Рука и сердце - Элизабет Гаскелл
– О Роза Таинственная! О Башня Давида! О Звезда Утренняя! Отчего не пошлешь утешения моей измученной душе? Ужели мне вечно терзаться надеждой? Даруй же мне хотя бы приговор!..
Так она причитала и убивалась, не обращая на меня ни малейшего внимания. Ее мольбы становились все неистовее и вскоре, на мой взгляд, подошли уже к опасной черте безумия и богохульства. Не в силах больше терпеть, я спросил наугад, лишь бы прервать ее монолог:
– У вас имеются основания полагать, что дочь ваша умерла?
Она поднялась с колен и стала передо мной:
– Мэри Фицджеральд умерла. Живой я ее не увижу. Никто не говорил мне этого, но я знаю, что ее нет в живых. Я так мечтала увидеть ее! А чего жаждет мое сердце, то должно исполниться – такова его страшная сила, и эта сила давно уже привела бы ко мне мою дочь, даже если бы ее занесло на другую сторону света. Я только тому удивляюсь, что желание моего сердца не вызвало ее из могилы, чтобы она предстала предо мной и услышала от меня, как я люблю ее… Ибо мы не по-доброму расстались с ней, сэр.
Я располагал лишь сухими фактами, необходимыми для расследования дела о наследстве, однако горе безутешной женщины тронуло меня, и, должно быть, она это заметила.
– Да, сэр, она не знала, что я люблю ее, и расстались мы не по-доброму, и, боюсь, в душе я желала ей неудачи, когда она покинула меня, но это не значит… О Пресвятая Дева! Моя душа открыта для Тебя, Ты ведаешь, я хотела только одного: чтобы дочь возвратилась домой, в материнские объятия, и поняла – вот счастливейшее место на земле! Но мои желания страшны, их великая сила бежит впереди моих дум… И теперь для меня нет надежды – если мои неосторожные слова накликали беду на Мэри!..
– Погодите, – сказал я, – вы не можете знать наверное, что она мертва. Ведь в начале нашей встречи вы ясно выразили надежду на добрую весть. Выслушайте же меня.
И я изложил ей все то, о чем успел рассказать вам, намеренно сухо, взывая не к чувствам ее, но к способности мыслить логически – коей она, по некоторым признакам, должна была обладать, пока горе и годы не сломили ее, – и направляя ее внимание на фактические детали, чтобы не дать ей сорваться в пучину хаоса, в бездонную пропасть неутешной тоски.
Она слушала меня сосредоточенно, время от времени вставляя вопросы, которые только подтверждали мою догадку о ее природном уме, все еще довольно остром, несмотря на муки одиночества и загадочного самобичевания. Затем она в немногих словах поведала мне о том, как скиталась по дальним странам в напрасных поисках своей пропавшей дочери – по городам и весям, по военным лагерям и полям недавних сражений. Знатная дама, взявшая Мэри к себе камеристкой, умерла вскоре после той даты, которая значилась на последнем письме дочери; муж этой дамы, иностранный офицер, служил тогда в Венгрии, куда Бриджет и направилась, но его там уже не застала. Между тем до нее стали доходить неясные слухи, будто бы Мэри сделала блестящую партию, и это возбудило у матери новые сомнения: быть может, ее дочь, скрывшаяся под новым именем, где-то совсем рядом, быть может, она, Бриджет, ежедневно со всех сторон слышит о ней, сама о том не подозревая… Постепенно ею овладела мысль, что Мэри могла давно вернуться в Колдхолм, в Болендскую впадину, в Ланкашир, в Англию. И Бриджет устремилась домой, обнаружив лишь пустой коттедж и заброшенный очаг, лишь свои обманутые надежды. С тех пор она не трогалась с места, рассудив, что если Мэри жива, то где, как не здесь, она станет искать свою мать?
Я записал кое-какие подробности из услышанного, полагая, что они могут мне пригодиться, ибо уже ощутил странную настоятельную потребность продолжить свои разыскания. Словно в душу мне проник таинственный приказ возобновить поиски Мэри Фицджеральд с того места, где их оборвала ее мать, – причем решение это созрело отнюдь не под действием тех причин, какие обычно мною двигали (как то желание в угоду дядюшке расставить все точки над «i» в запутанном деле или забота о моей собственной адвокатской репутации), а под давлением неведомой силы, завладевшей моей волей и побуждавшей меня идти в указанном направлении.
– Я сам поеду туда, – заявил я, – и сделаю все возможное, чтобы найти ее. Положитесь на меня. Я разведаю все, что только можно разведать. И вы узнаете все, что я сумею открыть с помощью денег, усердия, ума и знаний. Да, нельзя исключить вероятность того, что ваша дочь умерла; но у нее мог быть ребенок.
– Ребенок! – вскричала она, словно такая мысль не приходила ей в голову. – Ты слышишь, Пречистая Дева! Он говорит, у моей дочки родилось дитя… Почему же Ты не надоумила меня раньше, когда я днем и ночью молила Тебя послать мне знак!
– Постойте, это только предположение, – поспешно уточнил я, – которое вытекает из вашего рассказа. Вы говорите, что, по слухам, она вышла замуж…
Но ей не было дела до моих оговорок – и до меня самого, если на то пошло: забыв обо всем на свете, она в каком-то экстатическом возбуждении молилась Богородице.
Из Колдхолма я прямиком направился к сэру Филипу Темпесту. Его отец состоял в дальнем родстве с женой вышеупомянутого иностранного офицера, графа де ла Тур д’Овернь, и я рассчитывал, что сэр Филип поможет мне выйти на след графа. По опыту я хорошо знал, как освежают память вопросы, задаваемые при личной беседе, и намеревался использовать этот шанс, дабы после не упрекать себя в нерадивости. Однако сэр Филип отбыл за границу, и, значит, мне так или иначе предстояло набраться терпения. Поэтому я решил последовать совету моего дяди, который он дал мне, узнав, что я изнурил себя физически и душевно, гоняясь за блуждающим огоньком надежды, а именно ехать в Харрогейт и там спокойно дожидаться ответа сэра Филипа. Место было выбрано не
