Натаниель Готорн - Алая буква
— Я вижу ее, — заметил священник. — Вон она стоит, в полосе солнечного света, далеко отсюда, на том берегу ручья. Так ты думаешь, что она полюбит меня?
Гестер улыбнулась и снова окликнула Перл, которая, как сказал священник, была видна вдалеке, озаренная солнечным лучом, падавшим на нее сквозь свод ветвей. Луч дрожал, и фигурка Перл то становилась расплывчатой, то снова четкой. Когда свет делался ярче, она казалась настоящим ребенком, а когда он тускнел — лишь призраком девочки. Она медленно шла по лесу на зов матери.
Час, пока ее мать разговаривала со священником, пришел, по мнению Перл, не скучно. Огромный темный лес, суровый к тем, кто нес в его чащу свои грехи и обиды, постарался стать, насколько мог, товарищем игр одинокого ребенка. Всегда угрюмый, ее он встретил необыкновенно приветливо. Он предложил ей красные ягоды зимолюбки, которые появились осенью, но созрели только весной и теперь напоминали капли крови на опавших листьях. Перл попробовала их; ей понравился их кислый вкус. Маленькие обитатели леса не торопились уходить с ее пути. Куропатка со своими десятью птенцами сначала угрожающе подступила к Перл, но вскоре раскаялась в своей свирепости и прокудахтала малышам, чтобы они не боялись. Голубь, сидевший на нижней ветке, позволил Перл подойти совсем близко и издал звук, выражавший не то приветствие, но то тревогу. Белка из таинственных глубин своего родного дерева болтала что-то сердитое, а может быть, и веселое, ибо настроение этого раздражительного и в то же время забавного маленького существа понять довольно трудно. Не переставая верещать, она сбросила на голову Перл орех; это был прошлогодний орех, уже разгрызенный ее острыми зубами. Лисица, пробужденная от сна шелестом шагов по сухим листьям, вопросительно взглянула на Перл, как будто раздумывая, скрыться или снова заснуть на том же месте. Говорят, волк… но тут наша история, безусловно, становится неправдоподобной, — подошел к Перл, обнюхал ее платье и наклонил свою страшную голову, чтобы его погладили. Истина же заключается в том, что старый лес и дикие существа, вскормленные им, признали родственно дикую душу в человеческом детеныше.
И девочка здесь вела себя гораздо лучше, чем на окаймленных травой улицах поселка или в домике матери. Цветы, по-видимому, знали это; когда она проходила мимо, то один, то другой из них шептал: «Укрась себя мною, прелестное дитя, укрась себя мною!» И чтобы порадовать их, Перл собирала фиалки, анемоны, водосбор и ярко-зеленые веточки, которые протягивали ей старые деревья. Украсив этими цветами и зеленью свои волосы и детскую фигурку, она превратилась в малютку-нимфу, крошечную дриаду, словом — в одно из тех существ, которые так гармонировали с античным лесом. Услышав, что мать зовет ее, Перл в этом необычном наряде медленно пошла обратно. Медленно — ибо она увидела священника.
Глава XIX
РЕБЕНОК У РУЧЬЯ
— Ты горячо полюбишь ее, — повторяла Гестер Прин, следившая издали вместе со священником за маленькой Перл. — Правда, она красивая? А посмотри, с каким вкусом и как умело она украсила себя этими простыми цветами! Собери она в лесу жемчуг, алмазы и рубины, они ничего не прибавили бы к ней! Это чудесный ребенок! Но, знаешь, у нее твой лоб!
— Известно ли тебе, Гестер, — с беспокойной улыбкой сказал Артур Димсдейл, — что эта милая крошка, всегда семенящая рядом с тобой, доставила мне немало тревоги? Я боялся… О Гестер, как ужасно — бояться такой мысли!.. Я боялся, что весь мир узнает мои черты, отчасти запечатленные на ее лице! Но она больше похожа на тебя!
— Нет, нет! Не больше, — ответила мать с ложной улыбкой. — Пройдет немного времени, и ты не будешь бояться, узнавая в ней свое дитя. Но взгляни, как она необычна и хороша с лесными цветами в волосах! Словно одна из тех фей, которых мы оставили в нашей доброй старой Англии, нарядила ее для встречи с нами.
С чувством, никогда еще ими не испытанным, сидели они, следя за медленным приближением Перл. Она воплощала в себе соединявшие их узы и была подарена миру семь лет назад как живой иероглиф, раскрывавший ту тайну, которую они так старались скрыть. Если бы существовал прорицатель или волшебник, способный прочитать этот пламенный характер, он узнал бы все! Перл воплощала единство их бытия. Какова бы ни была их прежняя вина, могли ли они, глядя на существо, олицетворяющее их духовный и материальный союз, сомневаться в том, что земное их существование и дальнейшая судьба были соединены и что они будут пребывать вместе в вечности? Эти мысли и другие, подобные им, в которых они, быть может, не признавались себе или не отдавали ясного отчета, внушали им благоговейное волнение перед приближавшимся ребенком.
— Когда ты заговоришь с ней, — шепнула Гестер, — не дай ей заметить ничего особенного — ни чрезмерной любви, ни радости. Наша Перл бывает очень порывиста и чудит, как маленький эльф. Она не терпит проявления чувств, если не знает всех «отчего» и «почему». Но она очень привязчива! Она любит меня и полюбит тебя!
— Ты не можешь представить себе, — сказал священник, искоса глядя на Гестер Прин, — как мое сердце страшится разговора с ней и как оно, вместе с тем, стремится к нему! Я уже сказал тебе, что дети неохотно дружат со мной. Они не взбираются ко мне на колени, не лепечут мне на ухо, не отвечают на мою улыбку, а стоят в сторонке и недоверчиво рассматривают меня. Даже совсем маленькие, когда я беру их на руки, начинают горько плакать. Однако Перл за свою короткую жизнь дважды была добра ко мне! Первый раз — ты знаешь, когда! А второй раз — когда ты привела ее в дом сурового старого губернатора.
— Где ты так смело выступил в нашу защиту! — ответила мать. — Я помню это, и маленькая Перл тоже, наверно, помнит. Не бойся ничего! Возможно, сначала она будет дичиться и стесняться, но потом полюбит тебя!
К этому времени Перл дошла до ручья и остановилась на берегу, молча разглядывая Гестер и священника, все еще сидевших, в ожидании ее, на обросшем мхом стволе дерева. Как раз в том месте, где она стояла, ручей разлился лужицей, такой зеркально-гладкой, что в ней четко отражалась маленькая фигурка во всем блеске своей живописной красоты, в уборе из цветов и сухой листвы; однако отражение казалось еще более тонким и одухотворенным, чем действительный образ. И в свою очередь повторяя живую Перл, оно придавало какую-то призрачность и неосязаемость самому ребенку. Было что-то необычное в том, что Перл смотрит на них сквозь густой сумрак леса, сама же озарена лучами солнечного света, словно привлеченными к ней какой-то симпатией. А в глубине ручья стояла другая девочка — другая и одновременно та же, — озаренная такими же золотыми лучами. У Гестер возникло неясное и мучительное ощущение, будто Перл сделалась для нее чужой, будто дитя во время своего одинокого блуждания по лесу вышло из той среды, в которой пребывало вместе с матерью, и теперь тщетно искало пути обратно.
Это ощущение было и верным и в то же время ошибочным; мать и дочь действительно взаимно отдалились, но по вине Гестер, а не Перл. С тех пор как девочка рассталась с матерью, другой человек был допущен в круг чувств Гестер, и это настолько изменило отношения между всеми тремя, что Перл, возвратившись, не нашла своего привычного места и совсем не знала, как ей быть.
— Мне чудится, — заметил чуткий священник, — будто этот ручей — граница между двумя мирами и ты никогда не сможешь снова встретиться с твоей Перл. А может быть, она — маленький эльф, которому, как нам рассказывали в детстве, запрещено переступать текущие воды? Пожалуйста, поторопи ее, потому что это ожидание уже наполнило меня трепетом.
— Иди скорей, дитя мое! — ласково сказала Гестер и протянула к ней руки. — Что ты медлишь? Раньше ты никогда так не мешкала! Вот мой друг, он должен стать и твоим другом. Раньше тебя любила только твоя мама, а теперь тебя будет любить еще один человек! Прыгай через ручеек и иди к нам. Ведь ты умеешь прыгать, как козочка!
Перл, не обращая никакого внимания на эти медовые речи, по-прежнему стояла на противоположном берегу ручья. Она устремляла свои блестящие, загадочные глаза то на мать, то на священника, то на обоих вместе, словно силясь уловить и уяснить себе их отношения. По какой-то необъяснимой причине в тот миг, когда Артур Димсдейл почувствовал на себе взгляд ребенка, его рука невольным жестом, уже вошедшим у него в привычку, легла на сердце. Наконец Перл властно протянула вперед руку и пальчиком указала на грудь матеря. А внизу, в зеркале ручья, увитое цветами и освещенное солнцем отражение маленькой Перл тоже указывало пальчиком на Гестер.
— Ах ты, странное дитя, почему ты не подходишь ко мне? — воскликнула Гестер.
Но Перл, продолжая указывать пальцем на грудь матери, нахмурила лоб. При ее детских, почти младенческих чертах это производило особенно сильное впечатление. И так как мать продолжала манить ее и наряжать свое лицо в непривычную праздничную улыбку, девочка досадливо и высокомерно топнула ножкой. А в ручье сказочно красивая девочка тоже нахмурилась и, вытянув пальчик, повторила этот высокомерный жест, еще усилив выразительность образа живой Перл.
