Василий Белов - Привычное дело. Рассказы
Валентин уже хотел повернуться и уйти, но что-то помешало ему. Повел взглядом по выставленным предметам и весь сперва напрягся, потом ослаб. Его бросило в пот: на полочке стояла знакомая икона с Николой Угодником. Та самая, которая висела когда-то в углу у Maрьи, Гелькиной матери. Валентин хорошо помнил тот день. Трезвый тогда был, когда рыли могилу ихней старухе! Так недавно и дело-то было, осенью. Гелькина бабушка умерла, и Валентин сам схоронил ее, сам видел, как Марья положила в гроб, в изголовье покойнице эту икону. Он ясно помнил, как заколачивал гроб гвоздями и как икону пришлось положить не в изголовье, а сбоку... Не-ет, трезвый тогда был, когда хоронили. Это он после напился, уже на поминках...
И Валентин вспомнил, как один ханыга из райцентра приезжал в деревню на мотоцикле. Все спрашивал про иконы. Вспомнились и разговоры старух о чьих-то набегах на пустые дома. Неужели ханыги уже и до могил добрались? Тогда взаправду скоро конец света.
Нет, наверно, это другая икона! Мало ли в народе икон с Николаем Чудотворцем? Он попросил у парня поглядеть икону, спросил:
– Сколько стоит?
Парень подозрительно почесал черную бороду:
– Двадцать пять.
– Рублей? – Валентин попытался шутить, чтобы освободиться от нервной дрожи.
– Дай сюда! – Парень поставил икону на полку. Конечно, тут в ходу были тысячи, а не сотни.
Икона была та самая! Вон на обратной стороне и гвоздик с веревочкой, и защербинка на углу. Но ведь он ясно вспомнил, как хоронили старуху! Как сунул икону сбоку и как закрывал крышку гроба.
«А ты где ее взял?» – хотелось спросить у продавца, но было ясно, что парень насторожится и ничего не скажет. Тракторист взял себя в руки, остановил трясучку и сказал:
– Я, может, купить хочу...
Парень презрительно отвернулся. Тогда Валентин, как заговорщик, оглянулся и поманил продавца пальцем. Неожиданно для себя он стал врать, на ходу придумывал, что говорить. Он сказал, что дома на чердаке у него десять или двенадцать всяких икон. Парень с бородой сразу стал как шелковый. Он повел в закуток, где никого не было.
Валентин и сам поверил в эту минуту в то, что говорил. Говорил он о том, что этого Николая Чудотворца увез у него один знакомый, что у знакомого сменился городской адрес, что если продавец скажет новый его адрес, то он, Валентин, привезет и сдаст в магазин все свои иконы, которые на чердаке.
– Нет, точно привезешь?
– Точно привезу, либо пошлю с кем.
Продавец оглянулся, ни слова не говоря. Написал на газетном обрывке название улицы и всего одну цифру и показал посетителю:
– Видишь?
Валька видел. Хотел взять бумажку. Но бородач скомкал ее и положил в свой карман, давая понять, что можно идти.
Тракторист вышел из закутка, твердя про себя название улицы и номер дома. Его опять начинало трясти, и сквозь эту тряску он все твердил и твердил название улицы с номером дома, твердил и твердил. Непонятное, странное состояние испытывал Валентин. Уж не сходил ли он с ума? Ужас, зарождавшийся где-то в груди, он гасил судорожным своим юмором, дрожь в плечах пересиливал быстрой ходьбой, урезонивал мыслями о дочке Маришке. Хотел было сразу же забежать к ней в общежитие – хоть бы денег оставить ей сколько-нибудь! Но решил отложить. Он все твердил и твердил адрес. Откуда в магазине взялась икона, которая с осени лежала в гробу? Либо весь мир чокнулся, либо он, Валька, начал сходить с ума. Не зря же ночами не спит, не зря мерещатся пьяному то ли крысы, то ли какие-то чертенята. Hет, он вроде бы пока еще в своем уме. «В своем? В своем! Нет, не в своем! Нет, в своем!»
Так спорил он сам с собою. Пока не дал себе твердого слова: узнать, любой ценой узнать, кто сдал в магазин «Николу Милостивого»!
Не сразу нашел тракторист нужную улицу, пришлось помучиться и с номерами домов. Но вот какая-то старая тетка с кошелкой подтвердила адрес и указала на один из подъездов кирпичного трехэтажного дома. «А дальше что? – мелькнуло в уме. – Два подъезда, три этажа. Квартирного номера бородач не сказал». Валентин не стал много мудрить. У той же тетки спросил, кто в этом доме продает или покупает иконы.
– Не знаю, батюшко, не знаю. Нонче все чево-нибудь продают. Как с цепи сорвались, все торгуют. Вон зять у меня до чего допился, что свою же кровь начал государству сдавать. Тьфу!
Тетка покостыляла (видимо, в магазин), но остановилась.
– Ты про иконы спросил-то?
– Ну?
– Не знаю, милой. Вот который часы-ходики покупает, этого знаю сморчка. Иди, сразу увидишь. Золезные двери, как в тюрьме...
Валентин сказал тетке спасибо, зашел в грязный, воняющий котами подъезд. Никаких железных дверей. Он поднялся на один пролет. Здесь было почище, но обе двери оказались обычными. На третьей площадке у левой двери была сделана стальная раздвижная решетка. Валька, недолго думая, позвонил. Никто не отозвался. Валентин стоял минут пять, позвонил еще и решил уходить и уже повернулся спиной к двери, когда она вдруг приоткрылась.
– Что вы хотели? – услышал тракторист и остановился. Подумал: «И этот оброс бородой. На сморчка не похож, рожа гладкая».
– Так чего вы молчите? – спросил Сморчок из-за железной ограды.
– Нет, я ничего, наверно, ошибка, – схитрил тракторист. – Хотел насчет иконы спросить.
– Какой иконы? У вас что, есть икона? Где вы проживаете?
Опять, как в магазине, тракторист начал врать, что на чердаке у него полно икон.
Сморчок через железное ограждение оглядел приезжего с ног до головы. Затем отомкнул какой-то запор, нажал на что-то и сдвинул стальную решетку:
– Не уходите, э-э как вас? Можно поговорить.
Когда Валентин ступил через порог, хозяин опять задвинул свое ограждение и на два ключа замкнул двери. Валентина настигло неприятное чувство затворника: «Взаперти оказался! Как так опять получилось? Уйду сразу...»
– Так что же вы стоите, уважаемый? Раздевайтесь!
Валентин не стал ни снимать башмаки, ни раздевать свое шерстяное полупальто. Снял только шапку и начал снова врать, сколько у него икон, что они, бедные, пропадают на чердаке.
– Так везите их сюда! – обрадовался Сморчок. «Этот самый, – подумалось Валентину. – Не соврал магазинный парень. Этот!»
Но что говорить дальше? Опять, уже в третий раз, пришлось врать, и Валентин сказал, что вот увезли из деревни Николу, а деньги не отдали.
– Кто это был? – насторожился Сморчок. «Гады... – подумал Валька и скрипнул зубами. – Они, гады, все заодно». Сморчок повторил вопрос:
– Это был Гарик? Или другой, с рассеченной бровью? Присядьте, присядьте! Куда вы так торопитесь?
Валентин инстинктивно вступил в игру и сказал, что ему надо на поезд, что иконы он привезет, но сдаст в магазин. Последнее замечание явно не устраивало Сморчка:
– Зачем в магазин? Везите их ко мне! Я оценю их по достоинству и отреставрирую. Я дам вам то, что положено, даже значительно больше! Да, значительно. Бизнес есть бизнес...
– Нет, нe могу, – опить притворился Валентин. – Он увез не одну эту икону, а еще и другие.
– Какую эту и какие другие? – начиная сердиться, спросил Сморчок. Оба все еще стояли в прихожей.
И Валентин пошел напролом, сказал, что ему нужен адрес того, кто увез Николу, чтобы получить с него деньги.
– Ваш должник, видимо, Гарик, это он привозил мне Николая Мирликийского. Но Гарик не имеет постоянного адреса...
Валька повернулся, как бы собираясь уйти.
– Одну минуту! – всполошился Сморчок. – Знаете, где хозяйственный магазин? Знаете. Так вот рядом с ним есть деревянный дом... Весь вверх обгорел, а внизу живут... Только дайте слово, что привезете...
– Сказал, даю. – И тракторист как из тюрьмы выскочил из квартиры:
«Жду вас в любое время», – послышалось с лестничной площадки. Затем лязгнула стальная решетка. Валентин не оглядывался. «Гады, суки... Ну, покажу я вам бизнес, гадам...»
До поезда оставалось много времени. Валентин по всем прикидкам успевал и к обгорелому дому, и в общежитие к дочке Маришке.
* * *...У обгорелого дома была последняя четкая веха, стоявшая на жизненном пути тракториста. После нее шли расплывчатые милицейские вepсии... Eго нашли путевые рабочие примерно в километре от районного центра. По-видимому, бедняга, уже будучи мертвым, был сброшен с воркутинского поезда.
БОБРИШНЫЙ УГОР
Дорога была суха, песчана и оттого тепла. Но иногда спускалась в низинки, становилась влажно-мягкой и потому холодила ногу. Она незаметно вошла в лес. Думается, так же вот входит по вечерам в свой дом женщина-хозяйка, называемая у нас большухой.
Июльский сумеречно-теплый лес неспешно готовился отойти ко сну. Смолкали одна по-за одной непоседливые лесные птицы, замирали набухающие темнотой елки. Затвердевала смола. И ее запах мешался с запахом сухой, еще не опустившейся наземь росы.
Везде был отрадный, дремотный лес. Он засыпал, врачуя своим покоем наши смятенные души, он был с нами добр, широк, был понятен и неназойлив, от него веяло родиной и покоем, как веет покоем от твоей старой и мудрой матери...
