Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 10

После нескольких ничего не значащих замечаний Артимес принял необыкновенно серьезный вид и произнес речь, показавшуюся мне странной. Он сказал следующее:

— Пока я не забыл, хочу спросить вас кое о чем. Вы живете здесь, в вашем серебряном царстве — в Неваде, больше двух лет, и, конечно, вам, репортерам, приходилось спускаться в рудники и осматривать их, — в общем, вы изучили рудничное дело досконально. Так вот, я хочу узнать, как образуются там, под землей, залежи руды? Сейчас я растолкую свой вопрос. Если я правильно понимаю, серебряная жила зажата между двумя слоями гранита; в таком виде она тянется под землей, пока не выступит наружу, вроде как край тротуара на мостовой. Представим себе, что жила будет в сорок футов толщиной или даже в семьдесят... нет, лучше возьмем все сто. И вот вы роете к ней шурф, прямо по вертикали или, быть может, наклонный — то, что вы называете квершлаг, — и спускаетесь к ней на пятьсот футов в глубину, а быть может, достаточно будет и двухсот футов; и вот вы идете за жилой, а она между тем становится все уже, и слои гранита, облегающие ее, сближаются так, что вот-вот сомкнутся, то есть я не имею в виду, что они сомкнутся, в особенности если геологическая обстановка такова, что они отстоят один от другого дальше, чем обычно, и наука это бессильна объяснить; хотя, с другой стороны, при прочих равных условиях, было бы странно, если бы это не было так; и если взять наше предположение за исходный пункт и учесть новейшие данные, то, конечно, можно сделать тот или другой вывод, это уж без сомнения так. Вы согласны со мной?

Я подумал: «Вот оно все в точности, как я предполагал. Коктейль меня погубил. Даже устрица на моем месте поняла бы больше».

Затем я сказал:

— Разумеется! Да, без сомнения! Впрочем, если вас не затруднит моя просьба... не повторите ли вы еще раз ваш вопрос?

— Конечно, конечно. Вина — моя. Предмет для меня новый, и я, должно быть, не сумел ясно выразить свою мысль, но...

— Да нет, что вы! Все, что вы сказали, очень ясно. Вина моя, это коктейль ударил мне в голову. Основное, что вы сказали, я понял, но я был недостаточно внимателен, и если вы повторите свой вопрос, я постараюсь понять все до конца.

Он сказал:

— Хорошо, суть моего вопроса вот в чем (тут он принял устрашающе серьезный вид и стал отмечать важнейшие пункты своей речи, загибая пальцы на руке один за другим): эта жила, или прослойка, или руда, называйте как хотите, зажата между двумя слоями гранита, наподобие сандвича. Это нам всем ясно. Теперь вы роете к ней шурф, скажем, в тысячу футов, а может быть, и в тысячу двести (это в конце концов не так уж важно), и подходите к ней вплотную, и начинаете бить штреки, некоторые перпендикулярно к жиле, а часть параллельно ей в той ее части, где идет сернистая руда, — она ведь называется сернистой, не так ли? Хотя, если вы меня спросите, я считаю — пусть это трудно доказать, — что рудокопу все равно, идет она там или не идет, потому что она неотъемлемая часть той же жилы, хотя к ней и не относится, и при других обстоятельствах даже самый искушенный среди нас мог бы не обнаружить ее, стой он совсем рядом, или просто не заметил бы ее, и даже мысль такая не пришла бы ему в голову, будь это хоть трижды очевидно. Как вы считаете, прав я или нет?

Я грустно сказал:

— Вы должны извинить меня, мистер Уорд. Я, конечно, смог бы ответить на ваш вопрос, но этот проклятый коктейль из виски ударил мне в голову, и я теперь не в силах разобраться даже в самых простых вещах. Я говорил вам, что так будет.

— Пожалуйста, не огорчайтесь. Я просто не сумел толково объяснить. свою мысль. Хотя, признаться, на этот раз я старался изложить ее по возможности ясно.

— Разумеется! Вы изложили ее с предельной ясностью. Чтобы не понять вас, нужно быть безнадежным кретином. Все дело в этом проклятом коктейле!

— Нет, не вините себя. Я попробую еще раз, и уж теперь...

— Не нужно, я умоляю вас, это бесполезно. Уверяю вас, голова моя в таком состоянии, что я не сумею ответить на самый простой вопрос.

— Не бойтесь. На этот раз я изложу свой вопрос яснее ясного, и вы сразу поймете, в чем дело. Начнем с самого начала. (Тут он перегнулся ко мне через стол, в каждой черте его лица выразилась глубокая сосредоточенность, и пальцами одной руки он приготовился загибать пальцы на другой руке, отмечая ход своего рассуждения, а я, вытянув шею и напрягши все свои умственные способности, приготовился понять или погибнуть.) — Так вот, эта самая жила, эта штука, которая содержит в себе металл и тем самым выступает как последующий элемент в ряду предыдущих, как ближних, так равно и отдаленных, действуя в пользу первых и в ущерб последующим, или наоборот — в ущерб первым и в пользу последующих, или равно индифферентно как к тем, так и к другим, а также учитывая относительную разницу в радиусе распространения, достигающую кульминационной точки...

Я сказал:

— Теперь уже ясно, что у меня на плечах чурбан. Лучше не старайтесь. Бесполезно. Чем больше вы объясняете, тем меньше я понимаю.

Сзади послышался подозрительный шум. Я быстро обернулся и увидел, что Хингстон, укрывшись газетой, корчится от неодолимого смеха. Я взглянул на Уорда, и он сбросил свою важность и тоже рассмеялся. Тогда я понял — меня разыграли. Под видом глубокомысленных рассуждений мне преподносили все это время совершенный вздор. Артимес Уорд был одним из самых очаровательных людей, каких я знал, и отличным собеседником. Про него шла молва, что он неразговорчив. Вспоминая мое первое знакомство с ним, я позволю себе не согласиться с этим мнением.

КАК МЕНЯ ПРОВЕЛИ В НЬЮАРКЕ

Редко бывает приятно сплетничать о самом себе, но в некоторых случаях человеку после исповеди становится легче. Вот и сейчас я желаю облегчить свою душу, хотя мне кажется, что я это делаю скорее из жажды предать гласности неблаговидный поступок другого человека, чем из желания пролить бальзам на раны своего сердца. (Я понятия не имею, что такое «бальзам», но, кажется, это выражение в данном случае как раз подходит.) Вы, может быть, помните, что я не так давно читал лекцию в Ньюарке молодым людям, членам какого-то общества? Ну, словом, я ее читал. Перед началом лекции мне пришлось беседовать с одним из упомянутых молодых джентльменов, и он сказал, что у него есть дядя, который неизвестно по какой причине навсегда утратил способность что-либо чувствовать. И со слезами на глазах этот молодой человек сказал:

— Ах, если б мне еще хоть раз увидеть, как он смеется! Ах, если б мне увидеть, как он плачет!

Я был тронут. Я не могу оставаться равнодушным к чужому горю.

Я сказал:

— Тащите вашего дядю на мою лекцию. Я его расшевелю. Я сделаю это для вас.

— Ах, если б только вам это удалось! Если б вам это удалось, вся наша семья стала бы за вас молиться, — мы так его любим! Ах, благодетель, неужели вы его заставите смеяться? Неужели вы вызовете живительные слезы на эти иссохшие веки?

Я был тронут до глубины души. Я сказал:

— Сын мой, приводите вашего старичка. У меня для этой лекции приготовлены такие анекдоты, что, если в нем осталась хоть капля смеха, он будет смеяться, а если эти не достигнут цели, то у меня имеются другие, — и тут он должен будет либо заплакать, либо умереть, ничего другого ему не останется.

Молодой человек призвал благословение на мою голову, прослезился и обнял меня, а потом побежал за своим дядей. Он посадил старика на самом виду, во второй ряд, и я начал его обрабатывать. Сначала я пустил в ход анекдоты полегче, потом потяжелее; я осыпал его плохими анекдотами и просто изрешетил хорошими; я выстреливал в него старыми, бородатыми анекдотами и, не жалея перца, посыпал его с носа и с кормы новыми, с пыла горячими; я вошел и раж и старался в поте лица, до хрипоты, до тех пор, пока в горле не начало саднить, до бешенства, до ярости, — но ни разу не прошиб старика, не добился ни слезы, ни улыбки. Так-таки ничего! Ни признака улыбки, ни следа слез! Я был изумлен. Наконец я закончил лекцию последним воплем отчаяния, последней вспышкой юмора — запустил в него анекдотом сверхъестественной силы и потрясающего действия. Потом я сел на место, совсем растерявшись и выбившись из сил.

Президент общества, подойдя ко мне, смочил мою голову холодной водой и сказал:

— Чего это вы так разошлись напоследок?

Я ответил:

— Я старался рассмешить вон того старого осла во втором ряду.

Он сказал:

— Тогда вы зря потратили время: он глух, нем и к тому же слеп, как летучая мышь!

Ну, скажите, пожалуйста, хорошо ли было со стороны племянника этого старикашки так обмануть незнакомого человека, да еще круглого сироту? Я спрашиваю вас как друга, как ближнего своего: хорошо ли это было с его стороны?

ПРИЯТНОЕ И УВЛЕКАТЕЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ