Натаниель Готорн - Рассказы
— Так это, значит, и есть сокровище старого Питера Голдтуэйта! — сказал Джон Браун. — Ваш тезка, Питер, был в чем-то похож на вас, и когда местные деньги падали в цене на пятьдесят или семьдесят пять процентов, он скупал их в расчете на то, что они поднимутся. Я слышал, как мой отец рассказывал, что старый Питер дал своему отцу закладную на этот самый дом и землю, чтобы добыть деньги для своих нелепых проектов. Но деньги продолжали падать до тех пор, пока никто не хотел брать их даже даром, и вот старый Питер Голдтуэйт, как и Питер-младший, остался с тысячами в своем сундуке, не имея даже чем прикрыть свою наготу. Он помешался на их устойчивости. Но ничего, Питер, это как раз самый подходящий капитал для того, чтобы строить воздушные замки.
— Дом обрушится нам на головы! — вскричала Тэбита, когда ветер потряс его с новой силой.
— Пусть рушится, — сказал Питер, скрестив руки на груди и садясь на сундук.
— Нет, нет, старый дружище Питер! — воскликнул Джон Браун. — В моем доме найдется место для вас и для Тэбби и надежный подвал для сундука с сокровищем. Завтра мы попытаемся договориться насчет продажи этого старого дома; недвижимость вздорожала, и я мог бы предложить вам порядочную цену.
— A у меня, — заметил Питер Голдтуэйт, оживившись — есть план поместить эти деньги с большой выгодой.
— Ну, что касается этого, — пробормотал про себя Джон Браун, — нам придется обратиться в суд с просьбой назначить опекуна, который бы позаботился об этих деньгах, а если Питер будет настаивать на своих спекуляциях, то он сможет заниматься ими, пустив в ход сокровища старого Питера Голдтуэйта.
ЭНДИКОТТ И КРАСНЫЙ КРЕСТ
Перевод И. Исакович
Более двух столетий назад, в один из осенних дней, в полдень, знаменосец салемского ополчения, собравшегося для военных учений под командованием Джона Эндикотта, вынес английский флаг. Это было время, когда изгнанникам, которых преследовали за их религиозные убеждения, часто приходилось надевать доспехи и упражняться в обращении с оружием. Со времен первого поселения в Новой Англии положение дел здесь никогда еще не было столь мрачным. Распри между Карлом I и его подданными в то время и в течение нескольких последующих лет сводились к борьбе в парламенте. Действия короля и духовенства становились все более жестокими по мере того, как приходилось преодолевать сопротивление со стороны оппозиции, которая не обрела еще достаточной уверенности в собственных силах, чтобы противостоять королевской несправедливости с мечом в руках. Высокомерный и фанатичный примас Лод, архиепископ Кентерберийский, управлял всеми делами церкви в государстве и был в силу этого облечен властью, которая могла повести к полному уничтожению двух пуританских колоний — Плимута и Массачусетса. Имеются письменные свидетельства, что наши отцы понимали грозящую опасность, но твердо верили в то, что их молодая страна не сдастся без борьбы, не уступит даже правой руке короля с его громадной властью.
Таково было положение дел, когда английское знамя с красным крестом на белом поле взметнулось над выстроенной ротой пуритан. Их вождь, знаменитый Эндикотт, был человек с суровым и решительным выражением лица, и это выражение еще более подчеркивала седая борода, закрывавшая верхнюю часть нагрудника его кирасы. Эта часть его доспехов была так великолепно начищена, что все окружающие предметы отражались в сверкающей стали, как в зеркале. Центральное место в этой отраженной картине занимало здание простой архитектуры, на котором не было ни колокольни, ни колокола, указывающих на его назначение, и которое тем не менее было церковью. Подтверждение тех опасностей, которыми грозили эти дикие места, можно было видеть в страшной голове волка, только что убитого в окрестностях города и, согласно обычаю требовать за это вознаграждение, прибитой над входом в молитвенный дом. Кровь из нее все еще капала на порог. В этот полдень можно было наблюдать столько других характерных черточек времени и обычаев пуритан, что мы должны попытаться бегло обрисовать их, хотя и значительно менее живо, нежели они отражались в начищенном нагруднике кирасы Джона Эндикотта.
Вблизи второго здания виднелось важное орудие пуританской власти — столб для наказания кнутом; земля вокруг него была плотно утоптана ногами преступников, которых здесь наказывали. У одного угла молитвенного дома высился позорный столб, у другого — колодки, и, по счастливому для нашего очерка стечению обстоятельств, как раз в этот момент голова одного приверженца епископальной церкви и подозреваемого католика была причудливым образом помещена в первое приспособление, в то время как другой преступник, осушивший чашу вина за здоровье короля, был прикован за ноги ко второму. Поблизости, на ступеньках молитвенного дома, стояли мужчина и женщина. Мужчина, высокий, худой и изможденный, являл собой олицетворение фанатизма. На груди его висела табличка с надписью: «Самовольный проповедник», которая указывала, что он осмелился давать свое истолкование священного писания, не санкционированное непогрешимым судом гражданских и церковных правителей. Вид его говорил о том, что у него хватит рвения отстаивать свою ересь даже на костре. У женщины язык был зажат в расщепленной деревянной шпильке в воздаяние за то, что он осмелился сплетничать о старейшинах церкви, и по выражению ее лица и жестам было совершенно ясно, что в ту минуту, когда шпильку вынут, преступление будет повторено и потребует для своего наказания новой изобретательности.
Вышеупомянутые лица должны были подвергнуться различным видам позорного наказания в течение часа в полдень. Однако среди толпы было несколько человек, обреченных нести наказание в течение всей жизни; у некоторых были обрублены уши, как у щенков, у других на щеках были выжжены начальные буквы слов, обозначавших их преступления; одному вырвали и прижгли ноздри, другому надели на шею веревку с петлей и запретили снимать ее или прятать под одеждой. Мне кажется, ему мучительно хотелось прикрепить другой конец веревки к подходящей перекладине или суку. Там находилась и молодая женщина, довольно красивая, осужденная носить на груди платья букву П на глазах всего света и собственных детей. И даже ее дети знали, что обозначает эта буква. Выставляя напоказ свой позор, несчастное, доведенное до отчаяния создание вырезало роковой знак из красной материи и пришило его золотыми нитками, по возможности изящнее, к платью, так что можно было подумать, что буква П означает «Прелестная» или что-нибудь в этом роде, но никак не «Прелюбодейка».
Пусть читатель на основании этих свидетельств испорченности не делает вывода, что времена пуритан были более порочны, чем наше время, поскольку сейчас, пройдя по тем же улицам, которые описаны в этом очерке, мы ни на одном мужчине или женщине не найдем никаких знаков бесчестья. Правилом наших предков было выискивать даже самые тайные прегрешения и выставлять их на посрамление с полным беспристрастием, при ярком солнечном свете. Если бы таковы же были обычаи и ныне, быть может, у нас нашлись бы материалы для не менее пикантного очерка, нежели изложенный выше.
За исключением преступников, описанных нами, и больных или немощных, все мужское население города в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет можно было видеть в рядах ополченцев. Несколько исполненных достоинства и величественных индейцев во всем их первобытном великолепии стояли и внимательно глядели на зрелище. Их стрелы с кремневыми наконечниками казались детским оружием в сравнении с мушкетами пуритан. Они должны были с безобидным треском отскакивать от стальных шлемов и кованого железа нагрудников, которыми, как стенами крепости, был защищен каждый солдат. Доблестный Джон Эндикотт с гордостью оглядел своих стойких последователей и приготовился приступить к воинским трудам.
— Ну, мои смельчаки, — воскликнул он, вытаскивая свой меч, — покажем этим несчастным язычникам, что мы умеем обращаться с оружием, как это подобает сильным людям! Счастье их, если они не заставят нас доказать им это на деле!
Закованная в латы рота выровняла строй, и каждый из солдат приставил тяжелый приклад своего мушкета к левой ноге, ожидая в этом положении приказаний капитана. Но когда Эндикотт окинул взглядом весь строй, он увидел невдалеке некую личность, с которой ему надлежало переговорить. Это был пожилой джентльмен в черном плаще; две белые полоски спускались у него с воротника; на нем была высокая шляпа, под которой виднелась бархатная шапочка, — таково было одеяние пуританского священника. Это почтенное лицо опиралось на палку, которую, казалось, только что срезали в лесу, а башмаки его были в грязи, как будто он шел пешком через дикие болота. Видом своим он в точности походил на пилигрима, но при этом держался с апостольским достоинством. Как раз в тот момент, когда Эндикотт увидел его, он отложил в сторону свою палку и нагнулся, чтобы напиться из журчащего родника, выбивавшегося на солнечный свет примерно в двух десятках ярдов от угла молитвенного дома. Однако, прежде чем напиться, этот достойный человек в знак благодарности поднял глаза к небу, а затем, придерживая одной рукой седую бороду, зачерпнул этого простого питья ладонью другой руки.
