Тарас Шевченко - Автобиография. Дневник. Избранные письма и деловые бумаги

Из приюта Адольфины в 7 часов утра отправился к Михайлу Семеновичу, застал еще в халате. Наговорились и уговорились обедать у К. Д. Кавелина, что и исполнили в 4 часа. Вечером был у Семена и не застал дома. Гульвиса!

Очаровательная Александра Ивановна Артемовская сегодня именинница. М. Лазаревский купил для нее роскошный букет цветов, а я отнес ей и преподнес; и я в барышах, и она не вправе сказать, что я поздравил ее с пустыми руками. И вежливо и дешево.

Отобедав у именинницы, я с Лазаревским вскоре отправились к графине Настасье Ивановне и нашли там М. С. Щепкина. Великий друг мой, по просьбе графини, прочитал монолог «Скупого рыцаря» Пушкина, «Фейерверк»{451} и рассказ охотника из комедии Ильина. И прочитал так, что слушатели видели перед собою юношу пламенного, а не 70-летнего старика Щепкина. Гениальный актер и удивительный старик. По обещанию, и я с горем пополам прочитал им свои «Неофиты». Не знаю, насколько они меня поняли, по крайней мере внимательно слушали.

В 12 часов проводил моего великого друга М. С. Щепкина на Московскую железную дорогу. На Михайловском театре смотрел Садовского, в роли Расплюева{452} («Свадьба Кречинского»). После Щепкина я не знаю лучшего комика. Самойлов далеко уступает Садовскому. Г. Снеткова 2-ая — просто кукла. Как бы хороша была в этой роли моя незабвенная Пиунова.

До трех часов работал в Эрмитаже. Обедал у моих старых друзей Уваровых. Сергей Уваров, веселейший толстяк на свете, сказал следующий экспромт разносчику апельсинов:

Напрасно, разносчик, в окно ты глядишьПод бременем тягостной ноши;Напрасно ты голосом звонким кричишь:«Лемоны, пельцыны хороши!»Не обольщай меня мечтойПлодов привозных из чужбины:Нет, душу, полную какой-то пустотой,Не соблазнят златые апельсины.Я отжил жизнь свою давно,И все души моей желаньяСосредоточивши в одноРазоблаченное от счастья ожиданье.Напрасно, разносчик, в окно ты глядишь.

Вечером был у Семена, и милейшая Александра Ивановна играла лучшие места из «Трубадура». Очаровательно играла.

Повернувся я з Сибірі,Та не маю долі,Хоч, здається, не в кайданах,Та не маю волі.

Слідять мене злії людиДень, час і годину,—Прийде туга до серденька,То ледве не згину.

Комісари, ісправникиЗа мною ганяють;Більше вони людей били,Чим я грошей маю.

Зовуть мене разбійником,Кажуть, що вбиваю:Я нікого не вбив іще,Бо сам душу маю.

Візьму гроші в багатого,Убогому даю,І, так людей поділивши,Сам гріха не маю.

Маю жінку, маю діток,Однак їх не бачу;Як згадаю про їх долю,То гірько заплачу.

Треба мені в лісі жити,Треба стерегтися…Хоть, здається, світ широкийТа ніде подіться.

Сочинение этой весьма немудрой песни приписывают самому Кармелюку. Клевещут на славного лыцаря. Это рукоделье мизерного Падуры{453}.

Cон{454}

На панщині пшеницю жала,Втомилася. Не спочиватьПішла в снопи, пошкандибалаІвана сина годувать.Воно сповитеє кричалоУ холодочку за снопом;Росповила, нагодувала,Попестила; і ніби сном,Над сином сидя, задрімала.І сниться їй той син ІванІ уродливий, і багатий,Не одинокий, а жонатийНа вольній, бачиться: бо й самУже не паньский. А на волі,Та на своїм веселім поліУдвох собі пшеницю жнуть,А діточки обід несуть…Та й усміхнулася небога…Прокинулась — нема нічого!На Йвася глянула, взяла,Його гарненько сповила,Та, щоб дожать до ланового.Ще копу дожинать пішла…Остатню, може; бог поможе,Той сон твій справдиться.

Избранные письма и деловые бумаги [5]

1839

1. В правление Академии художеств

— 3 июня{455}

В Правление Императорской Академии Художеств Из вольноотпущенных постороннего ученика Императорской Академии Художеств Тараса Шевченки

[3 июня 1839, С.-Петербург.]

ПОКОРНЕЙШЕЕ ПРОШЕНИЕ

Получив свободу от помещика своего, вот уже год посещаю рисовальные классы Императорской Академии Художеств.

Не будучи приписан еще ни к какому званию, числясь только посторонним учеником Академии{456}, прошу покорнейше Правление Императорской Академии Художеств в таковом качестве выдать мне на свободное жительство в С.-Петербурге билет, какой по положению выдается для вольноприходящих учеников Академии. Июня 3 дня 1839 года. К сему прошению руку приложил

Тарас Шевченко

1840

2. В совет Академии художеств

— 10 декабря{457}

В Совет Императорской Академии Художеств постороннего ученика Академии Тараса Шевченко

ПРОШЕНИЕ

Желая посвятить себя изучению живописи под руководством г. профессора К. Брюллова{458} и с сею целию посещать художественные классы Императорской Академии и представляя при сем выданный мне от сей Академии на жительство билет и рисунки с натуры — прочих же документов никаких не имею, покорнейше прошу Совет Императорской Академии Художеств принять меня в число вольноприходящих учеников, посещающих художественные классы, причем обязываюсь ежегодно вносить следующую плату за билеты для входа в рисовальные классы и в точности исполнять все, что о вольноприходящих учениках постановлено, а равно посещать и классы наук по избранному мною роду художеств, в Академии преподаваемых; в случае же неисполнения сего, подвергаюсь строгой ответственности.

Тарас Шевченко подписался.

10 декабря 1840 года, [Петербург].

1841

3. Г. Ф. Квитке-Основьяненко*{459}

— 19 февраля{460}

С.-Петербург, февраля, 19, 1841.

Либо проклятые почтари не довезли моего письма до вас, либо вы его прочитали и рассердились на меня. Что-нибудь да есть. Пусть же, что есть, то и будет, а я-таки снова буду просить вас, чтобы вы, буде ваша милость, прислали мне девичью сорочку, хорошо сшитую, плахту, лент этак две, и все. Пришлите, будьте добры. А если прислать нельзя, то ради великого бога, и высокого неба, и широкого моря, не сердитесь на меня, хотя действительно и есть за что. Как же это ни с того ни с сего, отродясь человека в глаза не видел, а прошу то, что надо купить за деньги и возможно еще и не за малые. Что ж мне делать!!! Нанял проклятую московку — и очень деликатную мадам — сшить мне девичью сорочку, — никак в толк не возьмет, хоть кол на голове теши, она — свое. Что тут делать! Попросил бы отца, мать, чтобы прислали, да вот, где их взять,

I на УкраїніЯ сирота, мій голубе,Як і на чужині.{461}

Только и родни, что вы одни… Не оставьте же, любите меня, как я вас люблю, ни разу вас не видев. Вас не видел, а вашу душу, ваше сердце так вижу, как никто на всем свете. — Ваша Маруся{462} так мне вас рассказала, что я вас насквозь знаю. Ей-ей, правда, частенько сижу себе один в чужом доме и думаю: гора с горой не сходится, а человек с человеком столкнется. Вот как бы благословил милосердный бог нам с вами встретиться. Вот бы поговорили! ух, даже в жар бросило!! Конечно, если не умрем, то дождемся, хоть и не скоро, черт его дери, а когда-нибудь будет. Я, не вам будь сказано, пустился в живопись. Малость поздненько, а если, говорят, взялся, вези до конца. Не хочется, чтоб москали осмеяли. Ради этого самого я Академию не раньше оставлю, чем через два года. Через два года, может, прочтете в каком-нибудь журнале, что какой-то Шевченко нарисовал картину очень удачно, и за такое рисование Академия его (меня то-есть) посылает в Италию, в самый Рим. Весело, батьку, очень весело! Тогда запрягу лошадей — и прямехонько в Харьков. А пока это будет… я этим летом должен написать для Академии картину{463}, как наша чорнобровая дивчина молится богу, ложась спать. Так вот, видите, голубе, все есть, и модель, или — по-здешнему — натурщица, и все, что надо для художника, а одежи нет. Да и где ее здесь взять? Кругом москали да немцы, ни одной души крещеной. Просил бы кого-нибудь прислать с Украины, так, ей-богу, кроме вас не знаю никого, пришлите, будьте добры. Только сорочку, плахту и лент этак две, а я вам за то нарисую какую смогу картину, конечно, нашу или Марусю, или сердечную Оксану (ее уже печатают), или панну Сотникивну, как она, богобоязливая, сидя у окна, орарь шьет, нарисую, ей-богу, нарисую. И очень буду благодарить. Написал бы вам еще что-нибудь, да нет бумаги, и перо испортилось. Любите и вы меня, как я вас люблю, хотя бы наполовину так, коли есть за что. А ежели будет у вас время написать мне что-нибудь, то адрес мой таков: в Императорской Академии Художеств — разумеется, в С.-Петербурге. На квартире профессора Карла Брюллова — ученику Т. Шевченку.