Сомерсет Моэм - Карусель
— Все это звучит очень красиво и романтично, — ответила мисс Ли. — Но где вы собираетесь брать на это деньги?
— Мне не нужны деньги. Я буду зарабатывать где придется. Я поплыву матросом в Америку и буду выполнять на корабле черновую работу. Буду скитаться по разным местам и приниматься за любую работу. А когда я пойму, что пришла пора, то сяду на другой корабль, который отвезет меня на Восток. Меня тошнит от вашего светского общества. Я хочу работать с теми, кто знает жизнь изнутри, ее голод и труд, ее исконную любовь и ненависть.
— Это чушь, мой дорогой. Бедность имеет значение гораздо большее, чем все традиции общества, вместе взятые. Осмелюсь предположить, что одно путешествие матросом может показаться интересным и уж точно поможет вам понять, какие преимущества дают солидные средства и какое удобство создают вроде бы бесполезные предметы роскоши. Но помните: как только нечто превращается в рутину, оно перестает быть истиной.
— Это похоже на афоризм, — вставил Фрэнк. — Но может ли это что-то означать?
Мисс Ли, сомневаясь в ответе, быстро продолжила:
— Уверяю вас, никто не может стать свободным, если не избавится от необходимости зарабатывать деньги. Лично я всегда думала, что философы говорят глупости, когда восхваляют свободу человека, который довольствуется малым. Человек, у которого нет музыкального слуха, охотно обойдется без билета в партер на оперу, но скудость здравого смысла не является доказательством мудрости. Никто не может быть по-настоящему свободным, никто не может даже начать вкушать жизнь во всей ее полноте, имея доход меньше чем пять сотен в год.
Фрэнк смотрел прямо перед собой и молчал. Его сметливый ум еще находился в возбуждении, обусловленном перспективами, которые нарисовало воображение. Мисс Ли задумчиво заговорила вновь:
— С другой стороны, доказательством ужасного занудства мне видится пример, когда обладатель солидного состояния посвящает себя какому-нибудь прибыльному делу. И я терпеть не могу людей с деньгами, которые исключительно по привычке или по бедности духовной продолжают заниматься монотонным и омерзительным трудом. Я знаю одного миллионера, который заставляет единственного сына работать по десять часов в день в банке и думает, что дает ему возможность научиться чему-то полезному! Будь моя воля, я велела бы богатым оставить добычу денег тем, кто вынужден каждый день зарабатывать себе на хлеб, а люди обеспеченные пусть посвящают все силы исключительно тому, чтобы эти деньги потратить. Мне бы хотелось создать класс людей беззаботных и процветающих, у которых есть время на искусство и другие проявления прекрасного, в которых можно взращивать цивилизованность, и остроумие, и учтивость манер. Я заставила бы их попытаться провести весьма любопытные жизненные эксперименты, как при дворе Людовика Пятнадцатого, дабы возник легкомысленный и приятный контраст с безнадежным напряжением, в котором по необходимости приходится существовать миру в целом. Сейчас много глупостей говорится о достоинствах труда, но я задаюсь вопросом, хватило ли этим проповедникам и им подобным смелости хоть раз сказать рабочему на фабрике, что в его тяжелом труде есть нечто облагораживающее. Полагаю, похвала обусловлена тем, что это позволяет людям отвлечься, а глупцы скучают, когда им нечего делать. Для подавляющего большинства работа — лишь средство избежать тоски, но, разумеется, просто абсурдно называть труд благородным только по этой причине. Напротив, вероятно, благородство в большей степени присуще праздности, которая требует многочисленных талантов, самосовершенствования и ума исключительного и тонкого склада.
— И еще, чтобы было перед кем выступить с подобными разглагольствованиями, — с улыбкой добавил Фрэнк.
— Просто в нашей короткой жизни никогда не стоит скучать. Я не придаю обычным занятиям такого значения, чтобы обвинить вас в желании оставить профессию. И что касается меня, ни почести, ни богатство не соблазнили бы меня на карьеру, в которой я оказалась бы в тисках какой бы то ни было привычки, привязанности или рутины. Нет никаких причин, по которым вы должны оставаться доктором, если вас это раздражает, но, Бога ради, не стоит из-за этого презирать бордели Египта. А теперь я хочу сделать предложение. Как вы знаете, мой доход превышает мои потребности, и если вы будете так любезны принять мой дар, я с удовольствием положу вам довольствие в пять тысяч фунтов в год — минимальная сумма, которой, как я вам часто говорила, хватит, чтобы играть в увлекательную игру под названием «Жизнь».
Фрэнк, улыбаясь, покачал головой:
— Очень мило с вашей стороны, но я не могу это принять. Если мой отец смирится с моим решением, я отправлюсь в Ливерпуль и сяду на корабль как обычный матрос. Мне не нужны деньги ни от кого.
Мисс Ли вздохнула:
— Мужчины неизлечимо романтичны.
Фрэнк пожелал ей спокойной ночи и на следующий день отправился в Ферн. Но мисс Ли обдумала его слова и на следующее утро с торжественным видом отправилась к своему солиситору на Ланкастер-Гейт — пожилому румяному джентльмену с бакенбардами.
— Я хочу составить завещание, — заявила она. — Но я и правда не знаю, как поступить с этим свалившимся на меня богатством. Никто особенно на него не претендует. А теперь, когда умер мой брат, мне даже некого позлить тем, что я ничего ему не оставила. Кстати, могу ли я, пока жива, назначить ежегодную выплату человеку против его воли?
— Боюсь, никого нельзя заставить принять деньги, — ответил солиситор со смешком.
— Как мне надоели эти ваши законы!
— Я бы сказал, что они в высшей степени грамотны, поскольку человеку, который отказывается от денег, место в сумасшедшем доме.
Если не считать дом на Олд-Куин-стрит, мисс Ли имела чуть меньше четырех тысяч годового дохода, и необходимость распорядиться им более или менее рационально в последнее время сильно ее беспокоила.
— Думаю, — сказала она, поразмыслив минуту-другую, — что я просто разделю мое состояние на три части. Одну оставлю моей племяннице Берте Крэддок, которая понятия не будет иметь, что с этим делать. Другую — племяннику Джеральду Водри — большому бездельнику, который промотает всю сумму, живя на широкую ногу. И третью — моему другу Фрэнсису Харреллу.
— Прекрасно. Я велю, чтобы завещание составили и отправили вам.
— Какой вздор! Возьмите лист бумаги и напишите все сейчас. Я подожду.
Солиситор со вздохом встретил возмущение вполне оправданными юридическими проволочками, но, осознавая, что его клиентка — натура властная, выполнил ее просьбу и позвал клерка, вместе с которым они засвидетельствовали подлинность ее подписи. Мисс Ли удалилась с чувством исключительного самоудовлетворения, ведь теперь, что бы ни случилось, Фрэнк не будет иметь финансовых проблем. И она не без лукавой усмешки подумала, как же он удивится, когда обнаружит, что после ее кончины станет человеком с солидным состоянием.
7
В течение двух недель, проведенных дома, Фрэнк внимательно наблюдал за отцом и матерью и впервые осознал, насколько большие жертвы они принесли ради его блага. Каждый день, будь он погожий или дождливый, старый доктор Харрелл выезжал на дом к живущим по всей округе пациентам, а во второй половине дня ходил пешком. С пяти до семи он принимал больных в операционной, и посреди ночи его часто вызывали в какой-нибудь фермерский дом в пяти милях пути, в самой глуши. Всем этим людям он щедро дарил плоды своего долгого опыта и медицинские знания, возможно, немного неточные, но вполне применимые в жизни. И уж конечно, его устаревшие лекарства и несколько грубоватая манера делать операции пользовались большей популярностью у деревенского люда и фермеров, чем любые другие новомодные методы лечения. Кроме того, он давал всем и каждому ободряющие советы и не стеснялся в выражениях, когда следовало отругать пациентов за то, что им делать не полагалось. Никого не удивляло, что ни один терапевт в радиусе двадцати миль не пользовался такой любовью и доверием. Но отец Фрэнка вел монотонную жизнь, без отдыха, без единого перерыва от начала года и до конца, получая при этом скудное жалованье, если вообще что-то получал. И в течение тридцати лет этот чудесный человек и его жена смотрели на каждый заработанный соверен как на взнос в пользу трастового фонда для их единственного сына. Они не требовали от него экономить ни в Оксфорде, ни уже после, в Лондоне, а скорее, навязывали ему деньги. Родители с гордым энтузиазмом приняли желание Фрэнка заняться консультациями, хотя знали, что он еще долго будет у них на содержании. Они настаивали, чтобы он снял на Харли-стрит лучшие комнаты, которые мог себе позволить. Рутина превратилась для них в ничем не омраченное счастье, ибо таким способом они давали все шансы своему любимому мальчику, блестящие таланты которого казались явлением столь удивительным, что они могли лишь скромно благодарить Бога за незаслуженный дар.
