Алистер Кроули - Лунное дитя
— Да уж.
— Да уж, да уж! Тебя просто оберегали ото всех забот и треволнений; и если есть на свете больший источник треволнений и забот, чем законная супруга, то это только законный супруг! С другими-то у тебя не было проблем; если бы ты, к примеру, попыталась затеять интрижку с братом Онофрио, то он бы первым мобилизовал всю свою магическую силу, чтобы помешать этому, и в результате поток его марсианской силы просто бы смел тебя, уничтожил, так что бы и мокрого места не осталось хлоп, и все!
Илиэль рассмеялась; тут появилась сестра Клара вместе с остальными представителями доблестного гарнизона крепости, юношами и девушками. Они принесли все необходимое к завтраку, ибо новый день был днем торжества. И все же, подавая руку брату Онофрио, Илиэль не могла отделаться от ощущения, что она его ненавидит.
Глава XVII ОБ ОТЧЕТЕ, ПРЕДСТАВЛЕННОМ ЭДВИНОМ АРТУЭЙТОМ СВОЕМУ ШЕФУ; О СОВЕЩАНИИ, СОСТОЯВШЕМСЯ В ЧЕРНОЙ ЛОЖЕ ПОСЛЕ ЭТОГО, И О НОВЫХ ПЛАНАХ, ВЫРАБОТАННЫХ ЕЮ В ИХ РЕЗУЛЬТАТЕ; А ТАКЖЕ НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КОЛДУНАХ
Примарно beneuolentiae dignitur exspecto, уповая на кало-кордию предстоятеля моего, ниже сообщаю, акцептации василевтической донации ради, эвенты-верифика-ты, от Алъфы и до Омеги, иже детерминируют omnia claudia puncta Ерореае вое, алъфийно калапрактико, омегий-иожекакодемопикозело. Фортуною пре. дестиновапо бяху, о'то аихейб erat партено- родо-дактиличеп, соф же тартаро-эребо-инфернален быстъ'.
(Смысл этой мешанины латинских, еврейских и греческих слов примерно таков: «Сперва прошу соизволения милостиво выслушать меня надеясь на добросердечие начальника моего, ради снискания того что я заслужил перед высочайшим взором, и сообщаю фактические события как они произошли от начала и до конца, чем и определяются все ключевые пункты моего повествования, в начале столь благоприятного а в конце столь удручающего. Судьба распорядилась так, что начало было девственно розовоперстым, конец же чёртово-дьяволо-адским)
Этими волнующими словами начинался отчет главного эмиссара Дугласа своему начальнику. Цитировать все четыреста восемьдесят восемь страниц мы, конечно, не будем. Дуглас и сам не читал его; план задуманной Весквитом операции был ему известен, а несколько практических вопросов, заданных Абдул-бею, довершили картину. Закончив аудиенцию, Дуглас отпустил Артуэйта с Абдул-беем, велев им находиться в постоянной боевой готовности, ожидая дальнейших распоряжений. То, что он узнал, повергло его в крайнее раздражение; провал операции лишь усилил его ненависть к Сирилу Грею. Мало того, было ясно, что тот нашел себе достойных помощников. Видно, ему придется самому ввязаться в битву. А этого Дугласу как раз очень не хотелось. До сих пор он пытался лишь натравить на Сирила пару-другую продажных лондонских журналистов, однако Грей, судя по всему, не обратил на их клеветнические выпады никакого внимания. Впрочем, сдаваться Дуглас не собирался. Внимательное изучение записей Весквита не дало ему почти ничего. Он не знал, можно и нужно ли было доверять предсказаниям, полученным от «оракула» через Абдул-бея; не знал он и того, как погиб Весквит. В труде Артуэйта об этом ничего не говорилось. Запрошенные им дел подтвердили, что избранный Весквитом метод был верен, однако и они не могли объяснить, как же все возможно проникнуть в крепость противника изнутри.
Поразмыслив, Дуглас понял суть тактики Грея и убедился, что самым слабым звеном в цепи обороны замка; действительно была Лиза; однако никакой возможности! подобраться к ней он пока не видел. В подобных малоутешительных размышлениях он и провел время почти до утра, когда вернулась его жена со своей «ночной прогулки». Войдя в комнату, она выложила на стол два франка.
— И это все?! — вскричал Дуглас. — Весна на дворе, так что давно пора опять приносить по пять франков! То что ты не так смазлива, как раньше, тебя не оправдывает.
По обыкновению, он не мог не подбавить в свое и без того мало радушное «приветствие» ядовитой горечи унижения. Держась большим барином, он вообще редко щадил чувства собеседников, кто бы они ни были; же он намеренно унижал жену, чтобы лишний раз подчеркнуть всю глубину ее падения. Деньги, зарабатываемые ею, ему были не нужны, на виски ему и так хват и тем не менее он выгонял ее на панель с упорством, которое сделало бы честь и профессиональному сутенеру В своей утонченной жестокости он никогда не бил ее, же пальцем не трогал, чтобы она не подумала, будто ее любит. Для него она была лишь игрушкой, средством удовлетворения своей страсти к мучительству; для нее же он был тем единственным человеком, которого она любила.
Она провела под дождем всю ночь, проделав путь от Бульваров до кафе, служившего им приютом; жалкая, несчастная, насквозь промокшая, она сумела найти лишь одно оправдание своей непривлекательности — оправдание, которое заставило бы застрелиться любого мужа, в душе которого осталась хоть капля порядочности и чести, хоть одно воспоминание о собственной матери. Дуглас же вместо этого, помолчав, вдруг объявил ей, что очень скоро все будет иначе — вот только вернется в Париж доктор Баллок.
Несмотря на все унижения, которым он подвергал ее годами, стараясь погубить и покрыть несмываемым позором, она еще находила в себе силы сопротивляться. Однако в этот раз она не успела и рта раскрыть в свою защиту, как Дуглас вскочил на ноги с блеском очередного адского замысла в глазах:
— Да, именно так! Ладно, ступай ложись на свою солому, грязная потаскуха. И благодари свою звезду, что от тебя еще есть какой-то прок — даже без смазливой рожи. Спать Дуглас отправился, лишь когда уже окончательно рассвело, потому что осенившая его идея дала обильную пищу воображению, и он с удовольствием обдумывал детали. Перед тем как удалиться к себе, он разыскал служанку, уже переодевавшуюся для выполнения своих дневных обязанностей, и послал ее за виски, чтобы хорошенько выпить напоследок.
Проснулся он далеко за полдень; вызвав к себе мадам Кремерс, которая стала для него чем-то вроде мальчика на побегушках, он велел ей пойти на телеграф и немедленно вызвать в Париж Баллока, и пусть тот прихватит с собой своего друга Батчера.
До сих пор Дуглас отказывался иметь дело с этим Батчером. Это был шарлатан из Чикаго, возглавлявший там фальшивый орден розенкрейцеров. Он давно пытался заручиться поддержкой Дугласа и его Ложи в надежде поправить свои финансовые дела, но тот, не усмотрев для себя в дружбе с ним никакой выгоды, уклонился от встречи. В свой орден Дуглас предпочитал принимать людей приличных; преступники требовались ему лишь для высших должностей. Однако в этот раз Дугласу вспомнилась одна деталь биографии Батчера, как нельзя лучше соответствовавшая его новому замыслу; вот почему он вызвал его в Париж.
Личная встреча с Дугласом была большой (хотя и сомнительной) честью. Он редко принимал у себя кого-либо — за исключением тех, чьи акции в данный момент высоко котировались в его глазах. Да и сама обстановка его «гнезда» мало подходила для того, чтобы приглашать туда эзотерически настроенных герцогинь. Для приема посетителей подобного рода у него были в Париже две другие квартиры. Ибо, тщательно оберегая свое инкогнито от членов Черной Ложи, он всегда был к услугам людей влиятельных и богатых. Свою рыбку Дуглас предпочитал ловить сам, зная, какими липкими умеют быть пальцы его подчиненных.
Одна из этих квартир находилась в самом фешенебельном квартале Парижа. Это были скромные апартаменты шотландского аристократа самых чистых кровей. Обставлены они были неброско, но дорого. Даже с портретами предков Дугласу удалось не переборщить. На почетном месте в гостиной лежал меч, якобы принадлежавший Роб Рою. Одна из легенд, которыми хозяин квартиры потчевал своих гостей, заключалась в том, что этот славный горец был его предком, поскольку полюбившая' его фея произвела на свет на редкость здоровое потомство. Другая легенда гласила, что он сам был не кем иным, как королем Иаковом IV Шотландским, пережившим Флодденскую битву вступившим в некий тайный орден и таким образом обретшим бессмертие. Несмотря на то, что сопоставление этих легенд должно было бы вызвать; по меньшей мере массу вопросов даже у самого непредвзятого человека (не говоря уже о полной невероятности самих легенд), они, тем не менее, заглатывались его теософически настроенными гостями с величайшей охотой, как самая лучшая наживка.
В этой квартире Дуглас принимал людей легковерных, для которых громкий титул заслонял все на свете; и роль эта удавалась старому пропойце и обманщику как нельзя лучше.
Вторая квартира была призвана изображать келью отшельника; это был частный домик с хорошо ухоженным садом, какие иногда еще встречаются в Париже в самых неожиданных местах.
Домик принадлежал одной пожилой даме, которая души не чаяла в своем интеллигентном и благовоспитанном постояльце. Тут Дуглас играл роль старого мудреца, святого, анахорета, давно отошедшего от мирской суеты, питающегося лишь сырыми овощами или иной вегетарианской пищей, и пьющего только напиток, услаждавший уста праотца Адама, то есть простую воду. Периоды своего долгого отсутствия сей святой муж объяснял необходимостью путешествовать по иным мирам, требовавшей участия его не только астрального, но и физического тела. На самом же деле он, конечно, навещал эту квартиру, лишь когда ему требовалось встретиться с «рыбкой», для которой титулы не имели значения, ибо их у нее и у самой было достаточно, зато имелось навязчивое желание познать мистическую истину, носителем которой и не мог быть никто иной, кроме святого отшельника.
