Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 5. Наулака. Старая Англия
Кэт медленно подняла голову с колен царицы и встала.
— Возьмите ребенка и отпустите нас, — хриплым голосом сказала она.
Милосердная тьма, царившая в комнате, скрыла ее лицо.
— Нет, — сказала царица, — это женщина возьмет его. Ты иди одна.
Кэт исчезла.
XX
Сидеть смирно и продолжать сидеть смирно — вот первый урок, которому должен научиться молодой жокей. Тарвин учился этому с горечью в душе. Ради своего города, ради своей любви и — главное — ради жизни своей возлюбленной он должен был уехать. Город ждал; оседланная лошадь стояла у дверей, но его возлюбленная не хотела прийти к нему. Приходилось сидеть смирно.
Палящий ветер пустыни врывался через открытую веранду беспощадно, как ненависть Ситабхаи. Тарвин выглянул и увидел спящий в лучах солнца город и кружащихся в воздухе коршунов. Но когда наступал вечер и смело можно было бы ускакать на железную дорогу, из стен выступали какие-то укутанные в саван фигуры и останавливались на расстоянии ружейного выстрела от постоялого двора. По всем направлениям компаса на корточках усаживалось по одной такой фигуре, и среди них в течение всей ночи разъезжал всадник. Тарвин слышал ровный удар подков, в то время как всадник объезжал дозором, и звук этот не пробуждал в нем новых надежд. Если бы не Кэт, если бы не Кэт, повторял он себе, он давно был бы там, где его не могла бы догнать ни лошадь, ни пуля. Часы тянулись очень медленно. Тарвин сидел, смотрел, как тени то удлинялись, то укорачивались, и ему казалось, — как это часто случалось с ним и раньше — что Топаз выберет именно этот момент, чтобы отказаться от своих шансов.
Он сосчитал, что потерял уже сорок восемь драгоценных часов, и, насколько можно было предвидеть, остаток года, пожалуй, пройдет так же бесполезно.
Между тем Кэт подвергалась всевозможным опасностям. Ситабхаи, наверно, думает, что он вырвал у нее ожерелье ради «слабой, белой девушки». Она сказала это на плотине. До известной степени он сделал это ради Кэт. Тарвин с горечью думал, что у жителей Востока не существует чувства сдержанности, и, как змеи, они набрасываются на того, кто ближе к ним. А Кэт? Как он объяснит ей все? Он говорил ей об опасности, ожидающей их обоих на пути, и она решилась спокойно смотреть на эту опасность. Он любил ее за мужество и преданность своему делу, но скрежетал зубами, думая об ее упрямстве. Во всей этой ужасной путанице был только один трагикомический элемент. Что скажет магараджа Ситабхаи, когда узнает, что она потеряла «Счастье государства»? Каким образом она скроет потерю, и в какую царственную ярость впадет он?
Тарвин задумчиво покачал головой.
— Плохо мое дело, — проговорил он, — хуже быть не может, но у меня есть подозрение, что и дела Джуггута неважны. Да! У меня есть время погоревать о Джуггуте. Мой толстый друг, вам следовало бы после первого раза остаться за городскими стенами.
Он встал и выглянул во двор, раздумывая, который из рассеянных по дороге бродяг мог быть послан соглядатаем из дворца. Вблизи дороги, ведшей к городу, какой-то человек, по-видимому, спал, лежа рядом со своим верблюдом. Тарвин случайно спустился с веранды и, как только вышел на открытое место, заметил, что спящий перелег на другую сторону верблюда. Тарвин сделал несколько шагов вперед. Солнечные лучи заиграли на каком-то предмете, блестевшем, как серебро, над спиной верблюда.
Тарвин пошел прямо на блеск с пистолетом в руке. Когда он подошел к незнакомцу, тот оказался погруженным в глубокий сон. Из-под складок его одежды виднелось дуло нового и очень чистого ружья.
— По-видимому, Ситабхаи вызвала милицию и снабдила ее вооружением из своего личного арсенала. Ружье у Джуггута было также новое, — сказал Тарвин, стоя над спящим. — Но этот человек смыслит в ружьях больше Джуггута. Эй! — Он нагнулся и дотронулся до незнакомца дулом своего пистолета. — Боюсь, что потревожу вас насчет этого ружья. И скажите госпоже, чтобы она бросила это, слышите? Дело не выгорит.
Незнакомец понял только не выраженное словами красноречие оружия, и ничего больше. Он угрюмо отдал ружье и удалился, сердито колотя верблюда.
— Хотелось бы мне знать, сколько еще человек из ее армии придется мне обезоружить? — сказал Тарвин, идя назад с перекинутым через плечо отнятым ружьем. — Я думаю… — Нет, не хочу верить, что она осмелится сделать что-либо Кэт! Она, конечно, достаточно знает меня, чтобы быть уверенной, что на следующий день и она, и ее старый дворец взлетели бы на воздух. Если она хоть наполовину такая женщина, какой кажется, она сведет счеты со мной, прежде чем идти дальше.
Напрасно он старался уверить себя в этом. Ситабхаи показала ему, каково может быть ее милосердие, и Кэт могла уже почувствовать его. Идти теперь к ней, чтобы быть, по меньшей мере, изуродованным, было невозможно. Но он все же решился идти. Он быстро направился к Фибби, которого оставил минуты три тому назад отмахивавшимся от мух на солнце позади постоялого двора. Но Фибби лежал на боку и жалобно стонал, с подрезанными поджилками, издыхающий.
Тарвин слышал, как его конюх усердно чистил узду за углом. Когда он прибежал на крик Тарвина, то бросился на землю рядом с конем и завыл от горя.
— Это сделал враг! Это сделал враг! — кричал он. — Мой прекрасный вороной конь, который никогда не делал зла… разве только брыкался, когда поест слишком много! Где я найду место, когда допустил смерть порученного мне коня!
— Хотел бы я знать! Хотел бы я знать! — сказал Тарвин, пораженный и почти приведенный в отчаяние. — Одна черная голова получила бы пулю, если бы я мог быть уверен. Вставай, ты! Фибби, старина, я прощаю тебе все твои грехи. Ты был хороший конь, старина, и…
На одно мгновение синий дым окутал голову Фибби, потом она опустилась, словно молот, и добрый конь перестал страдать. Конюх встал и оглашал воздух горестными воплями, пока Тарвин не вытолкнул его за забор и не приказал убираться. Замечательно, что крики его внезапно умолкли, а когда он удалился в свою хижину, чтобы связать вещи, он, улыбаясь, вытащил несколько серебряных монет из дыры под постелью.
Тарвин, лишившийся коня, смотрел на восток, запад, север, юг, в ожидании помощи совершенно так же, как оглядывалась Ситабхаи на плотине. Бродячая шайка цыган с худыми волами и лающими собаками огибала городскую стену и остановилась у ворот, словно стая нечистых птиц. Вид сам по себе не представлял ничего особенного, но, по правилам города, позволялось останавливаться лагерем только в четверти мили от стен.
— Вероятно, бедные родственники этой госпожи. Однако славно они загородили проход в ворота. Ну, если бы я вздумал пробраться к дому миссионера, они, наверное, схватили бы меня, — пробормотал Тарвин.
В это мгновение в лагере цыган поднялся столб пыли. Конвой магараджа Кунвара, расчищая путь коляске, разогнал смуглую шайку вправо и влево. Тарвин обдумывал, что бы могло означать это появление. Конвой остановился с обычным шумом у дверей постоялого двора, вслед за ним подъехала коляска. Одинокий кавалерист, скакавший вдогонку экипажа, кричал что-то почтительным голосом. В ответ ему послышался прерывистый смех конвоя и два пронзительных, восторженных восклицания из экипажа.
Ребенок, которого никогда еще не видел Тарвин, стоял в экипаже и осыпал потоком ругательств на местном языке отставшего кавалериста. Конвой снова расхохотался.
— Тарвин-сахиб! Тарвин-сахиб! — тонким голоском кричал магарадж Кунвар. — Придите посмотрите на нас!
Одно мгновение Тарвин колебался, не новая ли это выдумка врага, но при виде старого верного союзника, магараджа, вышел вперед.
— Князь, — сказал он, беря за руку мальчика, — вам не следовало бы выезжать.
— О, все хорошо, — поспешно сказал мальчик, хотя его бледное личико опровергало эти слова. — Я отдал приказание, и мы приехали. Мисс Кэт обыкновенно отдает мне приказания, но она привезла меня во дворец, а там я отдаю приказания. Это — Умр Синг, мой брат, князек, но раджой-то буду я.
Другой ребенок медленно поднял глаза и взглянул на Тарвина. Глаза и низкий широкий лоб походили на глаза и лоб Ситабхаи, а рот с маленькими жемчужными зубами был сжат так же плотно, как рот его матери во время борьбы на Дунгар Талао.
— Он — с другой стороны дворца, — продолжал Кунвар по-английски. — С другой стороны, куда я не должен ходить. Но когда я был во дворце, я пошел к нему — ха, ха, Тарвин-сахиб, — а он убивал в это время козу. Взгляните. У него руки красные.
Умр Синг разжал крошечную ладонь при слове, сказанном ему братом на местном языке, и протянул ее Тарвину. Она была темна от запекшейся крови, и шепот пробежал среди конвоя. Командир повернулся в седле и, кивнув головой Тарвину, пробормотал: «Ситабхаи». Тарвин поймал на лету слово, и этого было достаточно для него. Провидение послало ему помощь с ясного неба. Он немедленно составил план действия.
