Магда Сабо - Фреска
«…Твое есть царство и сила и слава… ныне и присно и во веки веков». За словом «аминь» обычно следовал материнский поцелуй. Может, теперь она уснет. Янка плотнее подоткнула края одеяла. Сусу лежала притихнув и больше не ворочалась; Янка облокотилась о подоконник и взглянула на башенные часы. Теперь Аннушка уже в пути. Прощай, сестра моя любимая! Завтра я обо всем напишу тебе. Улица Кёлтэ, 97. Хоть бы малышка уснула наконец. Завтра все гнетущее покажется легче, завтра она попробует все объяснить Сусу. Услышав за спиной какой-то шорох, Янка обернулась. Сусу стояла на ковре, слабый свет из окна напротив освещал лицо девочки.
– Когда мы уйдем от Папы? – спросила Сусу.
«…Ваше преподобие, господин епископ! В постигшем нас тяжком несчастии глубочайшим утешением послужили Ваши пасторские слова соболезнования. Упование наше на власть Всемогущего есть верный залог тому, что за могильным сном воспоследует дарованное Господом воскресение, однако же…»
Здесь, на этом месте, она стояла и слушала его. Когда она затворила за собою дверь, он едва поборол желание схватить ее руки в свои, привлечь к себе, но затем, по мере того как он развивал свою речь и видел ее отстраняющую усмешку, тело его каменело, а под конец ему более всего хотелось ударить ее. Аннушка!
«Нет», – отвечала она на все его предложения и смеялась при этом, – без раздражения, но заливисто, от души, точно над веселой шуткой. Нет, она не намерена переселяться ни в какой другой город, не хочет она жить ни в одном другом месте, нет, нет! Если ему это не нравится, пусть себе остается в Тарбе. «Она удивительно красива, наша Тарба» – добавила Аннушка без тени насмешки и взглянула при этом на колокольню: там, над старой башенкой без шпиля плыла луна – такая же луна, как в ту давнюю ночь! «Разве тебе не нравится Тарба?»
«Нет!» – еще раз весело повторила она, – она не выйдет за него замуж, еще чего не хватало! Нет и нет! Сама эта мысль рассмешила ее до того, что она закашлялась И даже слова произнести не могла, только махнула рукой и выбежала из комнаты; и на бегу она все еще кашляла и смеялась. Она влетела в кухню, Янка тоже была там, через окно Ласло Куну хорошо было видно их обеих; Аннушка, должно быть, опять захотела «поиграть в лошадки», потому что Янка прижалась к ней щекой, и на мгновение ему показалось, будто лица сестер слились воедино. В этот момент он понял, что ненавидит Аннушку, но и Янку он тоже ненавидит и жить с ней бок о бок – сверх его сил.
Рози попрощалась с Ласло Куном, в сумке она уносила хлебные корки. Кати, брюзжа, проводила ее до ворот. Захлопнув за ней калитку, она выключила свет в подворотне. Как-то еще отнесется епископ к его сообщению о том, что он намерен переселиться в Пешт, оставив семью? Легко ли ему будет жить в Пеште? Улица Кёлтэ, 97. Может ли быть сносной жизнь в городе, где рядом Аннушка? И Аннушка – жена Адама Шомоди… «Господи, дай мне силы», – думал Ласло Кун. «Арпадик», – столь же молитвенно повторял про себя старый священник, уединившись в канцелярии.
Ветер, что утром дул со стороны Тисы, теперь переменился. С юга потянуло, – определил Анжу, – оттого и доносит сюда колокольный звон. И в самом деле, перекрывая вокзальные шумы, треск, лязганье и шипенье пара, в воздухе плыл колокольный звон: пробило восемь часов. Скорый поезд на Будапешт прибудет с опозданием на четырнадцать минут, – только что объявили по репродуктору, Ну и хорошо, что опаздывает. Анжу попробовал сесть на скамейке таким манером, чтобы видеть Аннушку, которая стояла у билетной кассы, и одновременно не терять из вида старуху, что сидела возле него, закрыв глаза. Аннушкину лаковую сумку и картонный чемодан Дечи он поставил у ног и придерживал их, чтобы кому не вздумалось унести.
Скажи ему кто об этом раньше, никогда бы он не поверил, что еще хоть раз переступит порог дома, откуда изгнал его священник. И что же, не успел он опомниться, как очутился за калиткой во дворе. Как же там все обветшало, все запущено, скамеечка бедняги Язона, можно сказать, прямо плачет по его рукам, хозяевам и горя мало, что скамеечка на трех ногах, будто хромой кутенок. И у Кати тоже, видно, ни стыда ни совести. Двор подметен из рук вон худо. На что уж темно, а и то видно, что не метут метлой, а приглаживают. Марча Шоваго, канторская дочка, теперь уж небось пошла трепать языком, даром что прикидывалась, будто не видит она ничего и не слышит, а сама аж замерла вся, прислушиваясь, как бы не упустить чего; а Шандор Чонтош – того и не сразу признаешь в солдатской форме, этот даже развернулся на скамейке, лишь бы ему лучше видеть. А по правде сказать, так и было на что поглядеть! Сперва выскочил красный олух, за ним – девчушка, и загалдели во все горло, принялись старуху со скамейки поднимать; вскорости прибежала Янка, потом Кати высунула нос из калитки, – эта уж с кружкой воды наготове, – а под конец примчались Приемыш и старый священник. К тому часу вокруг них целая толпа зевак собралась, даже трамвай и тот притормозил. А потом не успел он Анжу, опомниться, как уже сидел в доме священника. Конечно, если бы он знал, что Рози тоже там, его бы нипочем не затащить в дом, но Рози не вышла за калитку, и он столкнулся с. ней лицом к лицу, лишь когда зашел на кухню. Аннушка вздумала поить старуху чаем, ну и пришлось ему снимать разные кастрюли с огня; Аннушка побежала за чайником, потому что Кати ворчала да причитала, а Розика стояла что соляной столб и все за карман хваталась. Черт ее знает, куда он сунул впопыхах эту кастрюлю с тушеной морковью? Наверное, на пол составил. Хорошо, если нет в доме кошки, а то, глядишь, еще залезет в кастрюлю с едой. Что передала Рози Аннушке в том сверточке, завернутом в газету?
Аннушка купила в кассе два билета. Хорошо еще, что перед отъездом Адам сунул ей в сумочку все деньги, какие только были в доме; по его словам, никогда, мол, не знаешь, что тебя ждет в городе, где не бывал много лет. То-то будет ругани, когда Анжу, возвратясь домой, не найдет рожков для питья и гребенку. Гребень она обнаружила у таза, а рожки лежали на балке, не дай бог, если они предназначались для какого-то определенного заказчика, тогда Анжу в сердцах весь дом перевернет. На одном роге изображена библейская сцена: брак в Кане галилейской, на другом – пасущееся стадо. За резьбу удастся выручить самое меньшее пятьсот форинтов, завтра же она и отнесет поделки в магазин, но Анжу она пошлет не деньги, а купит для него новую цитру, пластилин, заготовки из черного дерева, кусочки перламутра, ну и кое-что из съестного. У Анжу нет никакого материала для поделок, кроме кукурузного лыка; после обеда он, не зная, как отделаться от аннушкиных наскоков, вырезал корову из кукурузного початка: руки у него золотые, сами тянутся, стоит ему увидеть любой мало-мальски подходящий материал для поделок. Аннушка же все это время христом богом заклинала его переехать к ним в Пешт, Анжу долго отмалчивался, прикинулся было глухим, а потом, когда она разревелась с досады, громко запел. Сейчас Аннушка чувствовала крайнюю усталость, так что едва держалась на ногах. Ну ничего она приедет домой, отоспится как следует, а там уж они с Адамом что-нибудь да придумают.
Чай, которым ее напоили в доме священника, согрел и: немного взбодрил ее, и теперь Дечи почувствовала, что она голодна, но даже голод на сей раз не был таким уж мучительным чувством, потому что она знала: Аннушка чего-нибудь да раздобудет ей поесть. Никогда не забыть ей лица Янки, не забыть, как та смотрела на нее, когда она, уже лежа в спальне, со слезами рассказала, что же собственно произошло. Неужели эти люди и Янке тоже не дают денег? «Двести форинтов? – переспросила Аннушка, взбивая подушку у нее в головах. – И это из-за двухсот форинтов ты так горевала, Бабушка? Да я стану впредь высылать тебе эту сумму!» Тогда Дечи ухватилась за аннушкину руку» и, кажется, даже забылась сном. Вот так же она, бывало, хваталась за руку Оскара, если ей грозили какие-нибудь неприятности: гналась за нею собака, или соседка Юхас распускала про нее гнусные сплетни, или когда на базаре у. нее вытащили кошелек. «И из-за этого все твои слезы?» – спрашивал Оскар и прогонял прочь собаку. «Наша милейшая соседка обидела тебя?» – и тут же, бывало, насочиняет ей про «милейшую соседку» таких небылиц и ужасов, что хоть приваливайся к стене: от смеха ноги не держат. Оскар покупал ей новый кошелек и вкладывал туда четырехлистный клевер, чтоб кошелек впредь никогда не терялся. «Ты как дитя малолетнее!» – говаривал ей Оскар. Сейчас ей семьдесят девять. В каком же возрасте перестаешь быть малолетним?
Поезд подошел к перрону, до отправления оставалось пять минут. Аннушка побежала вперед, Анжу буркнул старухе, чтобы цеплялась за его бекешу, руки он ей дать не может, потому как надо тащить чемоданы.
– Ногами-то, ногами шибче перебирайте! – ворчал он, и Дечи старательно семенила за ним, ухватившись за край бекеши. Старуха и понятия не имела, кто этот просто-:; люпин, но на похоронах и после она все время видела его рядом с Аннушкой, а потому прониклась к Анжу доверием. Аннушка вскочила на ступеньки вагона-ресторана, Анжу подал ей оба чемодана и подсадил старуху. У Дечи зарябило в глазах от сверкания зеркал в фужеров.
