Роберт (2) Стоун - В зеркалах
Джек Нунен посмотрел на свои часы и отхлебнул виски.
— Учитесь! —сказал им Мэтью Бингемон.— Ясно? Учитесь!
Они молча стояли и смотрели, как дверь за ним закрылась, а стаканы леденели в их пальцах.
— Ему все равно,— сказал Нунен.— Ему плевать. Он может сказать про тебя все что угодно и при ком угодно.
— Даже при мне,— заметил Рейнхарт.
— Я не это имел в виду,— сказал Нунен. В его глазах было отчаяние.
— Я знаю. Я вас не упрекаю.
— Послушайте,— сказал вдруг Нунен.— Он расспрашивает про меня? Вы не знаете, он приставил кого-нибудь следить за мной?
— Конечно,— сказал Рейнхарт.— Меня и приставил.
Лицо Нунена застыло. Он поставил свой стакан и испуганно икнул.
— Вы шутите? Если бы вас, вы бы мне про это не сказали. Послушайте: я сообщу ему, что вы мне это сказали.— Он сделал неуклюжий шаг вперед, угрожая, томясь страхом.— Не шутите такими вещами.
Рейнхарт допил свой стакан и повернулся к двери.
— А чем еще шутить? — спросил он.
Он пошел по коридору в студию «Б», где Ирвинг прокручивал пленку с записью проповеди Фарли-моряка.
— Нет, ты только послушай,— сказал Ирвинг, задыхаясь от смеха.
— Подвези меня сегодня,— сказал Рейнхарт,— и выпьем за мой счет.
— Ладно.
— Встретимся у дома девятьсот двадцать на Сент-Филип-стрит около шести.
— Ладно. Но только послушай. Это та проповедь, где он призывает изгнать из города всех коммунистов, дабы Отец Вод нес свои воды в море незамутненными.
— Значит, в шесть,— сказал Рейнхарт.
В вестибюле он прошел мимо группок скучающей враждебной прессы и сбежал по лестнице на улицу.
Он перешел на другую сторону и увидел, что у магазина стандартных цен что-то происходит. Впереди за толпой прохожих раздавались сердитые возгласы и испуганное женское аханье; у края тротуара стояли два полицейских мотоцикла. Рейнхарт свернул за угол и увидел, что причиной смятения были два молодых негра в темных вискозных костюмах, расхаживавшие с плакатами в руках перед витринами магазина. Один — высокий, очень темный юноша с большой уродливо приплюснутой головой — нес плакат с надписью: «Не покупайте у Джима Кроу». На плакате второго, атлетически сложенного крепыша с тяжелым подбородком, было написано: «Свободу — теперь же!» Чуть в стороне от них, возле фотографий обнаженных красавиц в витрине кинотеатра «Веселый Париж», десятка два молодых белых размахивали руками и пели пародии на «Боевой гимн республики». В толпе, собравшейся возле них, Рейнхарт заметил Моргана Рейни и тут же потерял его из виду.
Худенькая старушка, которая шла рядом с Рейнхартом, увидела плакаты и судорожно схватилась за воротничок платья.
— Почему никто из молодых людей не положит этому конец? — спросила она у него.
— Все в порядке,— говорили полицейские,— все под контролем. Они расхаживали взад и вперед возле своих мотоциклов, поглядывали на группу у кинотеатра и декламировали свое заклинание.
Когда Рейнхарт проходил мимо толпы белых, из нее выскочил старик в парусиновом комбинезоне и зашагал рядом с ним.
— Видите? — спрашивал старик в комбинезоне, вцепляясь в его локоть.— Видите?
Рейнхарт продолжал идти, стараясь стряхнуть его руку.
— Сегодня вечером,— сказал старик,— будет полный расчет. И берегитесь, сукины дети. Мы вечером выпустим кишки черномазым. Мы перережем им глотки при лунном свете.
Рейнхарт вырвал локоть и юркнул в толпу.
— Нынче вечером черномазым придет конец,— крикнул старик ему вслед.
Появилось двое «солдат Возрождения» с пачками красно-бело-синих листовок.
— Хотите знать, что происходит? — спрашивали они толпу.— Хотите знать, какие враги их подстрекают?
— Сегодня вечером,— говорили они.— Приходите и узнаете! Истина сделает вас свободными!
По тротуару шли десятки негров, они несли покупки, они ничего не видели.
Рейнхарт быстро пошел к отелю «Рим». На площадке у двери Филомены он поглядел на небо и увидел, что дождевые тучи уносятся к заливу; над озером очищалось синее осеннее небо. Вечер будет ясным и погожим. Он постучал в дверь Филомены.
— А! —ответил голос Филомены.— Я... не...
— Филомена! Это Рейн. Рейнхарт.
Он услышал позвякивание ортопедических шин Филомены, звук отодвигаемого от двери комода.
— Рейнхарт... Рейнхарт...— бормотала Филомена.
Она открыла дверь и встала перед ним в белых боксерских трусах и спортивной рубашке с открытым воротом; волосы рассыпались по плечам — умирающее пожелтевшее украшение на восковой коже.
— А, жеребчик! — сказала она.— Входи, милый.
— Ты не видела Джеральдину? — спросил Рейнхарт.— Она была тут?
— Входи, милый,— сказала Филомена. Она протянула худую изящную руку и погладила лацкан его пиджака.— Какой красивый костюм!
— Мне некогда,— сказал Рейнхарт.— Можешь ты мне сказать — была тут Джеральдина? Ты ее видела в последнее время?
— Тебе нужна Джеральдина? Она где-то тут, милый. Она никуда не девалась. Она где-нибудь там. В парке. В баре Флэтли. А ты был в ее старой комнате? Может, она там, милый.
— Да, конечно,— сказал Рейнхарт.— Спасибо.
Он осторожно прошел по балкону и, войдя в дом, зашагал по желтому, обшитому деревом коридору. В комнате, где прежде жила Джеральдина, на кровати спала женщина с опухшим лицом и спутанными черными волосами; рядом стоял полосатый картонный чемодан. Рейнхарт несколько секунд простоял в дверях, прислушиваясь к ее дыханию, а потом спустился вниз и направился к бару Флэтли.
Рейнхарт заказал виски, и бармен сообщил ему, что видел его девочку.
— Она тут, если вы желаете ее повидать,— сказал бармен. Рейнхарт допил виски и кивком заказал еще.
— Где?
— Я сейчас скажу, чтобы она вышла,— сообщил бармен.— Закажете и для нее?
Рейнхарт заказал и для нее, а бармен вышел во двор через дверь, в которую было вставлено зеркало. Рейнхарт допил вторую порцию и выпил ту, которую заказал для своей девочки. Через минуту-другую из-за зеркала появилась девушка в брюках, расшитых цехинами, и села на табурет рядом с ним.
— Вернулись опять счастливые денечки,— сказала девушка. Рейнхарт заказал еще две порции и поглядел на девушку. У нее были черные волосы, перекрашенные в рыжие, и удлиненное красивое несчастное лицо.
— А я-то думал,— сказал Рейнхарт,— что это будешь не ты, а другая.
— Почему? — спросила девушка и игриво посмотрела на него поверх сверкающего края стакана.
— Видишь ли,— сказал Рейнхарт,— есть другая девушка. Ее зовут Джеральдина, понимаешь? Волосы у нее белокурые, а на лице шрамики. Мне нужно ее отыскать.
Девушка безразлично кивнула.
— Ясно,— сказала она.— Иногда она сюда заходит. Не то чтобы постоянно. Просто заходит иногда.
— Где она живет?
— Не знаю,— сказала девушка.
— Где? — спросил Рейнхарт.— Десять долларов.
Девушка поглядела на него с изумлением.
— Нет, правда,— сказала она.— Я не знаю, где она живет. А зачем она тебе понадобилась?
— Для тепла,— сказал Рейнхарт.
Девушка посмотрела на него и засмеялась, истолковав это по-своему.
— Для тепла,— повторила она.— А ты что, холодный? И все?
— Именно,— сказал Рейнхарт.— И все.
— Хочешь выпить? — сказала девушка.— Будет тепло.
— Верно,— сказал Рейнхарт.— Давай выпьем.
Бармен снова налил им и похлопал по стойке, напоминая о деньгах. Рейнхарт положил на стойку пять долларов.
— Что будешь слушать? — спросила девушка, сгребая в горсть сдачу.— Тебе нравится «Иди, но не беги»? — Она подбежала к музыкальному автомату и накормила его двадцатипятицентовыми монетами.
— Этой нет,— сообщила она, вернувшись.— Пусть будут мамбы — не одна, а много. Мамбо!—объявила она, и мамбо загремело пронзительными печальными трубами.— Потанцуем?
— Чакона,— сказал Рейнхарт.
— Чакона? — сказала девушка.— Я же не Чакона. Да ты ведь не знаешь! Откуда я? — пристала она к нему.— Откуда?
Рейнхарт допил виски.
— Откуда? — сказал он.— Ну-ка, скажи.
— А! — сказала девушка.— Ни-ка-ра-гу-а! Что, съел? Ни-ка-ра-гу-а.
— Ты скажи мне два раза «Никарагуа»,— сказал Рейнхарт.— А я покажу тебе фокус.
— Какой фокус? Ни-ка-ра-гу-а,— сказала она, строя глазки над стаканом.— Ни-ка-ра-гу-а.
— Фокус вот какой; я засуну руку себе в глотку, крепко ухвачу внутренности и буду тащить их наружу, пока не вывернусь наизнанку. Мне такой фокус ничего не стоит сделать, потому что я из тех, кто углублен в себя.
— Я отойду,— сказала девушка.— Ты что, шутишь?
— Нет-нет,— заверил ее Рейнхарт.— Бывают же люди, у которых суставы гнутся в обе стороны; может быть, у тебя дома в Никарагуа есть двоюродный брат с такими суставами, а может, у кого-нибудь из твоих братьев — шесть пальцев. Только и всего. Углублен в себя. Нравственно, социально, политически, гуманистически, трагически, исторически, космически, пасторально углублен в себя. И, чтобы уснуть, я выворачиваюсь наизнанку.
