это у Изидора никогда не было времени: он был занят Пэ-Зэ-Пэпом, наукой и мимолетными любовницами, которые сами ему случайно «подворачивались» — «фу!» какое гадкое слово, а что поделаешь — другого нет.
1.5
— Ах, да я же в самом деле женат, — заговорил в нем тот чужой шизоидальный голос, который при благоприятных обстоятельствах может внутри отдельно взятой личности переродиться в совершенно законченного идиотика. — Я женат! Это невероятно, такое, наверное, невозможно. «На моем суденышке на утлом поплыву я по волнам великой тайны», — вспомнился ему стих Генека, брата Русталки, не вовремя выросшего в поэта. Он ощущал именно это — без малейшего наигрыша, у шизоидов такие состояния как раз возможны; а вот широкие круги пикнической черни считают такие вещи сущим бредом.
Эту невероятность он углядел во время «визуального осмотра» — в виде фантастической картинки, на которой Русталка заваривала чай к его приходу. Она на самом деле должна была делать это в данную минуту — так явственно видел он все во всех подробностях: ему сделалось «ujutnie», удобно и духовно тепленько, но тут туча сыпного, зудящего отвращения быстро пронеслась над только что возделанными грядками упорядоченности. А может, это необходимо, чтобы свершать великие подвиги на философских высотах. «Ведь если что-то столь реально существует в воображении, то, наверное, должно и на самом деле существовать», — глупо думал он. В этот миг он видел только одну из истин: в момент воспоминания сознание не раздваивается на видение, воспоминание о реальности как таковой, и на сознание, что это видение является видением реальности — процесс этот однороден (avis aux psychologiques[121]): я вижу данный предмет, один-единственный, и нет непосредственного различия между этим видением и реальностью; в этот момент моего фантазирования они суть единое (на этом основано ощущение, что я на самом деле там), но в то же самое время непосредственно, без малейших размышлений ни до, ни после, в момент самого смотрения (это — несамостоятельный момент в явлении как целом) известно, что перед тобой вовсе не реальность (ведь, например, не схватишь за волосы видение любимой женщины — а что, пример не хуже любого другого); различие воспоминаний и реальности — различие качественное и непосредственно данное, несмотря на страшные глупости, которые на эту тему понаписал Бертран Рассел в своем ужасном «Analysis of mind»[122].
— Но ведь я действительно вижу ее руку с порезами от неудачного маникюра (и люблю эту руку за ее ранки — о ты, жалкая сентиментальность шизоидов, заменяющая им бурную качку океана пикнической чувственности!) и с этим наиаристократичнейшим ногтем на мизинце — вижу кожу и прикасаюсь к ней в этот момент... — тут он столкнулся с придорожным километровым столбом и упал, больно поранив колено (сразу же помазал йодом, т. к. всегда, вопреки современным гонениям на йод, носил его с собой, а тот прекрасно служил ему). Он убедился, что, интенсивно вызывая образ жены в «семейном гнездышке», он буквально ничего (сознательно) перед собой не видел, хотя все время смотрел вперед, вытаращив глаза. Так подсознательное оказывается частью «смешанного фона», меняя окраску (иногда в переносном, а иногда и в прямом смысле, когда дело касается дополнительных цветов) комплекса реальных качеств, актуальных, живых[123] — незабываемое открытие Корнелиуса и окончательное решение роковой проблемы подсознания.
Реальность! О как же бедовал и ломал голову (что за кретинские слова!) Изидор над определением этого неприступного понятия! «Реальны только Единичные Сущности = (ЕС) и качества = (Хм) в их длительности». Однако, что на самом деле означала эта фраза, в которую, как вода по водостоку с крыши, слились все его мысли, хотя казалось, что сама по себе фраза не содержит четко определенного («естественного», как он говорил) смысла или «мудра» («Ниякого в етом мудру нима» — как сказал один старый теперь, забытый горец)? Найдутся ли две «р е а л ь н ы е» реальности, в противоположность мнимым реальностям Хвистека (Леона), а точнее — одной двойственной? Последнее не удовлетворяло Изидора: он хотел иметь одну-одинойственую реальность — таков был в нем шизоидальный (что не значит ненормальный: в определенных сферах шизоиды имеют право существовать) позыв к целостности мировоззрения.
«Нет, — думал он, — в основе всего должно быть сущностное единство, но для неизбежно ограниченных (ЕСм) оно понятийно ограниченно. Это единство бесконечного ряда (если речь идет о множественности, единством которой оно является), как в мелочи, так и в большом, и потому — в качестве актуального оно умонепостижимо, но ограниченным должно быть, и все тут. Но что такое «ограниченность»? К чему она относится? К реальности, к системе понятий или к невозможности ограниченному созданию понять фактически существующую актуальную бесконечность — бесконечность солнц, Млечных Путей, инфузорий, вообще (ЕСм)? Ох, неладно дело с этой бесконечностью! Нельзя о ней говорить, и все тут, нельзя ограниченному созданию в этом копаться. А что можно? Можно понятийно констатировать, нацепить соответствующие ярлыки и заткнуться, ибо каждое слово, каждое суждение на данную тему — нонсенс». Но так о метафизике сегодня думают и говорят все моголы псевдонаучной философии, занятой разработкой частных проблем: Карнап, Рассел, Уайтхед (хотя этот пока еще неизвестно, куда пойдет и как выберется из своего физифицированного в четвертом измерении и психологизированного мировоззрения) и ... Хвистек. Однако о метафизике не в смысле какой-то мистической чепухи, а лишь как о преодолении наивного физикализма (то есть не психологизированного à la Мах, а теперь и à la сам Гейзенберг) думал Изидор, но также и о преодолении самого психологизма как несамодостаточной идеи, полной понятий-масок, не сорванных с морд скрывающихся за ними вековечных тайн.
Это единство (реальности) прекрасно, без малейшей гнусной метафизичности, укладывалось в отрицательном смысле в то, что понятия единства личности и качества суть взаимоимплицирующие понятия[124], поскольку они обозначают несамостоятельные моменты одного и того же положения вещей, Существования вообще — но этого в такой форме Изидор понять пока еще не мог, более того — не имел на то права.
