Робертсон Дэвис - Мантикора

Именно это мне и было нужно, и со временем я стал относиться к Парджеттеру с благоговением. Требовательность, холодное одобрение, четкий логический ход мысли при анализе проблем, которые нередко коренились в беспорядочной эмоциональности других людей, — все это действовало как бальзам на мой смятенный рассудок. Получал от него я отнюдь не обычные консультации по юриспруденции, и результат был совершенно иным. Многие юристы — безмозглые невежды, жертвы собственных эмоций и эмоций своих клиентов. Некоторые из них приобретают большую практику, потому что со всей яростью ввязываются в драки других людей. Их негодование продается и покупается. Но Парджеттер отшлифовал свой ум до крайней степени, а я хотел походить на Парджеттера. Я хотел знать, видеть, анализировать и оставаться хладнокровным. Хотел как можно дальше уйти от того глупого мальчика, который не понимал, что такое «фехтовальщик», когда все вокруг знали это, и который страдал по Джуди Вольф и получил от ворот поворот, когда ее папочка отослал его развлекаться с другими игрушками. Я хотел, чтобы меня расплавили, очистили от шлаков и отлили в новой, лучшей, форме. Для этого Парджеттер подходил как нельзя лучше. Конечно, были у меня и другие учителя, некоторые даже очень хорошие, но Парджеттер навсегда останется для меня идеалом, мастером-наставником.

11

Я писал отцу каждую неделю и постепенно стал осознавать, что мои послания становятся все менее и менее содержательными, потому что я вживался в мир, который был для него чужим. Раз в год я приезжал в Канаду и старался оставаться там как можно меньше; и вот однажды летом после второго курса он позвал меня на обед и после нескольких пустых фраз (теперь я понимаю, что он стеснялся завести тот разговор, ради которого и пригласил меня) обратился с просьбой, показавшейся мне странноватой.

— Я тут думал о Стонтонах, — сказал он. — Кем, по-твоему, они могли быть? Об отце я ничего не могу найти, хотя несколько фактов все же откопал. Он закончил медицинский факультет здесь, в Торонто, в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году, и, по архивным данным, тогда ему было двадцать. Значит, родился в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом. В те времена врачей готовили абы как, и я не думаю, что он сколько-нибудь разбирался в медицине. Он был старикан с причудами, и, как тебе, вероятно, известно, мы с ним не очень-то ладили. О его происхождении я знаю лишь то, что родился он не в Канаде. Мать родилась здесь, и про ее семью я узнал. Ничего особенного. Сплошные фермеры, один выбился в проповедники. Но вот кто был доктор Генри Стонтон? Я хочу знать. Понимаешь, Дейви, хотя это и может показаться тщеславием, но я твердо уверен, что в наших жилах течет струйка благородной крови. Твой дед был способным предпринимателем. Мне так и не удалось убедить его работать в полную меру способностей. Но как он неожиданно решил заняться сахаром, когда никто не понимал, какой в этом заложен потенциал, — это требовало воображения. Понимаешь, ведь когда он был молодым, многие покупали сахарные головы и отковыривали себе кусочки напильником. А весь сахар завозили с Островов.[78] У него была энергия, дар предвидения. Конечно, самые простые люди тоже нередко добивались успеха, но вот я думаю, а принадлежал ли он к ним? Еще в войну, в Англии, у меня возникло желание навести справки, но время было неподходящее, дел невпроворот. Но два совершенно разных человека спрашивали у меня, не из уорикширских ли я Стонтонов. Ну, ты же знаешь, как англичане любят, когда канадцы изображают из себя неотесанных простаков, поэтому я всегда отвечал, что, насколько мне известно, я принадлежу к Стонтонам из графства Питт. Но эта мысль засела у меня в голове: а может быть, и в самом деле так? Я понятия не имею, кто такие уорикширские Стонтоны, но, кажется, они хорошо известны людям, которые разбираются в старых родословных. Поэтому, когда ты вернешься в Оксфорд, я хочу, чтобы ты навел справки и дал мне знать, что тебе удалось найти. Может быть, мы какие-нибудь незаконнорожденные, но я хочу знать наверняка.

Я давно уже знал, что мой отец романтик, да я и сам был когда-то романтиком — года за два-три до этого, — а потому я обещал сделать, что смогу.

Но как? И что? Поехать в Уорикшир и расспрашивать, не помнит ли кто некоего врача, который в графстве Питт был первым экспертом по запорам и до конца жизни оставался в твердом убеждении, что лучшее средство от ревматизма — сок гваякового дерева?[79] Благодарю покорно, это не для меня. Но как-то раз, листая в комнате отдыха «Таймс литерари сапплмент», я наткнулся на скромное объявление. Оно и сейчас у меня перед глазами:

«Оксфордец необычной квалификации выстраивает генеалогии, устанавливает происхождение. Требуется и гарантируется полная конфиденциальность».

Именно это мне и было нужно. Я записал номер почтового ящика и в тот же вечер отправил письмо. Написал, что хочу установить происхождение и, если таковое будет установлено, прошу выстроить генеалогическое древо.

Не знаю, чего я ожидал, но по объявлению представил себе какого-нибудь педанта, немолодого, солидного и довольно раздражительного. Я был совершенно не готов увидеть оксфордца необычной квалификации, который заявился ко мне два дня спустя. Вряд ли старше меня, он имел манеры застенчивой девицы, а голос его едва переходил порог слышимости. Единственным свидетельством солидности или педантизма у него были очки — таких тогда никто еще не носил: в золотой оправе, с маленькими овальными линзами.

— Я решил, что лучше мне будет зайти, чем писать письмо, потому что мы соседи, — сказал он и протянул мне визитку, на которой было напечатано:

Значит, вот он какой — оксфордец необычной квалификации.

— Садитесь, — предложил я. — Итак, вы генеалогии выстраиваете?

— Естественно, — выдохнул он. — То есть я в точности знаю, как это делается. То есть я исследовал десятки родословных, которые уже были выстроены, и не сомневаюсь, что смог бы сделать это сам, если бы мне доверили такое задание. Я хорошо осведомлен в исследованиях такого, понимаете, рода и мог бы вести их с большой вероятностью успеха. Понимаете ли, я знаю, где искать. А это — всё. Почти всё.

Он улыбнулся такой девической улыбкой, а его глаза так скромно заморгали за смешными стеклами, что я почувствовал искушение быть с ним помягче. Но это было совсем не в духе Парджеттера. Берегитесь свидетеля, который вам симпатичен, говорил он. Любой ценой подавляйте личный отклик, а если не удается, то проявите другую крайность — будьте со свидетелем жестоки. Если бы Огилви помнил об этом во время процесса «Криппс-Армстронг против Клаттербоса и Дадли» в 1884 году, он бы выиграл дело, но он позволил себе сочувствие к Клаттербосу, который плохо владел английским. Это знаменитый пример. Поэтому я прыгнул на Пледжера-Брауна и принялся рвать его в клочья.

— Прав ли я, предполагая, что прежде вы никогда не выстраивали генеалогическое древо своими собственными силами?

— Это было бы не совсем верно… хотя да, можно сказать и так.

— Можно или нельзя сказать — это, простите, не ваше дело. Я задал простой вопрос и хочу услышать простой ответ. Это ваша первая работа?

— Мой первый профессиональный опыт? В качестве самостоятельного исследователя? Если хотите поставить вопрос таким образом, то ответ, по-видимому, должен быть «да».

— Ага! Одним словом, вы новичок.

— Господи, конечно же нет. Понимаете, я имею обширные познания и о предмете, и о методе.

— Но раньше вы никогда не делали подобную работу. За плату. Да или нет?

— Если быть абсолютно искренним, то — да. То есть нет.

— В объявлении сказано, что у вас «необычная квалификация». Скажите, пожалуйста, мистер, — взгляд на визитную карточку, — Пледжер-Браун, в чем именно заключается ваша необычная квалификация?

— Я крестный сын Подвязки.

— Крестный сын кого?

— Подвязки.

— Не понимаю.

— Вполне возможно. Но именно поэтому я вам и нужен. Ведь люди, которые хотят выстроить генеалогию и установить происхождение, обычно не знают таких вещей. В особенности американцы. Я хочу сказать, что мой крестный отец — герольдмейстер Подвязки.

— Это что еще такое?

— Он руководитель геральдической коллегии. Если удача будет сопутствовать мне, я надеюсь тоже стать членом коллегии. Но, понимаете, я ведь должен с чего-то начать.

— «С чего-то»? Что вы имеете в виду, а? Я для вас что, нижняя ступенька в карьере? Пробный камень, чтобы вы набили руку, так, что ли?

— Боже мой, конечно нет. Но я должен проделать самостоятельную работу, прежде чем смогу надеяться получить официальное назначение, правда?