Уильям Коллинз - Армадэль. Том 2
Это-то соображение и привело меня в контору стряпчего. Я чувствовала, что должна узнать, прежде чем увижусь с Мидуинтером, какие неприятные обстоятельства могут последовать в случае замужества вдовы, если она скроет своё вдовье имя.
Не зная никакого другого юриста, на которого я могла бы положиться, я смело пошла к тому, который защищал меня в то ужасное прошлое время моей жизни, о котором я имею больше причин чем прежде стараться не вспоминать теперь. Он был удивлён и, как я ясно увидела, вовсе не рад меня видеть. Не успела я раскрыть рот, как он уже выразил надежду, что я опять (он сделал сильное ударение на этом слове) не пришла советоваться с ним о себе. Я поняла намёк и сделала вид, будто пришла спросить для очень удобного лица в подобных случаях — отсутствующей приятельницы. Стряпчий, очевидно, понял все, но он очень хитро обратил в свою пользу «мою приятельницу». Он сказал, что будет отвечать на вопросы из вежливости к даме, представительницей которой служу я, но должен поставить условием, что этой консультацией закончится мой визит.
Я приняла его условия, потому что мне понравилось искусство, с каким он сумел держать меня на приличном расстоянии, не нарушая законов приличия. За две минуты я выслушала его, запомнила все и ушла.
Как ни была коротка консультация, я выяснила всё, что желала знать. Я ничем не рискую, венчаясь с Мидуинтером под моим девическим, а не вдовьим именем. Брак может быть расторгнут только в том случае, если мой муж узнает об обмане и примет меры, чтоб разорвать наш брак законным порядком. Это ответ адвоката, его собственные слова. Он успокоил меня — в этом отношении, по крайней мере, — насчёт всех будущих планов. Единственный обман, который откроет мой муж — и то если он будет жив и здоров при этом, — будет тот обман, который доставит меня в Торп-Эмброз и принесёт мне доход вдовы Армадэля, а в то время я сама разорву навсегда мой брак.
* * *Половина третьего. Мидуинтер будет здесь через полчаса. Я должна посмотреться в зеркало, проверить, какой у меня вид. Я должна применить всю мою изобретательность и сочинить свой маленький домашний роман. Тревожит ли меня это? Что-то трепещет в том месте, где прежде было моё сердце. В тридцать-то пять лет! И после такой жизни, как моя!
* * *Шесть часов. Он только что ушёл. День нашей свадьбы уже назначен.
Я стараюсь успокоиться и немного прийти в себя. Не могу. Я возвращаюсь к этим листкам. Многое надо написать на них после того, как Мидуинтер был здесь, записать всё, что близко касается меня.
Начну с того, о чём я более всего не люблю вспоминать (так что, чем скорее закончить с этим, тем лучше), начну с жалкой цепи лжи, связанной с рассказом о моих семейных невзгодах.
В чём может заключаться тайна влияния этого человека на меня? Как он воздействует на меня таким образом, что я едва узнаю себя? Я походила на себя вчера в вагоне с Армадэлем. Конечно, ужасно было разговаривать с живым человеком в течение этого продолжительного путешествия и помнить всё время, что я намерена быть его вдовой, а между тем только в конце пути меня охватило волнение. В продолжение нескольких часов я, ни разу не останавливаясь, разговаривала с Армадэлем; но от первой же лжи, сказанной мною Мидуинтеру, я похолодела, когда увидела, что он верит ей. Я почувствовала, что спазма сжала горло, когда он умолял не открывать ему моих огорчений. А когда — я прихожу в ужас, когда подумаю об этом, — когда он сказал: «Если бы я мог любить вас больше, я ещё больше полюбил бы вас теперь», я чуть было сама не выдала себя, я чуть было не закричала ему: «Ложь! Это все ложь! Я дьявол в человеческом образе! Женитесь на самой развратной женщине, шатающейся по улицам, и вы женитесь на женщине лучше меня!..» Да, видя как увлажняются его глаза, слыша, как голос его дрожит в то время, как я обманываю его, я была потрясена. Я видела сотни мужчин красивее и умнее его. Какие чувства этот человек пробудил во мне? Неужели это любовь? Я думала, что никогда уже не буду более любить. Разве женщина не любит так, что из-за жестокости мужчины к ней пытается утопиться? Один мужчина довёл меня до этого последнего отчаянного шага в давнопрошедшие дни… Или мои несчастья в то время происходили от другого, а не от любви? Неужели я дожила до тридцати пяти лет и только теперь чувствую, что такое любовь, — теперь, когда уже слишком поздно? Смешно! Кроме того, к чему спрашивать? Разве я это знаю? Какая женщина это знает? Чем более мы думаем об этом, тем более мы себя обманываем. Желала бы я родиться зверем: моя красота, может быть, была бы мне тогда полезна, она, может быть, свела бы меня тогда с любимым существом.
Вот целая страница моего дневника заполнена, я ничего ещё не написала такого, что могло бы принести мне хоть какую-то пользу. Надо и здесь рассказать мою жалкую историю, пока события ещё свежи в памяти, а то как мне ссылаться на неё в будущем, когда я, может быть, буду принуждена говорить о ней опять?
Ничего не было нового в том, что я рассказала ему. Это был пошлый вздор романов, заполняющих полки библиотек и читален. Умерший отец, потерянное состояние, беспутные братья, которых я боюсь, больная мать, жившая на средства, которые я зарабатывала своим трудом… Нет! Не могу этого писать! Я ненавижу, презираю себя, когда вспоминаю, что он поверил этому, потому что я это говорила, что он был этим огорчён, потому что это была моя история! Я лучше подвергнусь опасности противоречить себе в будущем, я рискну разоблачением и гибелью — всем, нежели буду распространяться далее об этом презренном обмане.
Моя ложь наконец закончилась. Он заговорил со мной о самом себе и о своих надеждах. О! Каким было облегчением вернуться к этому разговору в то время! Какое облегчение вернуться к этому теперь!
Он принял предложение, о котором писал мне в Торп-Эмброз, и стал теперь заграничным корреспондентом одной газеты. Прежде всего он должен поехать в Неаполь. Хотела бы я, чтоб это было какое-нибудь другое место, потому что у меня с Неаполем связаны воспоминания, к которым я не желала бы возвращаться. Условились так, что он оставит Англию не позже одиннадцатого числа этого месяца. В эту поездку я должна отправиться с ним как его жена.
Относительно брака нет никакого затруднения. Всё получается так легко, что я начинаю опасаться какого-нибудь несчастья. Предложение держать наш брак в тайне — что мне затруднительно было бы сделать — сделал он. Так как Мидуинтер женится на мне под своим собственным именем — именем, которое он скрывал от всех, кроме меня и Брока, — он не хочет, чтоб на брачной церемонии присутствовал кто-нибудь из тех, кто его знает, его друг Армадэль в первую очередь. Мидуинтер уже в Лондоне неделю. В конце следующей недели он предлагает получить разрешение и обвенчаться в церкви, находящейся в приходе, в котором расположена и гостиница. Это единственные необходимые формальности. Мне стоит только сказать «да» (он уверил меня) и не испытывать беспокойства о будущем. Я сказала «да» с таким страшным беспокойством о будущем, что испугалась, как бы он этого не увидел. Какие волшебные минуты последовали за этим, когда он шептал мне слова восхищения, а я спрятала лицо на груди его!
Я скоро опомнилась, заговорила с ним об Армадэле, имея свои причины знать, о чём они говорили между собой после того, как я оставила их вчера.
Тон, которым Мидуинтер отвечал, показывал, что он говорил очень сдержанно, не желая полностью раскрывать признания своего друга. Задолго до того, как он закончил, я поняла, в чём заключалось это признание. Армадэль советовался с ним (именно, как я ожидала) насчёт побега. Хотя, кажется, Мидуинтер был против того, чтоб увезти девушку тайно, но, по-видимому из деликатности, не очень отговаривал, вспомнив (несмотря на огромную разницу в обстоятельствах), что он сам собирается жениться тайно. Я поняла, по крайней мере, что его слова произвели мало действия и что Армадэль уже исполнил своё нелепое намерение посоветоваться с главным клерком в конторе его лондонских нотариусов.
Рассказав это, Мидуинтер задал вопрос, который, как я ожидала, он должен был задать раньше или позже. Он спросил: буду ли возражать я тому, чтоб о нашей помолвке он под строжайшим секретом сообщил своему другу?
«Я поручусь, — сказал он, — что Аллэн сохранит в тайне всякое моё признание. А я, когда настанет время, постараюсь сделать все, чтобы он не присутствовал на свадьбе и не узнал (чего он не должен знать никогда), что я ношу одно имя с ним. Это поможет мне, — продолжал Мидуинтер, — говорить авторитетнее о причине, которая привела его в Лондон, если я отплачу за откровенность, с какой он говорил мне о своих частных делах, такой же откровенностью с моей стороны».
Мне ничего более не оставалось, как дать согласие, и я его дала. Для меня чрезвычайно важно знать, на что решится майор Мильрой относительно своей дочери и Армадэля после получения моего анонимного письма; и если я не завоюю доверия Армадэля, я совершенно убеждена, что я не выясню ничего. Когда он будет знать, что я выхожу замуж за Мидуинтера, всё, что он будет рассказывать своему другу, он расскажет мне.
